Верджил вертит в руках мамин бумажник. Он настолько хрупкий, что кожа начинает крошиться у него прямо в пальцах. Я замечаю это, и в груди щемит, как будто я опять ее теряю.

— Этот бумажник совершенно не доказывает, что твоя мама стала жертвой нечестной игры, — говорит Верджил. — Она могла потерять бумажник в ночь, когда оказалась лежащей на земле без сознания.

Я складываю руки на столе.

— Послушайте, я знаю, что вы думаете: что она сама спрятала бумажник на дереве, чтобы потом сбежать. Но очень тяжело взобраться на дерево и спрятать бумажник, когда лежишь без сознания.

— Если все так, как ты говоришь, почему она не оставила бумажник там, где его легко могли найти?

— И что потом? Разбила себе голову камнем? Если она действительно хотела исчезнуть, почему просто не сбежала?

Верджил медлит с ответом.

— Возможно, возникли некоторые обстоятельства…

— Например?

— Пострадала не только твоя мама, ты ведь это знаешь?

Внезапно я понимаю, на что он намекает: моя мама пыталась выставить себе жертвой, хотя на самом деле была преступницей. Во рту пересыхает. За эти десять лет я много кем представляла маму, но слово «убийца» даже в голову мне не приходило.

— Если вы на самом деле полагаете, что моя мама убийца, почему не стали ее искать, когда она исчезла?

Он лишь молча открывает и закрывает рот.

«Хватит меня дурачить!» — думаю я.

— Смерть признали несчастным случаем, — отвечает он. — Но на месте происшествия мы обнаружили рыжий волос.

— Это все равно что сказать: в журнале «Холостяк» опубликованы фото девиц. Мама не единственная рыжеволосая в Буне, в Нью-Гемпшире.

— Волос мы нашли внутри мешка, в котором перевозили труп.

— И что? «А» — это грубо! И «б» — подумаешь, большое дело! Я смотрю «Закон и порядок». Это означает лишь то, что женщины контактировали друг с другом. Это случалось раз по десять за день.

— Либо же это означает, что волос оказался на теле во время драки.

— От чего умерла Невви Рул? — спрашиваю я. — Патологоанатом определил, что ее убили?

Он качает головой.

— Он заявил, что смерть наступила в результате несчастного случая, от удара о тупой предмет во время нападения слона.

— Может быть, о маме я мало что помню, но я точно знаю — она не могла весить две с половиной тонны, — говорю я. — Поэтому позвольте мне описать другой сценарий развития событий. А если это Невви набросилась на маму? И один из слонов увидел драку и отомстил?

— А слоны на такое способны?

Я точно не знаю. Но помню, как читала в маминых журналах о слонах, которые затаили злобу: они могли ждать несколько лет, чтобы свести счеты со своими обидчиками или обидчиками своей семьи.

— Кроме того, — добавил Верджил, — ты сама говорила, что мама оставляла тебя с Невви Рул. Сомневаюсь, что она доверила бы Невви свою дочь, если бы считала ее опасной.

— А я сомневаюсь, что мама оставляла бы меня с Невви, если бы хотела ее убить, — добавляю я. — Мама ее не убивала. Концы с концами не сходятся. В ту ночь на месте происшествия побывало с десяток полицейских. Основываясь на теории вероятности, есть шанс, что один из них был рыжим. Вы же не знаете, принадлежит ли волос моей маме.

Верджил кивает.

— Но я знаю, как это выяснить.

Вот еще одно мое воспоминание: дома, родители ссорятся. «Как ты могла! — обвиняет отец. — Как ты могла так поступить?»

Я сижу на полу, плачу, но, кажется, никто меня не слышит. Я не шевелюсь, потому что из-за меня весь этот крик и начался. Вместо того чтобы сидеть на одеяле, играть игрушками, которые мама принесла в вольер для слонов, я погналась за желтой бабочкой, когда она упорхнула от меня. Мама сидела ко мне спиной, записывала свои наблюдения. И тут как раз мимо проезжал папа, увидел, что я направилась вниз, туда, куда полетела бабочка… и где, так уж случилось, стояли слоны.

«Это же заповедник, а не дикая природа, — оправдывается мама. — Она же не встала между самкой и детенышем. Слоны привыкли к людям».

