Филипп Костелюк был немного смущен неожиданно свалившимся на него богатством. Вознаграждение за подземную комнату составило ровно миллион рублей. По тому же федеральному закону, в добавку к деньгам он мог оставить у себя одну тысячную долю найденного клада. Филипп хотел взять мраморный камин, но вовремя передумал и ограничился небольшой фарфоровой тарелкой с изящным рисунком.

На тарелке была изображена молоденькая пастушка в красном сарафане и синем чепчике. На груди девушки посверкивал странный угловатый медальон с неразборчивой монограммой. В руке пастушка держала тоненький серебряный прутик, а возле ее босых ног мирно щипали ядовито-зеленую травку какие-то мелкие, но очень жирные овцы.

По счастливой случайности вдруг сделавшись богатым человеком, Филипп Костелюк тотчас уволился с работы. Он заплатил за пластическую операцию и навсегда избавился от черного платка. Он выложил почти полторы тысячи в военкомате, купив себе право не принимать участия в боевых действиях на следующие четыре года. Ведь по документам он был Илья Григорьевич Самуилов, младший лейтенант второй танковой бригады, и в любую минуту его могли попросить выйти на поверхность и сражаться с инопланетными захватчиками. А то и хуже, вместе с танковой бригадой его могли отправить куда-нибудь на Марс или на Венеру.

Только теперь Филипп с удивлением узнал, что космические зерна — лишь часть обрушившейся на человечество беды. Вот уже пять лет государства не воевали между собой, потому что возникла внешняя угроза. Прекрасно оснащенный военный флот, ворвавшийся в пределы Солнечной системы, беспрерывно атаковал все обитаемые планеты и спутники. И это были вовсе не зерна. Враги были самые обыкновенные и выглядели почти как люди. Их мир был до основания сметен прикосновением «негатива», но еще прежде они успели спастись бегством. Пришельцы в поисках пристанища вели кровопролитную войну и теперь овладели уже половиной Марса.

Избавив себя от военной службы, Филипп Костелюк купил престижную квартиру на Арбате. Окна его нового дома выходили в уютный дворик. Здесь были мощные кондиционеры и даже нормальные бронзовые зеркала. Почему-то запрещая все инопланетное, от продуктов питания до браков, правительство совершенно не возражало против иноземной мебели, и Филипп шикарно обставил все одиннадцать комнат. Тарелку с изображением пастушки новоиспеченный миллионер торжественно повесил над своим ложем. Когда наступала ночь и Милада открывала ставни, яркий луч фонаря высвечивал фарфоровую тарелку — символ богатства и счастья.

Но не все было так хорошо. Вредоносные по сути своей космические посевы являлись одновременно с тем и прямым доказательством бытия Ахана. Прямое знамение, повторяющееся ежесекундно, привело, увы, к повсеместному запрету на артезианство и массовым гонениям как посвященных Первого круга, так и Второго. Филипп Костелюк не мог никому открыться в своей истинной вере. И с каждым днем неприятное, тягостное чувство одиночества охватывало беглеца из прошлого. Жизнь казалась ему лишенной смысла и направления, и чего никогда не случалось с Филиппом раньше — долгими бессонными днями его стали посещать черные грешные мысли о самоубийстве.

Он искал выхода, и выход нашелся. Пожертвовав еще пять тысяч в фонд защиты инвалидов, беглец из прошлого стал членом одного из самых солидных московских клубов. Быстро он пристрастился к картам, дневному образу жизни и постоянным благотворительным мероприятиям. Он даже прослыл в городе одним из самых значительных борцов за права безруких и людей, страдающих от врожденного простатита. Вообще в середине двадцать второго века гражданин, не заботящийся об инвалидах, становился изгоем. Хорошим тоном считалось остановить свой шикарный лимузин перед светофором, выйти и перевести через дорогу оборванную старушку нищенку на пневматических костылях и лишь после этого продолжать свой путь.

Меланхолия отступила. Хандра прошла. Бывало, Филипп Костелюк возвращался домой уже далеко за полдень, благо машина со специальными защитными стеклами позволяла легко перемещаться по городу в любое время суток, а водителя он нанимать не стал, водил лимузин сам, хотя это и считалось неприличным.

