Женщина, по-видимому, не пятилась, но была опаснее для Петра чем мужчина, потому что старые из них и наиболее влиятельные прятали свой старину, свою «душегрею», под немецкое платье, а под польскую шапку – старинную «неведомо какую дьявольскую камилавку».
С женщиной можно бороться только ее женским оружием, и Петр против старо-русской женской, невидимой, но опасной рати должен был выставить немецкую и иную новую женскую рать.
К этой рати и принадлежала, та именно, женщина, о которой мы намерены говорить и для которой, рожденной не в Москве, а где-то у немцев, не существовало ни древней Руси, ни ее обычаев, ни ее заветных костюмов.
24-го августа 1702 года, русскими войсками, во время войны со шведами, был взят в плен мариенбургский пастор Глюк, а с ним молодая миловидная девушка, находившаяся у него в услужении.
Девушка эта была дочь лифляндского обывателя Самуила Скавронского или Сковаронского, по имени Марта.
– Ведаем мы, – говорил впоследствии один солдат, когда Марта была уже императрицей – ведаем мы, как она в полон взята, и приведена под знамя в одной рубахе, и отдана была под караул, и караульный наш офицер надел на нее кафтан.
Пленницу эту, приведенную под русское знамя в одной сорочке, ожидала впоследствии великая дола: сначала она разделяла трон с великим преобразователем России, царем Петром Алексеевичем, а по смерти его единовластно и самодержавно обладала и русским троном, и судьбами русского народа.
Пленная девушка отличалась замечательной красотой. Богатая природа ее была одарена и другими достоинствами, которые, выказала она в различных обстоятельствах и положениях жизни.
Сначала Марта Скавронская отличена была генералом Боуром, сподвижником Петра, а потом на нее обратил внимание любимец государя, Меншиков, у которого царь и увидел эту девушку.
Марта была взята ко двору – она произвела на царя глубокое впечатление. Во дворе девушка введена была в круг царских знатных боярынь и молодых фрейлин или «девок», как их называли, которых вниманию и заботливости государь и поручил молодую, симпатичную пленницу. Фрейлины и боярыни, видя расположение к девушке государя, ухаживали за ней, оберегали ее, развлекали, увеселяли.
Скоро девушка была крещена в православие и получила имя Екатерины, а по отчеству – Алексеевны, потому что царевич Алексей был ее воспреемником.
При беспрерывных отлучках своих то на войну, то на построение крепостей и каналов, Петр обыкновенно переписывался с отсутствующими доверенными и приближенными к нему лицами – переписывался он и с «Катеринушкой» или скорее с главной ее приставницей, Анисьей Кирилловной Толстой.
То он называет свой Катеришку – «маткой», то – по-голландски или по-немецки – «мудер», и письма царя отличаются, по обыкновению, крайним лаконизмом: «Матка здравствуй!» – или: «Здравствуй, мудер!» – вот и все-пока.
Со своей стороны, Анисья Кирилловна, от имени юной «матки», и от сонма всех фрейлин и боярынь-приставниц, отвечает царю, большей частью, в шутливом тоне. Так, в письме 6-го октября 1705» года весь этот сонм женщин подписался разом: Анна Меншикова. Варвара. Катерина сама-третья. Тетка несмышленая. Дарья глупая. Засим Петр и Павел, благословения твоего прося, челом бьют».
Анна Меншикова – это сестра Александра Даниловича Меншикова. Варвара – это Варвара Михайловна Арсеньева. «Катерина сама третья» – понятно кто. «Тетка несмышленая» – это сама Анисья Кирилловна Толстая. «Дарья глупая» – это сестра Варвары Михайловны Арсеньевой, впоследствии светлейшая княгиня Меншикова.
Все эти женщины группировались около Катеринушки и находились при дворе любимой сестры Петра, царевны Натальи Алексеевны.
28-го декабря 1706 года Катеринушка родила дочь, и ее назвали также Екатериной: ребенок умер 27-го июня 1708 года.
С каждым годом росла привязанность царя к Катеринушке – с Анной Монс глубокая связь была порвана. Привязанность к Катеринушке так и сквозить во всех письмах, на которые царь не скупился во время своих мыканий по России и по Европе. Мало того, едва привязанность царя к молодой пленнице закреплена была рождением дочери, как Петр уже начинает думать о более прочном будущем своей возлюбленной, в случае если он умрет, не сделав о ней никакого распоряжения.
