Гельбиг несколько изукрасил свой рассказ вопреки истине. Анна Монс вышла замуж за Кейзерлинга 18 июня 1711 года, а Кейзерлинг скончался 11 декабря в Стольпе, на дороге в Берлин.
Молодая красавица, теперь уже вдова Кейзерлинг, осталась в Москве, в немецкой слободе, где и жила в деревянном домике вместе с матерью. Старуха-мать лет пятнадцать страдала хронической болезнью и почти не вставала с постели. Больна была и Анна Ивановна: здоровье ее было сильно потрясено превратностями жизни, и молодая женщина таяла, как свечка – харкала кровью и по нескольку месяцев лежала в постели.
Как на прекрасную черту семейства Монсов следует указать на то, что все члены ее были связаны самой тесной дружбой.
Едва умер муж злополучной любимицы Петра, как для нее настали новые неприятности – это житейские, экономические дрязги, которые так тяжело отзываются на характере женщины и нередко извращают ее хорошие инстинкты, делают женщину мелочной и иногда окончательно губят в ней все хорошее.
Такие житейские дрязги окончательно подкосили и без того рухнувшее здоровье исторической «Аннушки»: брат ее умершего мужа заявил претензию на все движимые и недвижимые имения покойника, находившиеся в Курляндии и Пруссии.
До нас дошли письма Анны Кейзерлинг от этого времени к брату Виллиму, к тому Виллиму, которого прекрасная голова была впоследствии, по приказанию царя, отрублена и сохранялась в академическом музее рядом с такой же прекрасной головой фрейлины Гамильтон, тоже отрубленной по приказанию царя. Но об этом после.
Письма такой личности, как первая и едва ли не последняя серьезная любовь Петра Великого, как бы ни было чуждо исторической важности содержание этих писем, не могут не иметь исторического значения для России, для той России, которая до сих пор чувствует на себе следы рабочих рук и всенивелирующей палицы царя-преобразователя.
«Любезный, от всего сердца любимый братец! – пишет вдова Кейзерлинг, через два месяца после смерти мужа, брату своему Виллиму, который в качестве «генеральс-адьютанта» исполнял всевозможные поручения Петра за границей: – желаю, чтобы мое печальное письмо застало тебя в добром здоровье; что до меня с матушкой, то мы то хвораем, то здоровы; нет конца моей печали на этом свете; не знаю, чем и утешиться».
Она просит брата привезти ей вещи и деньги ее мужа, «потому что, – говорит она, – лучше, когда они у меня, чем у чужих людей».
В одном письме Анна спрашивает брата, что ей делать с портретом царя, который был у нее. Она велит спросить у своего адвоката, Лаусона: «отдавать ли этот портрет царя деверю, прежде чем деверь пришлет вещи покойника из Курляндии».
Много, без сомнения, напоминал ей этот портрет царя, осыпанный дорогими камнями…
Явилось еще горе, правда, ничтожное, но для больной женщины тяжелое и притом оскорбительное. Камердинер ее покойного мужа, Штраленберг, стал распускать за границей обидные для Анны Ивановны слухи, что будто бы оставленная им в Москве жена страдает от грубого обращения с ней Анны.
«Прошу тебя, любезный брат, – писала Виллиму по этому обстоятельству Анна, – не верь этому лгуну Штраленбергу: он беспрестанно делает мне новые неприятности, так что я умираю с досады… Передай ему, что его жена горько плакала, услыхав о том, как бесстыдно лжет ее муж, будто бы я дурно с ней обращаюсь. Напротив, призываю Бога свидетелем, – ей хорошо у меня: когда она была больна, я пригласила доктора на свой счет, избавляя ее от всяких расходов, подарила ей черное платье».
Через две недели она спрашивает брата: «напиши мне, пожалуйста – привезут ли тело моего мужа в Курляндию? Вели, чтобы гроб обили красным бархатом и золотым галуном».
Затем снова вспоминает о портрете царя:
«Ради Бога, – пишет она, – побереги шкатулки с бумагами, чтобы ничего не потерялось, а старшему моему зятю скажи, чтобы он только прислал мне портрет его величества с драгоценными камнями».
Порицатели этой женщины говорят, что она думала о драгоценных камнях, собственно, а не о портрете того, который так много ее любил.
