Здесь я наказан, я пишу реальность — Книгу Бытия, населяя приключениями нашу старушку планету. Но не успеваю я придумать какую-нибудь пикантную ситуацию, а она уже произошла. И виновник оказывается здесь, и это — парадокс времени! В общем-то очень удобно, когда все по первому слову сразу делается. Не нужно ждать, когда редактор придет, не нужно ждать, когда книжка получится! Там, на Земле, ждешь не дождешься прямых результатов душевного перевоплощения. Очень долгий путь от мысли до морали! А здесь, на том свете, будьте любезны, счастливый парадокс!

Эрвин Каин широким жестом руки обвел свои владения. Головокружение пропало. Вокруг все опять стало ясно и вполне материально. Посреди полянки стоял небольшой бревенчатый дом с квадратными небьющимися стеклами и белыми надписями на этих стеклах.

— Прошу сюда!

Эрвин Каин взошел на шаткое крылечко и, толкнув рукою дверь, пропустил своего гостя вперед. То, что не понравилось Денису Александровичу внутри домика, сразу исчезло. Пропали ряды кроватей, растворился в гомоне лесном сочный храп сумасшедших. Понравился ему только широкий мраморный подоконник с золотой витиеватой гравировкой.

Крупно и солидно на мраморе было выбито: «Денис Александрович» — и пониже мелко, но тоже солидно, год рождения и год смерти.

— А почему же я не зверек? — спросил Денис Александрович, с удовольствием опускаясь в глубокое, очень теплое кресло напротив хозяина. — Ведь вы же и меня придумали? Ведь я же умер.

— Ожидания нет! И это парадокс! — объяснил философ. — Человек уже согрешил, но еще жив, и одновременно с тем он уже здесь под моими пулями ходит! И кстати, с, чего вы взяли, что все мы звери? Вовсе нет. Хотя это тоже, наверное, парадокс.

— То, что ожидания нет, — парадокс? — спросил Денис Александрович. — Я правильно понял, вы это имели в виду?

Ружье философ поставил в угол возле желтой стены, и оно блестело теперь своим стволом, отражая мерцающий свет красной, как ночник над дверью, стеариновой круглой свечи. Закрыв глаза и открыв их вновь, Денис Александрович увидел перед собою лицо нового санитара, а вовсе не лицо великого Каина.

— Зачем вы перевоплотились? — спросил он. — Зачем вы пугаете меня?

— Да привычка у меня такая, извини! — Перед ним опять сидел Каин. — Я случайно! После обеда перед тихим часом всегда как-то хочется поперевоплощаться. Ты же понимаешь, вся жизнь начинается только после обеда. Жалко, полюбил я тебя уже, а придется нам с тобой завтра расставаться. Не хочется, а придется.

— Я понял. Вы превратите меня в собаку и застрелите из ружья, — все глубже и глубже проваливаясь в кресло и постепенно принимая горизонтальное положение, вдруг осознал Денис Александрович. — Скажите, что я ошибся. Скажите, что не превратите, а то я спать не буду!

— Зачем же я буду превращать тебя в собаку? — искреннее удивился хозяин. — Ты мой читатель, мой гость! И вообще, зачем так плохо думаешь о моей собаке?

— Я хорошо… Хорошо думаю о вашей собаке… Хорошо…

— Ты вообще понимаешь, куда попал-то? Ведь предполагал, наверное, что попадешь в какие-нибудь извращенные пампасы? Этакая, после смерти, легкая жизнь в раю на сизом облаке? Предполагал? Так вот, нет! Нет апельсинам, нет ананасам! Нет! Все вполне обыденно! Русская дикая природа, теплая постель, правильная пропись и каша на ужин! Но один хрен — первая группа. Все равно тебя завтра выпишут!

— Я все понял… Я понял… — погружаясь в сладкую дремоту, шептал Денис Александрович. — Но только скажите, Каин, ружье-то вам зачем? Двустволка эта? Ведь такие симпатичные эти зайцы и изюбры. Белочка тоже симпатичная, она рыженькая, хотя и проститутка, наверное… Неужели вам их совсем не жалко, грешников этих?.. Вы же сами грешник, Каин?..