И вот, думая начать войну с турками, царь пишет Меншикову:
«Благодарствую вашей милости за поздравление о моем пароле, еже я учинить принужден для безвесного сего пути, дабы ежели сироты останутся, лучше бы могли свое житие иметь, и ежели благой Бог сие дело окончает, то совершим в Питербурху».
Что это был за «пароль» – можно догадаться: это было обещание объявить Катеринушку своей законной супругой.
5-го января 1708 года, Петр, в самый разгар войны с Карлом XII, опасаясь за свою жизнь, пишет Меншикову: «Ежели что мне случится волею божиею, тогда три тысячи рублев, которые ныне на дворе господина князя Меншикова, отдать Катерине Василевской и с девочкой». – Катерина Василевская – это она же, Катеринушка. «Девочка» – это дочь, царевна Екатерина, умершая в этом же году.
Со своей стороны, Екатерина Алексеевна, помня, чем она обязана Меншикову, который обратил на нее внимание государя, относится к нему как к отцу.
«Милостивой наш государь батюшка, князь Александр Данилович, здравствуй и с княгиней Дарьей Михайловной и с маленьким князем на множество лет. Благодарствую за писание твое; пожалуй, прикажи впредь к нам писать о своем здравии, чего всечасно слышати желаем. По отъезде нашем из Киева, от вашего сиятельства ни единого письма не получали, о чем зело нам прискорбно. Но впредь просим, дабы незабвенны чрез писание вашей милости были. Пожалуй, наш батюшка, прикажи описать про здоровье государево».
Так пишет Екатерина своему прежнему благодетелю.
Тон этих писем, однако, постоянно начинает изменяться.
Так, от 13-го февраля 1710 года, Екатерина Алексеевна уже пишет Меншикову
«Доношу милости твоей, что господин контр-адмирал (это – Петр) милостию всевышняго Бога в добром здравии, тако ж и я с детками своими при милости его в добром же здравии, только что собинная твоя дочка ныне скорбит зубками. Тако же доношу, что господин контр-адмирал не в малой печали есть, что слышал, что милость твоя изволишь печалиться, что мало к милости твоей писал: и милость твоя впредь не изволь сумневаться, понеже ему здешнее пребывание, как милость твоя сам известен, вельми суетно. Иван Аверкиев доносил про милость твой, что ты изволил трудиться и сам от колпинской деревни наг большую дорогу изволил дорогу просекать: и я хозяину своему о том доносила, что зело угодно ему стало, что такой верный прикащик там остался. Дитя наше зело тоскует по бабушке, и ежели милости вашей в ней нужды нет, то извольте пожаловать к нам прислать немедленно. Екатерина».
В том же, 1710, году она пишет в постскриптум своего письма к Меншикову: Маленькия наши Аннушка и Елизавета вашей милости кланяются».
Со своей стороны, Меншиков пишет ей, 12-го марта 1711 года, в таком тоне:
«Катерине Алексеевне Михайловой: Катерина Алексеевна многолетно о Господе здравствуй!».
Но уже 30 апреля так: «Всемилостивейшая государыня царица!»
А она ему от 13 мая того же года: «пребываю и остаюсь ваша невестка Екатерина». Тут же прибавляет, что с «хозяином» отпраляется в турецкий поход. «Хозяин» – это сам царь.
После, когда Петр прогневался на Меншикова за взятки и разорение Польши, Екатерина писала своему бывшему покровителю: «Доношу вашей светлости, чтобы вы не изволили печалиться и верить бездельным словам, ежели со стороны здешней будут происходить, ибо господин Шаутбенахт по-прежнему в своей милости и любви вас содержит». – Шаутбенахт» – это царь.
19-го февраля 1712 года царь доказывает, что сдержал свой «пароль»: он формально сочетался браком со своей Катеринушкой – она теперь царица!
Как ни часто Петр разлучался, по делам, со своей «Катеринушкой, другом сердешнинким», но он постоянно думал о ней, где бы то ни был и чем бы ни был занят, и напоминал о себе то грамоткой, то подарочком. То посылал он своей красавице «материю – по желтой земле да кольцо, а маленькой (дочке) полосатую», и тут же выражал желание – «носить на здоровье». То покупал своей «матке» – «в Дрездене часы новой моды, для пыли внутри стеклы, да печатку, да четверной лапушке втраиом» (?), и тут же извинялся, что «больше за скоростью достать не мог, ибо в Дрездене только один день был». То посылает ей «устерсы», и прибавляет – «сколько мог сыскать».