Но, тем не менее, она как бы со стороны услышала собственный голос, произнесший в трубку:

— Если бы вы, доктор Райнлендер, позволили Кэтрин Энн пожить у вас до моего приезда, я бы забрала ее к себе домой.

Эмма, которая никогда в жизни не летала на самолете, да и на поезде ездившая всего дважды когда-то в юности, купила билет на рейс из Амарилло в Санта-Круз, штат Калифорния. Долгие шесть часов, сидя в среднем кресле в своем ряду с ватой в ушах, чтобы заглушить постоянное нытье и шумные выходки сидевшего позади нее капризного четырехлетнего мальчика, она все размышляла о том, в какой степени неблагополучные гены ее второго сына могли передаться его дочери. По ее жизненным наблюдениям в девяти случаях из десяти старшие дочери походят на своих отцов не только особенностями психики и темпераментом, но и характером, в то время как старшие мальчики повторяют свою мать. Это заключение она могла подтвердить на примере первого сына, Бадди.

Но в крови Сонни, появившегося на свет позднее, не было ни капли сока их семейного древа. Самодовольный материалист, уверенный, что ему все доступно, не способный сочувствовать, он считал себя предназначенным для более высоких сфер, чем положено ему по рождению. «Я создан для кое-чего получше», — заявил он как-то Эмме, глубоко обидев мать, и при первой же возможности ринулся исправлять ошибку, допущенную природой. Он редко бывал в родительском доме, а после женитьбы на женщине, разделявшей его тогдашние взгляды, навестил мать всего один раз. Он сказал, что приехал, чтобы познакомить Эмму со своей женой и дочкой, но на самом деле явился, чтобы взять у нее в долг деньги, которые она получила по страховке за гибель Бадди. Эмма отказала ему. Она по-прежнему относилась к Сонни с неприязнью, а с появлением в его жизни высокомерной модной жены их отношения только усугубились, ибо молодая женщина почти не скрывала своего пренебрежения к тому окружению, в котором вырос ее муж. В глазах Эммы это презрение означало, что скорее преисподняя схватится льдом, чем их дочь будет иметь что-то общее с местом рождения отца и этой строгой серьезной женщиной, которая его воспитала. Эмма все поняла правильно: они больше никогда не приезжали сюда сами и не приглашали ее к себе в Калифорнию. Но она хорошо запомнила хрупкую, очень трогательную и красивую четырехлетнюю девочку, которая практически сразу же спряталась от нее, забравшись к отцу на колени, и отказалась общаться с ней.

Эмма считала, что ребенок безнадежно испорчен. Стоило только взглянуть на дорогие игрушки и одежду, послушать все эти причитания и сюсюканье, посмотреть, как родители трясутся над ней, готовые выполнить ее малейшую прихоть, чтобы понять, какой фрукт получится из девчушки. Но все же это был очаровательный ребенок, с папиными вьющимися светлыми волосами и большими голубыми глазами, смотревшими на нее то ли робко, то ли жеманно — Эмма тогда так и не поняла — из-под длинных ресниц, которые, когда девочка спала, ложились на ее выпуклые нежные щечки, словно пушистые перья. На тумбочке возле кровати Эммы стояла фотография внучки, сделанная в то время.

Сейчас Кэтрин Энн было одиннадцать, в жилах ее текла кровь, унаследованная от родителей, а ее взгляды были уже сформированы воспитанием и стилем жизни, которую вела ее семья. Как трансплантировать ребенка, выросшего среди пальм, у океана, в окружении родителей, которые ему все позволяли, в прерии и передать заботам бабушки, по-прежнему считавшей, что дети, воспитываясь в семье, должны понимать, что они занимают важное место, но центром вселенной все-таки не являются? Этот маленький мальчик в кресле позади нее был прекрасным примером нового воспитания. Не дай Бог. Несмотря на ограниченность пространства в самолете, он все равно должен уважать барабанные перепонки окружающих.

Принимая решение, Эмма понимала, что оно неминуемо приведет к серьезным конфликтам и проблемам, которые, возможно, будут ей неподвластны, но твердо осознавала, в чем заключается ее долг, и в свои шестьдесят два была готова взять на себя риск, чтобы не потерять еще одного ребенка.

