Эльза собирается ответить, но царственным кивком Джемма отсылает ее прочь. Прячет глаза Виктор, и Эльза молча тащится в библиотеку.

Хэмиш сидит у стола в громоздком якобинском кресле с высокой спинкой. Хэмиш сегодня в свободной рубашке с открытым воротом, которая должна подчеркнуть неофициальный характер этой встречи, но жесты его по-прежнему скованы, а на лице смесь досады и смущения. Он нервно поигрывает ножичком с резной рукояткой из слоновой кости, но соблюдает при этом должную осторожность — нож острый. Улыбка его вымученная. Он и в лучшие времена не умел толком улыбаться, но видел, как это делают другие, и теперь следовал их примеру.

— Значит, ты все же соблаговолила прийти?

Голос у Хэмиша резкий, неприятный.

— Меня к вам послали. — Эльза переминается с ноги на ногу. Вот так, бывало, стояла она перед директрисой, которая тоже улыбалась с трудом и говорила таким же неприятным голосом, стараясь показаться доброй.

— Девушки все одинаковы. Вы не хотите брать на себя ни капельки ответственности за свои поступки, — говорит Хэмиш, слово в слово повторяя давнюю сентенцию директрисы.

— Если мы все одинаковы, почему выбор пал на меня?

Сказала это Эльза или только хотела, да побоялась?

Хэмиш уже не улыбается. Муки закончились. Жестом он велит Эльзе сесть рядом.

— Итак? — спрашивает она, когда его молчание становится невыносимым.

— Непохоже, чтобы я тебе очень нравился, — жалуется Хэмиш. — Кстати, твой Виктор имел нахальство предложить мне за этот стол всего две сотни. Две сотни за настоящий шедевр! Где еще увидишь такой дуб? У Сотби я однажды встретил нечто подобное, так цена была выше четырех тысяч.

— Возможно, это современная копия. Они довольно часто встречаются. — Уж Эльза-то знает.

— Вздор, — возражает Хэмиш. — Взгляни, какое дерево… старое, тронутое временем.

Он уже теряет уверенность.

— Есть такие «мастера» Что угодно состарят.

— Люди вроде Виктора?

— Нет, конечно! — кричит Эльза. — Виктор самый надежный и порядочный на свете. У него бывают заскоки, даже чаще, чем я думала, но в отношении мебели он никогда не обманывает клиента. Он любит все это старье так, как он любит… — Эльза замолкает. А что еще Виктор любит?

Хэмиш снова выдавливает улыбку.

— … как он любит жизнь, — заявляет девушка.

— А тебя он любит? Любит? — скрежещет Хэмиш.

— Он ради меня готов на все, и я для него все сделаю, — говорит Эльза, но голос ее постепенно теряет уверенность и силу. Все эти откровения вчерашние. Сегодня царствует иная правда. Вчера Эльза любила Виктора, как безоговорочно любит ребенок отца. Сегодня она заглянула в лицо настоящего Виктора, а слова говорит вчерашние. По привычке. Из глаз выбегают робкие слезы.

— Ты плачешь, — произносит Хэмиш, отворачиваясь. Заметны ли будут его слезы за этими толстыми стеклами очков? Точно так же отворачивался от всех отчим Эльзы, когда на него находили приступы самоуничижения. «Люди меня не любят, — говорил он, — я для них пустое место. Единственное, что они видят во мне — погоны и нашивки на рукаве».

— Ты не должна плакать, — продолжает Хэмиш. — Такие красивые женщины не плачут. А я люблю красоту. Всю жизнь я тянусь к красоте, а она ускользает. Понимаешь? Я калека.

Эльзе интересно, и она прекращает плакать. Что же он имеет в виду?

— Мои возможности не совпадают с желаниями.

О сексе он что ли говорит?

— Вы из ничего делаете деньги, — утешает его Эльза.

Хэмиш отмахивается. Он раздражен.

Эльза ощущает запах раскаленного масла. В воздухе появляется дымчатая пелена. Лампы… В некоторых фитилек горит еле-еле, в других — слишком сильно. Эти беды освещения хорошо знакомы Эльзе. Ее мать, Шейла, пользовалась масляными лампами, когда экономии ради отключала в доме электричество. Эльза встает, чтобы поправить фитили. Хэмиш в изумлении наблюдает за нею.

