— Здравствуйте еще раз.

— Ты знаешь Джозефа? — спрашивает Мэри.

Группа психотерапии — как общество анонимных алкоголиков: нельзя никого «выдавать», пока не получишь разрешение этого человека.

— Встречались, — отвечаю я, встряхивая волосами, чтобы закрыть лицо.

Его такса, сидящая на поводке, подходит ближе, чтобы лизнуть пятнышко муки на моих штанах.

— Ева! — одергивает ее старик. — Как ты себя ведешь!

— Ничего страшного, — говорю я, с облегчением опускаясь на колени, чтобы погладить собаку. Животные никогда не станут на тебя таращиться.

Мистер Вебер надевает на запястье поводок и встает.

— Я вас задерживаю, — извиняется он перед Мэри.

— Совсем нет. Мне нравится ваша компания. — Она смотрит на заполненную на три четверти чашку старика.

Не знаю, кто меня дернул за язык… В конце концов, у меня полно работы. Но уже начался ливень — дождь стеной. На стоянке всего два транспортных средства: «харлей» Мэри и «Тойота Приус» Рокко, а это означает, что мистер Вебер либо пришел пешком, либо будет ждать автобуса.

— Можете подождать автобус в булочной, — предлагаю я.

— Нет-нет! — возражает мистер Вебер. — Я не хочу никого обременять.

— Я настаиваю, — вторит мне Мэри.

Он благодарно кивает, снова опускается на стул и обхватывает двумя руками чашку с кофе. Ева вытягивается у его левой ноги и закрывает глаза.

— Приятного вечера, — желает мне Мэри. — Вложи в выпечку свое маленькое сердечко.

Но вместо того, чтобы остаться с мистером Вебером, я иду за Мэри в заднюю комнату, где она хранит свою байкерскую амуницию на случай дождя.

— Я не буду убирать после него.

— Ладно, — соглашается Мэри, натягивая кожаные краги.

— Я не обслуживаю клиентов.

Если честно, когда я в семь утра выхожу из булочной и вижу полный магазин бизнесменов, которые покупают бублики, и домохозяек, укладывающих пшеничные буханки в пакеты для продуктов, то всегда с некоторым удивлением вспоминаю, что за пределами кухни есть целый большой мир. Мне кажется, что так, должно быть, чувствует себя больной, который умер, но его сердце снова заставили биться, вернули его в суету и суматоху жизни — слишком много информации, все чувства перегружены.

— Ты сама предложила ему остаться, — напоминает мне Мэри.

— Я ничего о нем не знаю. А если он попытается нас ограбить? Или еще чего хуже?

— Сейдж, ему за девяносто. Неужели ты думаешь, что он перегрызет тебе горло своими вставными зубами? — качает головой Мэри. — Джозефа Вебера можно при жизни канонизировать. Его каждый в Уэстербруке знает! Раньше он тренировал детскую бейсбольную команду, он организовал субботник в Риверхэд-парке и много лет преподавал немецкий в старших классах. Он любящий приемный дедушка для каждого. Не думаю, что он тайком проберется в кухню и ударит тебя ножом, когда ты повернешься к нему спиной.

— Я никогда о нем не слышала, — бормочу я.

— Потому что ты живешь в скорлупе, — отвечает Мэри.

— Или в кухне.

Когда днем спишь, а ночью работаешь, не остается времени на такие вещи, как газета и телевизор. Прошло целых три дня, прежде чем я узнала, что Усаму бен Ладена убили.

— Спокойной ночи! — Она быстро обнимает меня на прощание. — Джозеф безобидный. Правда. Худшее, что он может сделать, — это заболтать тебя до смерти.

Я смотрю, как она открывает черный ход в булочную, ныряет под льющий как из ведра дождь и, не оглядываясь, машет мне на прощание рукой. Запираю за ней дверь.

Когда я возвращаюсь в зал, чашка мистера Вебера уже пуста, а собака сидит у него на коленях.

— Простите, — говорю я. — Работа.

Мне нужно слепить сотню буханок, отварить бублики, начинить булочки луком. Да, можно сказать, что я занята. Но, к своему удивлению, я слышу собственный голос:

— Но работа может несколько минут подождать.

Мистер Вебер указывает на стул, где раньше сидела Мэри.

— В таком случае, пожалуйста, присаживайтесь.

Я сажусь, но поглядываю на часы. Таймер выключится через три минуты, и мне придется вернуться в кухню.

