Прошло два дня и две ночи, и позади осталась переправа через Терек, где утонул один из всадников отряда, остались позади и пустынные равнины Талустановой Кабарды, позже получившей название по имени другого князя Геляхстаней, а еще позже – Малой. Еще через день и две ночи, когда Тамби и Жамбот были почти у цели своего похода и на рассвете увидели Сарыкум – диковинную гору из желтого песка, произошла редкая в таких случаях встреча: князья, едущие в набег, неожиданно столкнулись с князем, который возвращался из набега,

Шогенуко и его насторожившиеся уорки не сразу поняли, что за отряд движется им навстречу. Но вот князь издал тихое, чуть насмешливое «ах!» – и ухмыльнулся. Молодые уорки переглянулись, едва удерживаясь от смеха.

– Как думаешь, Мысроко, кто это едет? – обратился Жамбот к старшему другу.

Я вижу группу всадников, а еще огромную арбу, на которой развалился толстый, как раскормленный вол, мужчина в помятой одежде. Он, кажется, ест кусок мяса. А кто он, я уверен, ты знаешь лучше меня.

– Сейчас, дорогой Мысроко, ты познакомишься с главным князем Большой Кабарды Берсланом Джанкутовым.

Воины встречного отряда, видимо, тоже узнали своих соплеменников и теперь без всякой опаски приблизились к Жамботу, который выдвинулся вперед, чтобы первым приветствовать «князя большой арбы», как потихоньку называли Берслана неугомонные остроумцы.

– Уэй! Молодой Шогенуко! – рявкнул хриплым басом князь Джанкутов. – Я тебя узнал еще издали. Ведь у меня глаза, как у голодной рыси!

– Да будет счастливым твой путь и достижимы его цели, добрый наш князь! – сказал Жамбот, спешиваясь и подходя к арбе.

– И тебе удачи… Не обидишься, если я не слезу с арбы, если у тебя нет ко мне большого разговора? Ведь не так уж молод я…

– Какие могут быть обиды! Но я не один. Ты слышал, наверное, о Мысроко Тамби?

– А-а! Так это он и есть, потомок египетских меликов? Придется слезать с арбы. – Берслан, кряхтя, приподнялся и ударил в ладоши. – Эй! Сами не знаете, что делать? – крикнул он своим приближенным.

Ему помогли спуститься на землю. Мысроко уже стоял рядом с Жамботом.

Берслан Джанкутов был высокого роста, широкоплечий, длиннорукий, но все эти качества как бы заслонялись поистине необъятным брюхом, мерно колыхавшимся при ходьбе, при смехе и даже при разговоре. Пухлые щеки, начинаясь от самых глаз, заплывших жиром, спускались ниже подбородка и лежали на плечах. Мясистый нос крючковато нависал над верхней усатой губой, а толстая нижняя губа нависала над подбородком, покрытым редкой растительностью, сквозь которую просвечивали тугие жировые складки короткой шеи. На нем была простая, без газырей, черная черкеска, сильно засаленная на груди и на рукавах, и какая-то бесформенная шапка из хорошего серого каракуля. У пояса болтались богатый кинжал с необычно длинной рукоятью и кривой нож в серебряных ножнах.

Берслан приподнял указательным пальцем правое веко и открыл глаз пошире. Мысроко чуть не вздрогнул, ощутив на своем лице острый проницательный взгляд умного и властного человека. Ему даже подумалось, что глаза у этого необъятного князя и в самом деле зоркие, как у голодной рыси.

– Пусть радость сопутствует тебе на земле Кабарды, пришелец из Мысыра, – пробасил Берслан.

– Пусть счастье будет всегда с тобой в дружбе, старший князь, – чуть поклонился, прижав руку к груди, Мысроко.

– Сядем, – предложил Джанкутов. – Ноги надо беречь. Вы, князья, гости моего привала.

Люди Берслана уже успели расстелить на земле несколько войлоков, разложить извлеченные со дна арбы не подушки – целые мешки с шерстью. А вот уже и вязанка дров снята с вьючной лошади, и веселый огонь вспыхнул под большим медным котлом. Двое парней ловко снимают шкуру с барашка из того внушительного стада, которое следовало за берслановским ополчением: Джанкутов и в походе не любил в чем либо себе отказывать. Потому и скрипела в обозе телега, где в тугой соломе покоились пузатые, глиняные сосуды с мармажеем.

