Но как только падает последнее бревно с прицепа, Андрейка оказывается около трактора.

— Поеду за лесом, — заявляет он решительно.

Тракторист — русоволосый, широкоплечий мужчина в зелёной гимнастёрке, туго опоясанный ремнём с пряжкой, на которой медная звезда, — видно, хочет взять с собой Андрейку. Он вопросительно смотрит на председателя колхоза.

— Ладно, поезжай, Андрейка, — соглашается Фёдор Трифонович. — Смотри, чтобы брёвен побольше накладывали да получше. Будешь вроде за представителя правления колхоза. Понял?

— Понял! — сияя от счастья, выкрикивает Андрейка, зная только, что ему разрешили ехать.

Шофёр Миша подбрасывает его в кабину к трактористу.

Через полчаса Фёдор Трифонович едет дальше. По дороге он нагоняет трактор, просит Мишу остановить машину и кричит:

— Андрейка, иди сюда, поедем лучше целину смотреть!

В последнее время Андрейка всё чаще и чаще слышит это слово — «целина». Неплохо бы её посмотреть и узнать, почему о целине так много разговаривают.

Андрейка колеблется несколько секунд и переходит в «Победу». В ней вкусно пахнет бензином, а Андрейка очень любит запах бензина. Машина идёт по ровной степной дороге, редко где тряхнёт. Снег в долинах стаял и только в некоторых местах белеет островками и полосками.

Огромная сопка впереди тоже сверкает снежными пролысинами. Голый редкий березняк на ней издали похож на молодой фиолетовый багульник.

Машина въезжает в неоглядную долину, залитую солнцем. Степь отливает золотом прошлогодней травы.

Председатель, Миша и Андрейка выходят из «Победы» и становятся рядом. Миша и Фёдор Трифонович заложили руки за спину и смотрят на степь…

Андрейка стоит рядом с ними и тоже заложил руки за спину.

Он жмурится от солнца. Птички летают в голубом поднебесье: то взовьются вверх, то падают чуть не до самой земли. Желтовато-серенький суслик пробежал и почти у самых Андрейкиных ног скрылся в норе. По небу медленно плывёт облако, похожее на большую кучу только что остриженной овечьей шерсти. От облака на степь падает тень. Плывёт облако на небе — плывёт облако по степи.

А степь, вся степь вокруг покрыта белыми и голубыми цветами.

Это ургуй — забайкальские подснежники. Однако Андрейка недалеко от себя разглядел засохший стебель саранки, быстро нагнулся и выкопал луковицу. Летом и осенью вместо ургуя цветут здесь яркие жёлтые саранки, ромашки, качаются на длинных стеблях лилии. Очень много цветов в степи; у некоторых из них нет луковиц, а саранка обязательно с луковицей. Очень вкусная саранка! Она мягкая, белая, маслянистая, и ничего, что вместе с ней на зубах похрустывает песок. От саранки человек становится сильным. Так говорит отец.

Солнце поднялось уже высоко и стоит прямо над Андрейкиной головой. Вся степь от ургуя, птичек и солнца очень весёлая. Птички поют свои песни, им тепло, хорошо; они так носятся, что за ними не уследишь. И всё потому, что солнце. Ах, какое оно круглое и горячее! Вот бы дотронуться до него руками — наверно, как огонь! Ни мать, ни бабка Долсон, ни даже отец не могут рассказать как следует о солнце. Откуда оно приходит и куда уходит? Почему оно такое жаркое? Почему летом от него тепло, а зимой нет? Можно ли сделать так, чтобы солнце не уходило, а всё время стояло над головой? Ведь тогда будет тепло и Андрейке, и овцам, и Рыжику. Всем будет тепло. Это Андрейка замечал не раз. Ну ладно, если нельзя всё время держать солнце над головой, то можно ли до него доехать, когда утром оно показывается из-за горы? Бабка Долсон сказала, что солнце там ночует. Доехать бы до него и посмотреть близко-близко… Притронуться бы рукой… Или оно такое горячее, что рукой нельзя?

Мать недавно сказала Андрейке:

— Ты, сынок, вырастешь, станешь такой большой, как папа, — тогда обязательно до солнца доедешь.

— А почему папа не доехал? — тут же спросил Андрейка.

