Явился и государь на место казни. Из крепости вывели осужденную фрейлину вместе с ее горничной, знавшей о преступлении госпожи. Осужденная до последнего мгновенья ждала помилования. Догадываясь, что сам государь будет при казни, она оделась в белое шелковое платье с черными лентами, в надежде, что красота ее, хотя уже поблекшая от пыток и заточения, произведет впечатление на монарха, напомнит ему те часы, когда и он ее любил и ласкал (если только это было)… Но несчастная ошиблась. Правда, государь был ласков, простился с нею, поцеловал ее, и даже, говорят, дал ей слово, что к ней не прикоснется нечистая рука палача. Однако, прибавил в заключение:

– Без нарушения божественных и государственных законов не могу я спасти тебя от смерти… Итак, прими казнь и верь, что Бог простит тебя в грехах твоих, помолись только Ему с раскаянием и верой.

Она упала на колени и молилась. Государь что-то шепнул на ухо палачу. Присутствовавшие думали, что он изрек всемилостивейшее прощение – но ошиблись: царь отвернулся… Сверкнул топор – и голова скатилась на помост. Царь исполнил обещание: тело красавицы не было осквернено прикосновением рук палача.

Великий Петр поднял мертвую голову и почтил ее поцелуем.

Так как он считал себя сведущим в анатомии, то при этом случае долгом почел показать и объяснить присутствующим различные жилы на голове. Поцеловав ее в другой раз, бросил на землю, перекрестился и уехал с места казни.

Конфисковав в казну некоторые оставшиеся после казненной драгоценные вещи, великий Петр приказал конфисковать и сохранить самое драгоценное, что имела несчастная фрейлина – ее красивую голову.

Голова Гамильтон была положена в спирт и отдана в академию наук, где ее хранили в особой комнате, с 1724 года, вместе с такой же красивой головой камергера Монса, брата знаменитой и самой первой любимицы Петра, Анны Монс, первого красавца всего тогдашнего Петербурга, любимца императрицы Екатерины I, казненного, как говорилось выше, по повелению царя, который подозревал, что Екатерина и Монс любили друг друга. Голова Монса, по приказанию царя, долго стояла в кабинете царицы для ее назидания, а потом сдана в академию, где была уже в спирту и голова Гамильтон. Воля монарха исполнялась с величайшей точностью. За головами был большой уход до смерти Петра и до восшествия на престол Екатерины I. Когда же увидели, что императрица забыла о бывшем любимце своем, отрубленную голову которого, после казни, в течение нескольких дней, видела перед собой в кабинете, то и смотрителя академии забыли об этих головах.

Спустя шестьдесят лет о них вспомнили…

Это было в 1780 годах. Княгиня Екатерина Романовна Дашкова, в качестве президента академии, пересматривала счеты этого заведения и нашла, что чрезвычайно много выходить спирту. Между прочим, она заметила, что спирт отпускается на две головы, хранимые в подвале, в особом сундуке, ключ от которого вверен особому сторожу; но он сам не знал, чьи головы находятся под его охраной.

Долго рылись в архиве. Наконец, нашли владельцев головы это были – двора императрица Екатерины I фрейлина Марья Даниловна Гамильтон и камергер Виллим Иванович Монс. Княгиня Дашкова донесла о находке императрице Екатерине II. Головы принесли во дворец, рассматривали, и все удивлялись сохранившимся следам их прежней красоты. Когда любопытство было удовлетворено, головы, по приказу императрицы, закопали в погребе.

Достойно внимания, что злополучная фрейлина Гамильтон почти до нашего времени жила в преданиях академического музея («кунсткамеры»).

Как о всех почти исторических героях, о Гамильтон составилась народная легенда.

