Потом исследователи показали слонам череп слона, череп носорога и череп азиатского буйвола. Из этого перечня их больше всего заинтересовал череп слона.

В конце концов исследователи сосредоточились на трех стадах, которые за последние пару лет потеряли своего матриарха. Стадам показали черепа этих трех умерших слоних.

Вы, наверное, полагаете, что больше всего стада заинтересовали черепа, которые принадлежали матриархам, некогда возглавлявшим их семьи, и детали этого эксперимента четко демонстрируют, что слоны способны выказывать предпочтение, а не изучать предметы из простого любопытства.

Возможно, вы думаете — учитывая то, чему я лично стала свидетелем в Ботсване, когда наблюдала слонов, которых, казалось, глубоко тронула смерть их сородича и которые спустя несколько лет способны помнить об этой смерти, — что они отдавали дань памяти своему вожаку.

Но этого не было. Слонов из Амбозели в равной степени привлекли все три черепа. Может быть, они знали о смерти какого-то определенного слона и глубоко скорбели о потере, но результаты этого не зафиксировали.

Тем не менее исследование доказывает, что слонов привлекают кости других слонов. Кто-то возразит, что это может служить доказательством и того, что слон, скорбящий по какой-то конкретной особи, — выдумка. Другие могут утверждать, что слоны не различают черепа, и тот факт, что один из этих черепов был черепом их матери, не имеет большого значения.

С другой стороны, это может означать и то, что для слонов все матери одинаково значимы.

У каждого копа свои скелеты в шкафу.

Для некоторых это становится историей, которую рассказывают в участке во время празднования Рождества, когда ребята хлебнут лишнего. Это может быть ключ к разгадке, который находился прямо перед глазами, или папка с делом, которую невозможно выбросить, или нераскрытое преступление, которое так и осталось «висяком». Это кошмар, неотступно преследующий полицейского, от которого он просыпается с ужасом, весь в поту.

А кто-то продолжает жить с этим кошмаром.

Лицо, которое ты видишь у себя за спиной, когда смотришься в зеркало. Человек на другом конце линии, когда ты слышишь в телефонной трубке таинственную мертвую тишину. Ощущение чьего-то постоянно присутствия, даже когда ты один.

Когда каждую секунду осознаешь, что «провалил» дело.

Донни Бойлан, детектив, в паре с которым я тогда работал, однажды признался мне, что его «скелет» — это выезд на место супружеской ссоры. Он не надел на супруга наручники, потому что тот оказался уважаемым и всеми любимым предпринимателем. Владельцем собственного дела. Он решил, что устного предупреждения будет достаточно. Спустя три часа после того, как Донни уехал, жена этого парня погибла. Один-единственный выстрел в голову. Звали ее Амандой, и она была беременная, срок шесть недель.

Донни признавался, что она — его призрак, дело, которое преследовало его много лет. Моего призрака зовут Элис Меткаф. Она, насколько мне известно, в отличие от Аманды, не погибла. Просто исчезла, унеся с собой правду о том, что же случилось десять лет назад.

Иногда, когда я просыпаюсь с перепоя, мне приходится закрывать глаза, потому что я совершенно уверен, что по ту сторону письменного стола сидит Элис — в том самом кресле, куда садятся клиенты, когда просят меня раздобыть фотографии, на которых был бы запечатлен факт измены их жен, или найти злостного неплательщика алиментов. Работаю я один, если не считать напарником «Джека Дэниелса»[9]. Моя контора размером с платяной шкаф, запах тут как в дешевой китайской закусочной, а еще воняет жидкостью для чистки ковров. И хотя я сплю здесь на диване намного чаще, чем в собственной квартире, для своих клиентов я — Вик Стэнхоуп, уважаемый частный детектив.

Но иной раз я просыпаюсь с гудящей головой и распухшим языком, а рядом — пустая бутылка и Элис, которая пристально смотрит на меня. «Дерьмово выглядишь», — говорит она.