Шум леса за бревенчатой стеной нарастал. Шорох ветра, стук дождя, поскрипывание приоткрытых ставен. Эрвин Каин ответил шепотом почему-то голосом Генерала:

— Конечно грешник. Думаешь, приятно? Но я все равно вас всех отстреливаю периодически. Для поддержания правильной численности в популяции. Всех: и зайчиков и изюбров. Так уж творческий процесс устроен. Не мною придумано. Я вас создаю своею мыслью, а потом… — он опять взял почти минутную паузу, — создаю, а потом отстреливаю. Имеет же в конечном счете писатель право разорвать свою рукопись?!

— А зачем тогда морковка? Это же издевательство над живой природой, — с трудом разлепляя глаза, спросил Денис Александрович. — Зачем же вы нас балуете, если потом отстреливаете?

— А потому, что сегодня на ужин была морковка! — голосом Женщины объяснил Эрвин Каин.

Стеариновый красный ночник растворился перед глазами Дениса Александровича, и, погружаясь в сладкую черноту сна, он еще успел подумать: «Он нас отстреливает!.. Парадокс!»

«Был ли написан третий роман? Определенно третий роман был. Но написан он не был. Да и можно ли назвать его третьим, когда он по временной шкале был первым?» — примерно так, представлял себе Эрвин Каин, будет начинаться статья, опубликованная лет через двести после его официальной кончины, написанная идиотом, ничего не смыслящим в художественном творчестве.

«Зондируя поверхность зеркал, зафиксировавших великого человека в младенчестве, — напишет идиот, — разлагая на звуки сохранившуюся в веках его керамическую посуду, мы сегодня точно можем утверждать, роман был. Но мы, увы, не в состоянии воссоздать еще текста. Роман был создан Каином еще в младенческом возрасте, когда человек уже может творить, но не умеет даже говорить.

Почему, научившись писать, великий Каин не предал свой первый роман бумаге? Ответа два: конъюнктура, поглотившая писателя, либо он постеснялся. И возможен ответ третий: он начисто забыл свой первый роман».

Эрвин Каин лежал в своей теплой, чисто застеленной кроватке и думал о статье, которая когда-нибудь будет написана. Говорить он не умел, но думал с самого рождения. Думал потому, что все помнил и все понимал. Но великие мысли постоянно сбивались на бытовые:

«Почему она никогда не возьмет меня на руки? Почему она не кормит меня грудью? Я же маленький мальчик, младенец, она обязана кормить меня грудью! Может быть, у нее нет молока? Или, может быть, я укусил ее больно, когда она сделала попытку накормить меня грудью?»

Он хорошо помнил, как это произошло. Это произошло недели через две после его рождения здесь, в этой комнате. Мария разделась и залезла к нему в кроватку, а он, используя преимущества сосательного рефлекса, укусил ее за грудь. Потом он думал, что Мария представила его не младенцем, а взрослым мужчиной и хотела чего-то другого. Она все шептала:

— Денис! Ну очнись, Денис, посмотри на меня!

Эрвин Каин помнил, что он действительно раньше, в прошлой жизни, носил имя Денис и сперва работал психиатром, а потом долго лечился в сумасшедшем доме, после чего умер. Помнил, как на том свете он познакомился с самим собою — Эрвином Каином, уже прожившим свою творческую жизнь, и как родился снова Эрвином Каином-младенцем в самом начале творческого пути.

В романе, который он медленно воспроизводил в своей голове, романе автобиографическом, звучало это примерно так: «Меня будто сбросили с бешено вращающегося круга, и центробежная сила пустила мое тело по касательной к сверкающему голубому шару Земли. Я не сразу понял, что это Земля и что мне опять предстоит родиться на ней. Но когда я увидел сверху в густой черноте ночи миллиарды копошащихся в постелях совокупляющихся пар, похожих на белых тараканов, я догадался, что происходит!..»

Настенные часы пробили один раз. В комнату вошла Мария. Она подняла штору, поправила на Денисе Александровиче одеяло, горестно вздохнула и вышла. Она уже потеряла всякую надежду иметь нормального мужа. Забирая Дениса Александровича из больницы под расписку, Мария была предупреждена, что больной в тяжелом состоянии.

— Он считает, что находится на том свете, — объяснил врач, — и к любому человеку обращается с глубоким уважением, внимательно слушает его, выполняет любые просьбы. Ненормальность в том, что он неизменно обращается к этому любому человеку как к некоему мифическому человеку с ружьем, автору многих книг Эрвину Каину.