— Я все напечатал за тебя, — вдруг заявляет он. — Это не расположило тебя ко мне?

— Нет. Это жутковато.

— Сегодня будет еще работа. Джемма уже приготовила опись.

— Сегодня я все сделаю сама.

— Ей не понравится. Ты ведь скверно печатаешь.

Эльза колеблется. Она хочет, чтобы Джемма была о ней хорошего мнения. И не только Джемма, а все. Некоторые молодые девушки не могут без этого. Эльза знает, что такая блажь чревата неприятностями.

— А я люблю печатать, — говорит Хэмиш. — Я люблю, когда на белом листе бумаги появляются стройные, четкие ряды букв. Для меня это своего рода творчество… Впрочем, творчество присутствует всюду — кто-то рисует, кто-то пишет книги, кто-то вершит человеческими судьбами… Ты смеешься надо мной.

— Нет, — качает головой Эльза. Она действительно не смеется. Хэмиш снимает очки и трет усталые глаза. Она смотрит на него спокойно, ибо уверена, что сейчас превосходит его хотя бы в зоркости. Его лицо без очков совсем беззащитно. И какая усталость и печаль в глазах… Да, я могу помочь ему, думает Эльза, я могу дать ему восторг и радость, я могу доставить этим удовольствие Виктору и Марине, а Джемме лучше остаться в неведении. И неважно, получу ли удовольствие я сама, убеждает себя Эльза.

Был случай, когда Эльза из-за нейлонового белья, тугих джинсов и обилия антибиотиков заработала тяжелейший кольпит. Всевозможные лечебные промывания и присыпания на глазах целой оравы студентов-практикантов подорвали ее романтические представления о красоте любви. Оказалось, есть у любви и другая сторона. Но если Эльза прошла через те испытания физиологией, неужели она не переживет совокупление с Хэмишем? К тому же отказываться от такой возможности просто глупо.

— Хорошо, — говорит она. — Хочешь вместо меня печатать — милости просим.

— Я ведь жду нашей встречи искренне. Медицинские показания для меня второстепенны.

— Медицинские показания? — переспрашивает Эльза уже на пути к солнцу. Впереди веранда, сад, бассейн.

— У меня не совсем в порядке предстательная железа. Возрастные изменения. Доктор прописал активную сексуальную жизнь.

Эльза вздрагивает — то ли от яркого света, то ли от удивления.

— Хэмиш начинал карьеру стенографистом, — говорит Джемма. Они с Эльзой сидят у бассейна в ожидании ланча. У Джеммы вновь прекрасное настроение. Виктор продолжает жаркие переговоры с Хэмишем. Эльза держится свободно, но на сердце у нее печаль. У нее теперь есть личная боль, и ей не нужно чужое бремя страданий. — Он тогда служил в армии. Там и научился этому ремеслу. Демобилизационное пособие пустил в дело — основал агентство «Услуги секретарей, машинопись, стенография». Потом расширил его, потом открыл филиал, потом по всей стране стали появляться региональные бюро. Он очень редко улыбается. Ты заметила? Это заставляет людей относиться к нему почтительно и серьезно. Человек он деятельный. На каком-то этапе совершил крутой поворот и открыл сеть дешевых диетических закусочных для девушек, которые работали секретаршами, машинистками, библиотекарями во всех районах города. Через несколько лет он сделал следующий шаг, и сеть цветочных магазинов, где эти же девушки могли покупать цветы для своих подоконников, переросла в огромное производство с миллионной прибылью. Были на его жизненном пути и другие коммерческие затеи. Но мой муж всегда оставался верен красоте. Он бесконечно любит все красивое. Ты заметила?

— Да.

— Он предпочитает неживую красоту живой. Он любит управлять своим делом. Девушки, их аппетит, их вкусы — материя слишком ненадежная, привыкшая возникать и исчезать без видимых причин и без всякого графика. Истинным его призванием стали пластмассовые цветочные горшки, кашпо, вазы. Эти вещи необходимы людям для творчества, для создания и выращивания красоты, пусть даже недолговечной. Любая красота рано или поздно умирает, как ты ее ни береги. Иногда мне кажется, что именно это со мной сейчас и происходит.

У Эльзы до боли сжимается сердце, и она не выдерживает. Плачет.

— Неужели ты плачешь обо мне? — заунывно произносит Джемма. — Как это трогательно…