— Ну почему, — говорил Донни Бойлан десять лет назад, бросая в рот очередную таблетку от изжоги, — это не случилось через две недели?

Донни считал дни до выхода на пенсию. Пока я сидел рядом с ним, он монотонно перечислял все, что его достало: бумажная волокита, красный свет, такие, как я, «желторотики», которых всему нужно учить, жара, от которой обострилась его экзема. Еще его достал звонок в семь утра из Новоанглийского слоновьего заповедники, когда сообщили о гибели одного из смотрителей.

Погибшей оказалась сорокачетырехлетняя женщина, давно работавшая в этом заповеднике.

— Ты представляешь, какую волну негодования, черт возьми, это вызовет? — поинтересовался он. — Помнишь, что было три года назад, когда этот заповедник только открывали?

Я не забыл. Три года назад я только пришел работать в полицию. Горожане протестовали против приезда «ужасных» слонов, от которых избавились цирки и зоопарки из-за проявления агрессии. В газетах ежедневно критиковали плановое бюро, которое разрешило Томасу Меткафу построить заповедник, даже несмотря на то, что он был обнесен двумя рядами забора с колючей проволокой — чтобы от животных не пострадали местные жители.

Или наоборот.

Каждый день в первые три месяца существования заповедника туда посылали пару полицейских, чтобы обеспечивать порядок у ворот, где сосредоточились протестующие. Оказалось, зря волновались. Животные вели себя мирно, и горожане потихоньку привыкли к тому, что неподалеку расположен заповедник, никаких осложнений не было. По крайней мере, до семи утра того дня.

Мы ожидали в маленьком кабинете. В нем было семь полок, все забиты папками-скоросшивателями, на каждой из которых значились имена слонов: Мора, Ванда, Сира, Лилли, Оливия, Дионн, Гестер. Письменный стол завален бумагами, стопками гроссбухов, стоят три недопитые чашки кофе, пресс-папье в форме человеческого сердца. Счета за лекарства, фруктовый жмых и яблоки. Взглянув на общую сумму счетов за сено, я присвистнул.

— Ничего себе! — воскликнул я. — Да на эти деньги можно машину купить!

Донни злился — с другой стороны, он всегда всем недоволен.

— Чего так долго? — спросил он.

Мы ждали уже почти два часа, пока смотрители загонят всех семерых слонов в сарай. До тех пор наши криминалисты не смогут собирать улики в заповеднике.

— Ты видел когда-нибудь человека, которого растоптал слон? — спросил я.

— А ты когда-нибудь заткнешься? — ответил Донни.

Я изучал странную цепочку отметин вдоль стены, нечто напоминающее иероглифы, когда в кабинет ворвался мужчина. Он был каким-то дерганым, нервным; за стеклами очков горели безумные глаза.

— Поверить не могу! — воскликнул он. — Это какой-то кошмар!

Донни встал.

— Вы, наверное, Томас Меткаф?

— Да, — растерянно ответил вошедший. — Простите, что заставил вас долго ждать. Безумно трудно закрыть слонов в сарае. Они очень возбуждены. Шестерых мы заперли, а вот седьмая не хочет подходить достаточно близко, чтобы мы могли заманить ее едой. Но мы установили временное заграждение под напряжением, поэтому вы можете работать в другой части заповедника…

Из маленького здания он вывел нас на улицу. Солнце светило так ярко, что окружающий мир казался слишком пестрым.

— У вас есть предположение, как жертва оказалась в заповеднике? — спросил Донни.

Меткаф недоуменно посмотрел на него.

— Невви? Она здесь с первого дня. Уже более двадцати лет имеет дело со слонами. Она ведет бухгалтерию, а еще работает ночным сторожем. — Он умолк. — Работала… Она работала ночным сторожем. — Внезапно он останавливается и закрывает лицо руками. — О боже! Это я виноват!

Донни смотрит на меня.

— В чем именно? — уточняет он.

— Слоны чувствуют напряжение. Скорее всего, они разнервничались.