Возил с собой князь мед и орехи, сушеные фрукты и острые приправы к мясу. Даже походный курятник на колесах был у Берслана, и куры прилежно несли ему яйца. Не в пример другим князьям-воинам, относящимся к еде с пренебрежением, Джанкутов редко давал отдых своим крепким челюстям. Вот и сейчас у него была в левой, руке недоеденная баранья нога. Он первым сел па разостланную кошму, оперся локтем на подушки и продолжал трапезу, которой только что занимался в своей арбе. Сделав знак свободной рукой, Берслан промычал что-то приветливое. Очевидно, это означало приглашение садиться.

Мысроко и Шогенуко сели. На кошме тут же появилось деревянное блюдо величиной не меньше тележного колеса: на блюде куски вяленого мяса, сыр, лепешки. Перед каждым поставили по одной объемистой чаше, а рядом с Берсланом еще и глиняный сосуд – коашин – с налитком. Отбросив в сторону обглоданную кость, Берслан несколькими осторожными ударами рукояткой ножа ослабил пхамыф – деревянную пробку из негниющего дерева, и она вылетела из горловины коашина, увлекая за собой клочья желтой пены. Чувствовалось, что Джанкутов любил собственноручно распечатывать и разливать мармажей.

– Надо попробовать, не испортилось ли питье, – взволнованно прохрипел Берслан и опрокинул над своей раскрытой пастью сосуд, из которого можно было бы напоить трех лошадей.

Густая влага ласково булькнула и полилась непрерывной струей в самую широкую на всем Кавказе глотку. Было слышно, как благородное питье глухим водопадом обрушивается на дно Берслановой утробы. Выглотав, наверное, половину коашина, толстобрюхий князь стал наполнять чаши.

– Ахыном клянусь, подходящий мармажей, – сказал Берслан, вытирая губы рукавом черкески. – Теперь будем нить.

Мысроко Тамби и Шогенуко Жамбот отхлебнули из своих чаш и похвалили напиток. Берслан спросил у Тамби, случалось ли ему пить что-либо подобное в заморских краях? Мысроко отрицательно покачал головой и сказал, что пить хмельное в Египте совсем не приходилось и что он до сих пор еще не решил, совершает ли мусульманин грех, употребляя хмельную махсыму, или нет. Поговорили о Египте, о турках, о мусульманстве. Берслан заявил, что ислам, возможно, и лучшая религия в мире, но стоит ли спешить отказываться от своих привычных божеств? Сначала нужно добиться, чтобы кабардинские князья навели порядок на своей земле. И не грабили друг друга, не враждовали. Разве нет у Кабарды богатых соседей?

Мысроко с интересом выслушал речь Берслана, сопровождавшуюся громким чавканьем и отрыжками, подумал немного и сказал:

– Да, уважаемый князь, я заметил, что Кабарда ныне мало похожа на государство. Скорее – это большое военное селище, где много вождей и мало порядка.

Джанкутов снова подпер пальцем веко правого глаза и внимательно посмотрел на Мысроко.

– Верно говоришь. Сейчас это и на самом деле так. Но скоро будет по-другому. Мы каждому укажем на его место и поставим к стойлу, возле которого он может есть. Все будут послушны старшим князьям, – Берслан ударил себя в грудь бараньей ляжкой, – и не будет никаких споров и кровавых распрей. Скоро вся Кабарда узнает, кому кушать печенку, а кому жрать требуху. Уорки теперь станут разделяться по разным степеням. Самая высокая степень знатности, почти равная князю, – это тлекотлеш. Они, тлекотлеши, живут в своих собственных селениях, а в своей свите, как и князья, имеют уорков. К первостепенным я отношу и уорков-дыженуго [29]. Они, правда, ниже, чем тлекотлеши, но если три поколения какой-нибудь семьи дыженуго совершают славные военные подвиги, то четвертое колено может быть возведено в степень тлекотлешей. К дыженуго будут причисляться знатные лица и даже князья, пришлые из соседних земель или отдаленных стран. Он» будут еще называться «кодзь» – прибавка…

Мысроко задумчиво и как-то уж очень спокойно посмотрел на Берслана, но тот сразу оговорился:

– К потомку египетских меликов это не относится. Родовое имя Тамбиевых будет стоять особо.