— А когда я ездил по обмену в Монтевидео… — затянул свою обычную утреннюю песню Профессор. — Вы не представляете, какие там краски, какие там запахи…

Денис Александрович попытался представить себе Монтевидео, но представил почему-то тесную комнату, заставленную старой мебелью. Оттуда, выпив канистру кипяченой воды, герой романа, которого так и не пустили к станку, отправился в путешествие по вселенной. Текст вспомнился наизусть, и, пока подавали завтрак, Денис Александрович прокрутил эту сцену дважды.

«Он открыл белый пластиковый ящичек и разложил карту, — писал Эрвин Каин. — При масштабе один к ста миллиардам поверхности пола не хватило, и пришлось вытащить письменный стол и кушетку в коридор! «Куда же теперь?! Как булькает в животе! Сейчас я начну улетать, а я еще не выбрал куда». Всматриваясь в миллионы разноцветных, вынесенных на плоскость миров, вдыхая их запахи, пробуя на язык, он думал: «А ведь переселение души в иной мир — это как измена Родине!» Один мир был кислым, как лимон, другой коричневым, а от третьего закладывало в ушах. Сам не замечая того, он жевал теплую крашеную бумагу, набивая желудок и тем самым непроизвольно уменьшая воздействие целебной воды!»

«Вода, вода, вода! — крутилось в голове Дениса Александровича. — Нужно же чем-то запивать лекарства?»

К Профессору, все еще рассуждавшему про Монтевидео, склонилась медсестра.

— А ну-ка, скушаем таблеточку!.. Вот наша таблеточка. Синенькая! А вот Сидорову — беленькие! А вы, Денис Александрович, сегодня у нас на диете, вам временно отменили.

— А мне? — спросил Генерал, неизвестно как оказавшийся за их столом. — Мне тоже поститься?! У меня, между прочим, печень! — Он схватился за печень.

— А тебе, миленький, еще не назначили, у тебя только, укольчики!

Сидоров проглотил таблетку, и медсестра заставила его открыть рот. Она напоминала, заглядывая

туда, астронома, изучающего знакомые, но уже осточертевшие созвездия.

— Вот и умница! А то, знаю я тебя, спрячешь за щечку!.. — Она потрепала Сидорова за костлявое плечо.

Медсестра чем-то походила на Марию, но на руках у нее вместо положенного младенца был поднос с лекарствами, уменьшающий сходство.

Денис Александрович съел котлету, съел жидковатое картофельное пюре, выпил свой чай. Профессор протянул ему свой стакан, Денис Александрович выпил и кивком поблагодарил. Он вообще хорошо относился к Профессору. В первую очередь хорошее отношение шло от того, что на заслуженном пушкинисте ему в свое время удалось защитить кандидатскую.

— А я чая не люблю! — улыбнулся Профессор. — Компотик из яблок люблю, с зефиром… А зефир лучше чтобы был розовый!

После завтрака наконец включили воду. Переждав время, пока сумасшедшие, помешанные на чистоте, умоются, Денис Александрович рывком присосался к освободившемуся крану. Рядом, у соседнего крана, разместился Сидоров. Сидоров, нормируя воду портвейновой пробкой, неизвестно как попавшей сюда, выпивал ровно пять граммов в тридцать пять секунд, проверяя время по собственному пульсу.

— Вы по какой системе пьете? — закончив первый цикл, спросил он у Дениса Александровича.

— Я так, жажда мучает, — неохотно прерываясь, сообщил тот.

— А то, может быть, небольшой курс уринотерапии? — поинтересовался Сидоров.

— Нет, мочи не хочу, даже собственной! — И бывший психиатр опять присосался к железному носику.

— Вас же всякой дрянью кормят! — не унимался Сидоров. — Вас же всякой дрянью поят! Вы мясо

едите, вот сегодня даже ели!.. А мясо чрезвычайно вредно для духа! А уринотерапия все снимает! Выпили утречком перед завтраком стаканчик, и вся пакость в вас., так сказать, просвистит, не затронув энергобиоканалов!

Денис Александрович зажмурился, пытаясь представить себе Марию, но представил себе только Сидорова со стаканом мочи в руке.

«Пусть, пусть я ничего не имею от этой влаги! — захлебываясь, думал он. — Но я буду, буду Пить, у меня своя система, я пью много воды, потому что я в нее верю!»