— Ну, вот мы и дома, Кэтрин Энн, — бодрым голосом произнесла Эмма Бенсон, когда они заехали в гараж ее дома в Керси, штат Техас. — Отопление нагреет дом довольно быстро, но с чашкой горячего шоколада время пролетит быстрее. Как тебе такое предложение?

Вместо ответа внучка бросила на нее непроницаемый холодный взгляд, и, хотя это происходило все время с момента их встречи в Санта-Круз, Эмма только сейчас смогла рассмотреть, что скрывается за этими голубыми глазами, впервые увидевшими свой новый дом.

— Будем считать это согласием, — сказала Эмма, торопливо открывая дверь в кухню, чтобы ребенок не замерз на холоде в своем пальтишке, слишком легком для техасских зим. — Вот черт! — вырвалось у Эммы.

Ключ не поворачивался в замке — еще один удар по первому впечатлению, — и теперь ей наверняка придется выйти на пронизывающий ветер, чтобы воспользоваться передним входом, и открыть дверь гаража изнутри, — иначе они не попадут в дом.

Ее внучка, дрожа от холода, стояла рядом с ней — молчаливая, стоическая, безучастная, какой была всю эту неделю. Доктор Райнлендер охарактеризовал ее состояние как избирательный мутизм, и, хотя он был всего лишь педиатром, а не детским психотерапевтом, у Кэтрин Энн действительно наблюдались симптомы нарушения речи.

— Обычно это временное отклонение, связанное с каким-то потрясением или травмой, характеризуется неспособностью говорить в определенных обстоятельствах, — пояснил он. — В данный момент Кэти немая для любого, кроме тех, кого она знает и кому доверяет. — Он окинул быстрым профессиональным взглядом высокую, тощую фигуру Эммы. — Не хочу вас обидеть, миссис Бенсон, но для нее вы выглядите довольно пугающе, и она будет замыкаться в вашем присутствии, поскольку не чувствует себя с вами в безопасности. Вы для нее посторонний человек. Девочка выбирает для себя молчание, потому что, учитывая все происшедшее с ней, находит в своем молчании защиту. Она заговорит, когда начнет доверять вам.

Эмма еще раз попыталась повернуть ключ.

— Эта чертова железка не работает. Не помню уж, когда я в последний раз запирала эту дверь. Думаю, несколько лет назад. В нашем городе мы двери вообще не запираем. — После еще одной попытки она повернулась к Кэти: — Сделаем так. Садись пока в машину, чтобы не замерзнуть, а я зайду через передний вход, чтобы открыть эту дверь изнутри. Хорошо?

Маленькая девочка решительно подошла к полке в гараже и, встав на цыпочки, взяла оттуда банку с моторным маслом и принесла ее Эмме. «Попробуйте вот это», — говорили детские глаза, единственное средство, используемое девочкой в общении с окружающими за последние семь дней. Эмма, тронутая этим простым жестом, взяла банку и воскликнула:

— Какая же ты умница! Ну почему я сама до этого не додумалась?

Немного масла на ключ, и через несколько секунд они оказались в кухне. Эмма тут же засуетилась, включила печь и настенный обогреватель, в то время как маленькая девочка стояла, застыв от холода и сжимая руки в кулачки в карманах своего пальто. «Наверное, она сейчас решила, что попала в какую-то кроличью нору, как Алиса в Стране чудес», — подумала Эмма, проследив за взглядом внучки, которая смущенно рассматривала ее старенькую кухню. Их кухня в Санта-Круз, как и весь дом, была солнечной, просторной и очень современной, будто сошедшей со страниц последнего выпуска журнала «Лучшие дома и сады».

— Может, пойдешь в комнату и посидишь там, пока я сделаю нам какао? — спросила Эмма. — Там тебе будет удобнее, когда комната нагреется.

В ответ девочка коротко кивнула, и Эмма повела ее в уютную, но скудно обставленную гостиную, где она смотрела телевизор, читала и занималась рукоделием. Девочка вздрогнула от неожиданного шума и вспышки огня за решеткой, когда Эмма включила настенный нагреватель. В их доме в Калифорнии было, разумеется, центральное отопление.