Новая счастливая жизнь быстро набирала обороты, и пришло время опять жениться. Одним из постоянных партнеров Филиппа по преферансу оказался знакомый сутенер Эдуард Разин. Он-то и сосватал ему жену. Калым запросили непомерный. За шестнадцатилетнюю девочку из хорошей семьи пришлось выложить в семь раз больше, чем за потрепанную проститутку.

Но девочка стоила своих денег. Жанна была малословна, стеснительна. Она безропотно выполняла все требования Милады и никогда не поднимала глаз. Для новой жены Филипп устроил отдельную спальню.

Таким образом, из одиннадцати комнат четыре занимали спальни. Одна для Милады, одна для Жанны, одна для Филиппа и одна для гостей, так требовал его новый статус состоятельного человека.

Артезианство иссякало. Если сто лет назад храмы Ахана в Москве почти вытеснили православные храмы и мусульманские мечети, то теперь на месте жестоко взорванных святилищ истины росли клубы атеистов. Безверие стало хорошим тоном. И все-таки иногда, просыпаясь в середине дня, Филипп слушал, лежа в постели, как за плотно задвинутыми ставнями шумят деревья, не поврежденные адскими излучателями, и благодарил Ахана. В щемящем шорохе было столько покоя, столько счастья, что сердце замирало в груди беглеца.

Счастье было незаконным, краденым. И конечно, он ждал расплаты. Одно дело — простой шофер живет по чужим документам, а совсем другое — миллионер. Филипп Костелюк все время ожидал, что в ставни постучат снаружи, громко постучат в дверь, заскрипят начищенные сапоги, залязгают затворы и знакомый голос из прошлого спросит: «Филипп Аристархович, а у вас голова не болит?»

Шла война в космосе. Москва готовилась к выборам. А он все еще наслаждался жизнью. Но это были последние счастливые дни.

На календаре было 11 января 2144 года, когда в середине дня в окно, наглухо заложенное ставнями, негромко постучали. Квартира Филиппа находилась на седьмом этаже, и только в кошмарном сне могло привидеться, что действительно постучат в окно.

Филипп Костелюк только что вернулся в свою спальню, и на теле еще сохранялась легкая боль от остреньких сладких поцелуев скромницы Жанны. Недовольно он повернулся на спину и прислушался. После паузы стук повторился.

«Наверное, какой-то предвыборный трюк, — подумал Филипп. — Наверное, во все окна во всем городе стучат. А когда я подойду и спрошу, кто там, мне по секрету шепотом назовут фамилию одного из одиннадцати кандидатов в президенты. Все-таки завтра выборы».

Лениво он сполз с постели, расстелил коврик и помолился. Не помогло. В ставни опять постучали.

— Кто там? — спросил сонно Филипп.

— Откройте окно. Впустите меня, — прошептали снаружи. — Это Иван Лопусов. За мной гонится патруль. Если вы теперь же не откроете, они возьмут меня и я вас выдам.

Капитан шагнул через подоконник в невыносимо ярком сиянии искусственных солнц и втянул за собой длинную веревку, на которой, оказывается, висел.

— Мы вынуждены прятаться на кровлях, — пояснил он, складывая пыльную веревку кольцами посреди маленькой уютной спальни. — В доме есть чужие?

Капитан снял защитные очки и перчатки. Он выглядел очень усталым. Синяя военная форма казалась черной. Она вся была в угольных следах.

— Никого. Жены спят. — Филипп пожал плечами. — В комнате для гостей сутенер один. Эдуард засиделся у меня, настал день, и я решил оставить его. Больше никого нет.

— А тарелочка, как я понимаю, из той самой комнаты графа Алтуфьева? Интересная тарелочка. — Лопусов прошелся по спальне, оставляя на желтом ковре черные отпечатки своих ног, и, протянув руку, кончиками пальцев дотронулся до фарфоровой тарелки. — Вы, Филипп Аристархович, действительно отмеченный Богом человек, — сказал он. — Мы ждали вас больше ста лет. Но на такую удачу даже и не рассчитывали. Вы знаете, что это такое? — Ноготь капитана чиркнул по медальону на груди пастушки, по монограмме. — Не знаете?