На мгновение в ее сознании вновь вспыхнули воспоминания, которые она так давно пыталась подавить. Воспоминания о ее жизни здесь, жизни в семье Сантосов. О странной, болезненной любви ее свекрови к собственному сыну, любви, навлекшей страшную опасность и на Викторию, и на ее детей.

Теперь все наладилось, думала женщина, но она вынуждена была признать, что не все проблемы разрешились. Ей вновь угрожала опасность, опасность, которую нельзя было игнорировать.

Виктория отбросила эти мысли. После вчерашнего разговора с Педро она много думала ночью, ворочаясь с боку на бок. Какое же решение ей следует принять? Остаться здесь? Или настоять на том, чтобы уехать? Сколько можно тянуть с этим решением? Вдруг в какой-то момент станет слишком поздно?

В конце концов, речь шла о Санта-Селии, процветающем имении, которое, как верно подметил Педро, должна была унаследовать Эстелла. Разве не ее долг бороться за это?

Каждый год в летние месяцы, когда начинался сезон дождей и в Сальте бушевали эпидемии, богатые семьи уезжали из города, чтобы провести время до марта в более благоприятных условиях. Сан-Лоренцо, где у Сантосов был летний домик, славился красивыми пейзажами и минеральными источниками. В этом году Сантосы пригласили Умберто погостить у них. Умберто оставил свой дом в городе и поселился у своих родственников, старавшихся заботиться о члене семьи, на которого обрушилось такое несчастье.

«Я превратился в объект для жалости, — пронеслось в голове у Умберто. — Я был владельцем нескольких имений, а теперь стал жалким бедным родственником». В гостевой комнате он взглянул на себя в зеркало. С тех пор как произошли все эти жуткие события, после смерти матери он сильно похудел. Раньше Умберто был импозантным мужчиной, теперь же одежда на нем болталась. Вообще-то ему нужно было обновить свой гардероб, но для этого пришлось бы просить деньги у своей супруги, Виктории. В момент слабости — Умберто чувствовал себя виноватым — он сделал ее единственным распорядителем состояния Сантосов. Женщина не особо пользовалась своими привилегиями, но вот уже в который раз при мысли об этом в душе Умберто вскипала злость. Черт побери, он был доном Умберто, владельцем Санта-Селии, Ла-Дульче, Тре-Лома и бог еще знает скольких имений. Ему принадлежала часть акций серебродобывающих шахт в Боливии. Он был прямым потомком конкистадоров, почтенным членом общества Сальты.

Вздохнув, Умберто потуже затянул ремень, надел жилет и пиджак и застегнул их на все пуговицы. Сойдет, если никто не будет присматриваться. Он запустил пятерню в темные волосы. Со времени приезда в Сальту он отрастил усы, и хотя бы они выглядели роскошно.

Чуть позже Умберто вышел в салон. Альберто Наварро, племянник Эуфимио Сантоса, уже ждал его. До Умберто доходили слухи, что этот пижон когда-то приударял за Викторией. Оба мужчины кивнули друг другу и сели в кресла, стоявшие справа и слева от изящного маленького столика. Через какое-то время Умберто взял себе сигару из коробки и закурил.

— Приятно наконец-то уехать из этой дождливой дыры, Сальты, верно? — произнес Альберто.

«Он что, хочет поговорить со мной о погоде?» — спросил себя Умберто. В сезон дождей жизнь в Сальте и правда была невыносимой. За пределами центра города передвигаться по улицам было невозможно, ни пешком, ни на лошади, ни на повозке — дороги размывало, и все вязло в грязи. Умберто был невероятно рад уехать оттуда.

Альберто тоже взял себе сигару.

— Итак, дон Умберто… — начал он.

«По крайней мере, он знает, как ко мне обращаться», — подумал Умберто.

— Конечно, мы здесь не для того, чтобы говорить о погоде.

Умберто кивнул. Ему было любопытно, что собирается обсудить с ним родственник.

— Некоторые из нас, — продолжил юноша, — совершенно не согласны с тем, что случилось в Санта-Селии.

Умберто молчал, но Альберто это не смутило.

— Мой дядя Эуфимио хочет, чтобы был восстановлен порядок.