Отец кричит в ответ: «К детям они не привыкли!»

Внезапно меня обхватывают две теплые руки. Их хозяйка пахнет пудрой и лаймом, а ее колени — самое безопасное на свете место.

— Они злятся, — шепчу я.

— Они просто испугались, — объясняет она. — Просто от злости и страха кричат одинаково.

Она начинает петь мне на ухо, чтобы я слышала только ее голос.

У Верджила есть план, но место, куда он собирается, слишком далеко — на велосипеде я не доеду, а в машину с ним садиться пока еще не решаюсь. Мы выходим из закусочной и договариваемся встретиться у него в конторе завтра утром. Солнце уже садится, качается в облаке, как в гамаке.

— Откуда мне знать, что завтра вы тоже не напьетесь? — спрашиваю я.

— Можешь приносить алкотестер, — сухо предлагает он. — Увидимся в одиннадцать.

— Одиннадцать — это уже не утро.

— Для меня утро, — отвечает он и шагает по направлению к своей конторе.

Когда я возвращаюсь домой, бабушка как раз откинула на дуршлаг морковку. Перед холодильником крутится Джерти, дважды бьет по полу хвостом — это вместо приветствия. Когда я была маленькой, собака едва ли с ног меня не сбивала, когда я возвращалась из ванной, — так была рада меня видеть. Интересно, когда становишься старше, уже не так сильно скучаешь по людям? Вероятно, быть взрослым означает просто ценить то, что имеешь, а не зацикливаться на том, чего у тебя нет.

Наверху слышатся шаги. В детстве я была уверена, что в бабушкином доме живут привидения; я постоянно слышала какие-то посторонние звуки. Бабушка уверяла, что это гудение воды в ржавых трубах или скрип стен — дом постепенно оседает, появляются трещины. Раньше я все недоумевала, почему кирпич и известь с годами трескаются, а я нет.

— Ну как он? — интересуется бабушка.

На секунду я замираю, гадая: неужели она за мной следила? Какая ирония судьбы — бабушка следит за мной, а я с помощью частного детектива пытаюсь выследить свою маму.

— Э… немного нездоров, — отвечаю я.

— Надеюсь, ты ничего от него не подхватишь.

Маловероятно, если только пьянство не заразно.

— Я знаю, тебе кажется, что весь мир крутится вокруг Чеда Аллена, но даже если он и хороший учитель, родитель из него никудышный. Кто оставляет детей одних на два дня? — ворчит бабушка.

«А кто оставляет своих детей на целых десять лет?»

Я настолько погружена в мысли о маме, что не сразу понимаю: бабушка до сих пор полагает, что я сижу с Картером, капризным яйцеголовым сынком мистера Аллена. И сейчас она думает, что ребенок простудился. И завтра я тоже сошлюсь на него, когда пойду к Верджилу.

— Он не один. Он со мной.

Я иду за бабушкой в столовую, взяв по пути два стакана и пакет апельсинового сока из холодильника. Запихиваю в себя пару кусочков рыбных палочек, методично жую, остальное прячу под картофельным пюре. Просто не хочу есть.

— Что случилось? — интересуется бабушка.

— Ничего.

— Я целый час потратила на то, чтобы приготовить тебе обед, и меньшее, что ты можешь сделать, — это съесть его, — пеняет она.

— Почему ее не стали искать? — срывается у меня с языка, и я прикрываю рот салфеткой, как будто пытаюсь засунуть слова обратно.

Ни одна из нас не собирается делать вид, что не понимает, о чем я говорю. Бабушка замирает.

— Если ты чего-то не помнишь, Дженна, то это не значит, что этого не было.

— Ничего не было! — восклицаю я. — Целых десять лет — тишина. А тебе наплевать? Она же твоя дочь!

Она встает и швыряет еду с тарелки — почти нетронутую — в мусорное ведро.

Неожиданно я чувствую себя как в тот день в детстве, когда погналась за бабочкой на холме в сторону слонов и вдруг поняла, что ни за что не должна была этого делать.

Все эти годы я считала, что бабушка не хочет говорить о том, что случилось с мамой, потому что это слишком тяжело для нее. А теперь я задумалась: может, она не хочет обсуждать случившееся, потому что это будет слишком тяжело для меня?