— Что ж, — говорю я, — похоже, нам придется пережидать погоду.

— Мы всегда пережидаем погоду, — отвечает мистер Вебер. Такое впечатление, что он откусывает слова с нитки: они звучат так отчетливо, рублено. — Сегодня вечером мы пережидаем плохую погоду. — Он поднимает взгляд. — Что привело вас на сеансы психотерапии?

Я встречаюсь с ним взглядом. В группе существует правило: никто не обязан делиться своей историей, если не готов. Мистер Вебер сам явно не был готов к откровениям, поэтому странно, что он просит собеседника сделать то, чего сам делать не желает. С другой стороны, мы не на групповом сеансе.

— Мама, — отвечаю я и сообщаю ему то, что уже рассказывала остальным в группе: — Рак.

Мистер Вебер сочувственно кивает.

— Мои соболезнования, — говорит он.

— А вас? — интересуюсь я.

Он качает головой.

— Так много причин, что и не сосчитать.

Я даже не знаю, что на это ответить. Моя бабушка говорит, что в ее возрасте друзья мрут как мухи. Похоже, так же обстоят дела и у мистера Вебера.

— Как давно вы работаете пекарем?

— Несколько лет, — отвечаю я.

— Странная профессия для молодой женщины. Не располагает к общению.

Неужели он не видел моего лица?

— Меня это вполне устраивает.

— Вы настоящий мастер своего дела.

— Любой может испечь хлеб, — отвечаю я.

— Но не у каждого это хорошо получается.

Из кухни раздается сигнал. Ева просыпается и начинает лаять. И почти моментально по витрине булочной скользит свет фар от останавливающегося на углу автобуса.

— Спасибо, что позволили посидеть у вас, — благодарит он.

— Не за что, мистер Вебер.

Его лицо смягчается.

— Пожалуйста, называйте меня Джозефом.

Я наблюдаю, как он прячет Еву под пальто и раскрывает зонтик.

— Приходите еще, — приглашаю я, потому что знаю, что Мэри будет рада.

— Завтра приду, — обещает он, как будто мы назначаем друг другу свидание.

Он выходит из булочной и щурится от ярких фар автобуса.

Несмотря на то, что я сказала Мэри, я убираю грязную чашку с тарелкой и только тут замечаю, что мистер Вебер — Джозеф! — оставил блокнот, в котором постоянно что-то писал, когда сидел в булочной. Он перетянут резинкой.

Я хватаю блокнот и выбегаю под дождь. Ступаю в огромную лужу, сабо тут же промокают. Волосы прилипают к голове.

— Джозеф! — окликаю я.

Мистер Вебер оборачивается, маленькие глазки-бусинки Евы блестят в складках его пальто.

— Вы забыли. — Я показываю блокнот и шагаю к нему.

— Спасибо, — благодарит он, пряча его в карман. — Не знаю, что бы я без него делал. — Он наклоняет зонтик, чтобы я тоже могла под ним спрятаться.

— Ваш «великий американский роман»? — предполагаю я.

Мэри установила в «Хлебе нашем насущном» бесплатный беспроводной Интернет — место, которое просто кишит теми, кто хочет опубликоваться.

Он вздрагивает.

— Нет-нет! Я храню здесь свои мысли. В противном случае они разбегаются. Например, если я не запишу, что мне нравятся ваши венские булочки, то в следующий раз забуду их заказать.

Мне кажется, что многим помог бы такой блокнот.

Водитель автобуса дважды нажимает на клаксон, и мы поворачиваемся на звук. Я морщусь, когда свет фар падает на лицо.

Джозеф похлопывает по карману.

— Очень важно ничего не забыть, — говорит он.

Адам почти сразу сказал, что я красавица — и мне тут же должно было стать понятно, что он обманщик.

Я познакомилась с ним в худший день своей жизни — в день маминой смерти. Он оказался владельцем похоронного бюро, в которое обратилась моя сестра Пеппер. Я смутно помню, как он рассказывал о процедуре похорон, показывал разные гробы. Но впервые я по-настоящему обратила на него внимание, когда устроила сцену во время поминальной службы.

Нам с сестрами было прекрасно известно, что любимая мамина песня — «Где-то там за радугой». Пеппер с Саффрон хотели нанять профессионального певца, но у меня были другие планы. Мама любила не просто эту песню, а в определенном исполнении. И я пообещала маме, что на ее похоронах будет петь Джуди Гарленд[8].