— Хм…

— До сих пор, — Альберто улыбнулся, и Умберто подумал о том, что же на самом деле движет этим юношей, — пострадали только стекла в усадьбе, но, очевидно, этого недостаточно, чтобы прогнать эту чужестранку.

Умберто кивнул. Называть чужестранкой Викторию, прожившую в этой стране уже тринадцать лет, было нелепо, но возражать он не стал. «Может быть, Альберто бесится, потому что Виктория дала ему от ворот поворот», — подумал Умберто, едва сдерживая ухмылку.

— Но там моя дочь Эстелла, — сказал он. — Я не хочу, чтобы с ней что-нибудь случилось.

— Нас беспокоит скорее этот метис Педро Кабезас и его бастард Пако. — Альберто чуть ли не выплюнул это имя. — И дядя Эуфимио хочет, чтобы эта шлюха усвоила урок.

У Умберто мороз побежал по коже. Он затянулся дымом сигары. Что задумали Сантосы?

Повседневные заботы были довольно утомительными, но Виктории нравилось работать. К тому же это отвлекало ее от мрачных мыслей. Однако теперь, оставшись в одиночестве в своей спальне, женщина загрустила. Утром куда-то пропал пони Пако. После долгих поисков пони удалось найти. Он был жив, но на шее у бедняги был затянут узел, как у висельника. Угроза была вполне очевидна, и Виктория не сомневалась: враги хотели причинить вред ее сыну Пако. И его отцу. На мгновение у нее перехватило дыхание от страха. «Мы могли бы переехать в другое имение семьи Сантос», — подумала женщина. Сантосы были богаты, поэтому перед Викторией открывалось много дорог. Но будет ли там безопаснее, если они все еще будут настаивать на праве Эстеллы на наследство? Обеспечивало ли им безопасность — эта мысль только недавно пришла Виктории в голову — знание о темном прошлом донны Офелии и дона Умберто? Что, если это знание не оберегало Викторию и ее семью?

Но они не могли просто взять и уехать. На что им тогда жить?

Нет. Виктория покачала головой. Так не пойдет. Она не позволит себя запугать, не позволит выгнать ее прочь. Нужно хорошенько все обдумать.

Конечно, в обществе детей она старалась держать себя в руках. Виктория уложила Пако и Эстеллу спать, поцеловав их на ночь. Эстелла приласкалась к матери, а Пако стоически вынес женские нежности.

— Мама, — говорил он ей. — Я же мужчина!

Виктория вздохнула. Розалия, старенькая няня, сидела с детьми, ожидая, пока они уснут. Она пела им испанскую колыбельную.

После возвращения в Санта-Селию они заняли свои прежние комнаты, и только комнаты дона Риккардо и донны Офелии пустовали. Несмотря на старания уборщицы, кровавое пятно, оставшееся после трагической смерти дона Риккардо, вывести так и не удалось.

Вздохнув, Виктория села за туалетный столик, распустила волосы и принялась задумчиво их расчесывать. В этом году ей исполнилось тридцать шесть лет. Первые, едва заметные морщины пролегли на ее лице. Да и само лицо изменилось, в нем не было прежней детской нежности, как во время ее приезда в Новый Свет. Виктория уже тринадцать лет не видела своих родителей, которые остались в Гамбурге. Она регулярно переписывалась с отцом и матерью, тщательно подбирая слова: женщина не хотела, чтобы они волновались.

«Что же теперь делать? — вновь и вновь повторял голос в ее голове. — Как будет лучше для моих детей? Как будет лучше для Педро и для меня?» Она так долго искала его, проехала через всю эту степь, подвергала себя такой опасности. Виктории хотелось верить, что теперь все хорошо, но это было не так.

И вдруг Виктория заметила какое-то движение у двери, ведущей из ее комнаты на веранду, а оттуда — во двор. Через пару секунд в дверной проем проскользнул Педро. Похоже, он только что искупался, потому что его темные волосы, ниспадавшие на плечи, были еще влажными. Он не заправил рубашку в штаны, а на ногах вместо сапог для верховой езды были надеты индейские сандалии.

Вскочив, Виктория бросилась ему на шею. Хотя они не виделись всего пару часов, она испытала огромное облегчение, удостоверившись в том, что с ним все в порядке. «Я словно все время боюсь, что его у меня отнимут», — пронеслось у нее в голове.