Профессор подошел сзади и теперь тряс его за плечо:

— Ну не надо, ну хватит вам воду пить! А то пойдемте укольчики сделаем, ребята уже сделали и в шахматы играют, а вы тут… Пойдемте!

Бывший психиатр с раздражением, но не без удовольствия подчинился воле своего бывшего больного. Он вышел в коридор и, издали увидев непривлекательную очередь в процедурный кабинет, зашаркал в палату за тетрадью. Он не мог долго обходиться без нее.

Палата была закрыта. Стеклянная небьющаяся дверь защелкнута на замок, и она не имела ручки.

Денис Александрович, не обращая больше никакого внимания на Профессора, тянувшего его за рукав, напрягая глаза, смотрел сквозь стекло на свою тумбочку. Он видел сквозь ее белое дерево тетрадку, лежащую внутри. Видел сквозь обложку бегущие строки.

«Очень скоро все изменилось на Земле. Никто больше не работал. Множество производительных миров охотно кормили, поили и одевали человечество.

Они были готовы и учить его, но человечество категорически отвергало иное знание вещей и математик.

В моду вскоре вошли тоталитарные режимы. Не в состоянии пресечь утечку граждан в иные миры, правительства усилили пограничный контроль. Теперь легче было попасть из Москвы на альфу Центавра, чем из Парижа в Лондон. Повсеместно вводился комендантский час. Лишенное трудовых и умственных занятий, человечество, пытаясь сохраниться как вид, приступило к всевозможным преобразованиям. Возникали новые тюрьмы, новые законы. Можно было загреметь в одиночную камеру на восемь лет за то, что не вовремя и не там чихнул, можно было получить пятнадцать лет, сделав по центральной улице нечетное количество шагов. На местах заводов и фабрик возникли бани и катки с искусственным льдом. Функционеры хоть и не потеряли работы, но трудовой день их сократился сначала до получаса, а потом и до семнадцати минут.

Сохранившаяся полиция вела активную борьбу с демонстрациями под лозунгом: «Верните рабочую минуту!» или: «Как ты прекрасно, мгновение труда!»

Смертные казни были отменены, но пришельцев, из других миров расстреливали без суда и следствия прямо на улицах. Мучительно входило в обиход долголетие».

Сквозь бегущие строки гениального текста Денис Александрович увидел вдруг проступающий профиль Марии и на всякий случай сразу закрыл глаза.

Когда он открыл глаза, из кабинета напротив вышел Сидоров и, насвистывая, пошел в туалет. Сидоров вышел, а Денис Александрович вошел в кабинет. Среди сверкающего кафеля и чистого стекла процедурная сестра Варвара Варфоломеевна, лихорадочно облизывая свои быстро пересыхающие губы, колола Генерала аминазином. Генерал кряхтел.

Генерала привезли сюда из военного госпиталя, где он лечился от цирроза печени. Психоневрологическое отделение от нефрологического в этом госпитале отделяла одна-единственная, но всегда закрытая дверь. Как-то Генерал гулял по коридору. Дверь в психоневрологическое отделение была почему-то открыта, и он вошел, а дверь сквозняком захлопнуло. Когда санитар спросил его, отчего это он тут, а не в палате, Генерал ответил:

— Я генерал.

Так Генерала и не хватились в нефрологическом отделении. Через полгода его перевели в другую, уже целиком психиатрическую больницу, а еще месяца через два при интенсивном лечении он постепенно начал осознавать себя рядовым, изредка впадая в состояние генерал-полковника. Но даже опытному врачу не удалось добиться от Генерала ощущения человека штатского.

В тот последний день своей жизни Денис Александрович отчего-то очень не хотел идти на укол. Он видел, как вонзается длинная прямая игла в подрагивающую ягодицу Генерала, и с грустью вспоминал, что у процедурной сестры тоже в жизни не все в порядке. Муж сестры Варвары Варфоломеевны лежит в другой больнице. Неопрятные соседи по даче вылили в. туалет ведро керосина. Керосином они морили вшей. А он, человек серьезный и образованный, но большой любитель курения, бросил под себя спичку.

— Следующий! — Сестра набирала шприц. От слова «следующий» у бывшего психиатра закололо под ложечкой и очень захотелось еще водички.