«Летом 1830 года я был в кунсткамере (писал, в 1860 году, в одну из русских газет, г. Эндогуров). Несколько посетителей, должно быть, из купцов, осматривали монстров, в сопровождении чичероне-сторожа, который объяснял им все, по своему уразумению. Услышав аханье и оханье купцов, я подошел к ним и со мной вместе очень почтенный человек с орденом на шее. Сторож, указывая на банку с головой, объяснял: «при государе Петре I была необыкновенная красавица, которую как увидел государь, так и приказал отрубить ей голову и поставить в спирт в кунсткамере, на вечные времена, чтобы все и во все времена могли видеть, какие красавицы родятся на Руси». Почтенный человек с орденом на шее, выслушав рассказ, возвысил голос и стал выговаривать сторожу, что он рассказывает нелепости, и, обращаясь ко всем окружающим его, сказал: «как можно, чтобы такой великий и правосудный государь, каким был Петр I, поступил так с невинной красавицей! Напротив, это голова придворной особы, которая девицей разрешилась от бремени, и, из желания скрыть свой стыд, убила ребенка, что и было открыто; суд же приговорил ее к смертной казни. А так как она была красавица, то государь повелел голову ее хранить в спирту вместе с прочими монстрами»… «Не помню (продолжат далее г. Эндогуров), про кого из преемников Петра I он говорил, что, увидев голову красавицы, он приказал выставить ее в кунсткамере на видное место, чтобы простой народ, имевший доступ в музей во время святой недели, мог видеть голову женщины, решившейся на такое злодеяние, рассказывать историю ее, а вместе с тем, что будто бы участь этой красавицы вложила монарху мысль основать воспитательный дом и прием в оный, секретно, незаконнорожденных детей».

«В 1833 году я опять был в кунсткамере (продолжат г. Эндогуров), и тот же сторож поспешил рассказать нам свой прежнюю историю. Я напомнил ему о том господине, который остановил его в 1830 году, но ветеран, махнув рукой, сказал: «где им знать? мы не мало лет живем здесь, так уж лучше знаем».

Оказалось, что это была голова не фрейлины Гамильтон, а какого-то мальчика, как редкий экземпляр великолепно сохранившейся в спирту человеческой головы.

Голова же несчастной Гамильтон, как мы видели выше, зарыта в подвале около ста лет тому назад.

Две женщины имели роковое значение в трагической судьбе царевича Алексея Петровича. Мало того, роковым отношением этих женщин к царевичу Россия обязана теми долгими смутами, которые привелось переживать ей в течение всего восемнадцатого столетия, именно потому, что Алексей в жизни своей столкнулся с этими двумя женщинами и что наиболее из них любимая им невольно свела царевича в могилу, когда, быть может, ему оставалось еще жить очень долго.

Женщины эти были – крон-принцесса Шарлотта, которую царевич не любил, и Евфросинья Федорова, крепостная девка Вяземского, которую несчастный царевич любил, по-видимому, первой и последней любовью и для которой отказывался от отца, от короны и скипетра, от обладания всей русской землей.

В год полтавской победы, в мае 1709 года, Петр отправил царевича за границу учиться. Пребывание Алексея Петровича за границей должно было иметь и другую цель: отец задумал его женить на какой-нибудь иноземной принцессе.

«Зоон! – писал царь к сыну, называя его «зооном», т. е. «сыном», по-немецки или по-голландски – Sohn. – «Зоон! объявляем вам, что по прибытии к вам господина князя Меншикова ехать в Дрезден, который вас туда отправить, и, кому с вами ехать, прикажет. Между тем, приказываем вам, чтобы вы, будучи там, честно жили и прилежали больше учению, а именно языкам, которые уже учишь, немецкий и французский, так геометрии и фортификации, также отчасти и политических дел. А когда геометрию и фортификацию окончишь, отпиши к нам. За сим управи Бог путь ваш».

«Отпиши» – это, значит конец ученью и начало женитьбы.

Через полтора года приставленные к царевичу дядьки – князь Трубецкой и граф Головкин, уже пишут царю: «Государь царевич обретается в добром здравии и в наказанных науках прилежно обращается, сверх тех геометрических частей, о которых 7 сего декабря мы донесли, выучил еще профондиметрию и стеореометрию, и так с божьей помощью геометрию всю окончили».

Пора и женить; но женить на иноземке, чтобы с молодой женой сына царя-преобразователя пересадить на русскую почву новую женщину взамен тех, которые тихонько носят телогреи и «дьявольския кики» и которые сердцем и умом живут в старине.