Летом 1712 года Анна с матерью ездили на несколько недель за границу, где они и гостили у старшей сестры Анны, Матрены Ивановны Балк, муж которой по делам царя находился тогда в городе Эльбинге.
Недолго, однако, оставалось жить бывшей любимице Петра: чахотка, видимо, съедала ее.
Но и в эти последние годы своей жизни (1713–1714) Анна успела внушить к себе, если не страсть, то желание иметь ее своей женой – пленному шведскому капитану Миллеру. Одни говорят, что они уже были помолвлены, другие – что Миллер только старался вкрасться в доверие Анны и пользоваться от нее какими-либо подарками. Брат Анны уверял впоследствии, что Миллер «притворством верился в дом к сестре моей и в болезни сестры моей взял, стакався с девкой шведкой, которая ходила в ключе у сестры моей, взял многие пожитки». Поэтому он и просил правительство отобрать эти вещи у Миллера: а вещи эти были – «камзол штофовой, золотом и серебром шитый, кувшинец, да блюдо что бороды бреют, серебряные», и другие «пожитки».
Анна, бывшая Монс, скончалась 30 сентября 1714 года на руках больной старухи-матери и пастора.
В числе драгоценных вещей, описанных после покойницы, между прочим, показаны: портрет царя, когда-то ее любившего – «образ с разными с драгими каменьями, охвачен около, в тысячу рублей», «умершего господина фон Келзерлинка персона в алмазах – семьсот рублей», нитка жемчугу для какой-то «сиротки»… Не тайное ли это дитя покойной красавицы?
«Как бы то ни было, но проводив в могилу бренные останки той женщины, имя которой, благодаря любви Петра, попало в историю, скажем о ней окончательное мнение», – говорит один из новейших биографов Анны Монс, и прямо утверждает, что видит в этой женщине «страшную эгоистку, немку сластолюбивую, чуть не развратную, с сердцем холодным, немку расчетливую до скупости, алчную до корысти, при всем том суеверную, лишенную всякого образования, даже мало грамотную. Кроме пленительной красоты в этой авантюристке не было, – говорит он, – никаких других достоинств. Поднятая из грязи разврата, она не сумела оценить любовь великого государя, не сумела оценить поступка, который тот сделал ради ее, предав жестокой участи свой законную супругу. Страстью к Анне Монс Петр показал, что и великие люди не изъяты человеческих слабостей, что страсть и им слепит очи, и им затемняет рассудок. Безвестная немка, женщина во всех отношениях недостойная, Анна Монс послужила причиной к совершению нескольких событий, в высшей степени важных в истории великого Петра: царица Авдотья Федоровна ссылается в заточение; наследник престола преждевременно лишается материнского надзора, и вследствие этого затаивает в душе своей ненависть к отцу, гонителю матери; эта ненависть растет, заставляет Алексея окружать себя сторонниками, столько же неприязненными его отцу, начинается борьба малозаметная, в высшей степени страдательная со стороны царевича, но важная по ходу, которая, быть может, приняла бы более серьезные размеры, если бы не кончилась катастрофой 1718 года. С другой стороны, любовь к Анне Монс заставляет Петра обратить внимание на ее семейство, и в нем, между прочим, и на брата Анны, Виллима. Государь приближает его к себе, возвышает на высокую степень придворных званий и в нем находит человека, который разбивает его семейное счастье, отравляет последние дни его жизни и – это еще догадки – делается одной из причин преждевременной кончины Петра Великого».
Отзыв этот – слишком суров: несчастная женщина едва ли заслужила такой жесткий приговор истории.
История, быть может, сама виновата перед осуждаемой ею женщиной: не по вине ли Анны Монс Петр полюбил забавы в немецкой слободе? Не там ли он наслушался о чудесах цивилизованного мира, когда еще не видал его из своей Москвы? Не Анна ли Монс была причиной, что любовь к более или менее европейски-цивилизованной девушке заставила Петра оглянуться и на свой старо-московский охабень и на старую Русь, а потом заглянуть в Европу, чтобы русскому «медвежонку», как называли молодого Петра стрельцы, не стыдно было в немецком кафтане показаться перед девушкой, которая, подобно золотым яблокам Геркулеса, вывезена была из Армидиных садов Европы и заставила русского Геркулеса похотеть и самому побывать в этих садах, чтобы вывезти оттуда золотые яблоки цивилизации?