Мать посмотрела на отца; он засмеялся, хотя смешного ничего не было, и долго не отвечал. Потом наконец мать сказала:

— Твой папа не хочет ехать к солнцу. Зачем ему туда ехать?

Странно это Андрейке: а почему отец не хочет?

Много Андрейка думает о солнце. Однажды он придумал, что от солнца можно отрубить кусочек… Вот будет интересно! Но мать даже рассердилась на Андрейку:

— Перестань! Надоело мне слушать… Иди лучше дай Кате сена.

А почему это лучше давать Кате сена? Вот так почти всегда кончаются разговоры. Никто не может ответить на Андрейкины вопросы. Приходится самому выдумывать ответы…

— Эк как солнце сегодня припекает! — сказал председатель колхоза. — Эка дружная нынче весна! Эка красота! Исключительно! Посмотри, Андрейка, какая красота кругом!

Андрейка и без того смотрит на степь.

— Да уж, красота, ничего не скажешь! — говорит за Андрейку дядя Миша. — Клин будет отменный. Земля добрая, сильная.

Только Андрейка не видит здесь никакого «клина», и уж тем более ему непонятно, почему это земля «добрая» и «сильная». Обыкновенный Пронькин лог— так зовут это место. Андрейка его хорошо знает — тут в прошлое лето стояла юрта отца.

Овец сейчас нет, людей нет, воскресник отсюда далеко, брёвна уже, наверно, на прицеп погрузили… Андрейка раскаивается, что поехал с председателем на «целину». Спросить бы, что такое целина, да неловко…

В полдень повалил снег. И сразу наступила зима. Председатель забеспокоился и велел Мише гнать машину в село.

— Как бы шурган не разыгрался, — сокрушённо вздохнул он. — Ох уж этот снег весной, много от него бед бывает…

Да и Андрейка знает это. Ещё в прошлую весну вот так же пошёл снег, потом поднялся ветер — закружил, завихрил всё вокруг, чуть юрту не унёс.

— В юрту хочу, — сказал Андрейка.

— В юрту нам сейчас ехать нельзя. Придётся тебе подождать. Надо посылать людей в помощь чабанам.

Андрейка беззвучно заплакал, уткнувшись в подушку сиденья: вдруг шурган, а его не будет в отаре…

Но тревога оказалась напрасной. Уже подъезжая к селу, председатель сказал:

— Выведрило. Таять начнёт.

И вправду, минут через пятнадцать — двадцать выглянуло огромное, яркое солнце. Сверкающий снег слепил глаза.

На земле, на крышах домов и скотных дворов, на деревьях и заборах — везде пушистый снег. Здесь даже, кажется, его было больше, чем в степи.

И вдруг снег на глазах стал опадать, как тесто в квашне, таять и валиться комками с деревьев и крыш. С бугорков потекли тонкие извилистые ручейки. Сразу стало жарко. Солнце быстро высушило Андрейкины слёзы.

Около правления колхоза Андрейка уже выскочил из машины как ни в чём не бывало.

— Ну что ж, Андрейка, теперь можешь ехать к себе в отару, Миша тебя мигом домчит, — сказал председатель. — А шургана не будет. Обошлось. Ты на меня даве осерчал, я знаю, но рассуди, чудак человек: если бы и взаправду шурган, мне бы надо все машины в степь послать, людей верховых — всем отарам помочь, а то получилось бы, как с твоей бабкой Долсон. Одному-то, чабану трудно — сам знаешь.

Да, Андрейка знает, но ему очень захотелось к отцу с матерью. А теперь всё хорошо. И ещё то хорошо, что председатель не видел и не слышал, как он плакал. Фёдор Трифонович посмотрел на весёлое Андрейкино лицо, всё в полосах от недавних ручейков, и протянул на прощание руку.

Андрейка строит кошару

Кошара стояла почти готовая. Осталось только настелить крышу. Пока она была сделана из редких жердей и похожа на рёбра барана, когда с него срежут всё мясо. Потом на прибитые жерди стали накладывать толстым слоем солому. Андрейка в это время был внутри кошары, смотрел на небо в частые просветы между жердями. В кошаре становилось всё темнее и темнее. Ему это не нравилось. Он вышел на волю и увидел, что отец гонит отару. Андрейка залез на Рыжика и поскакал навстречу.

— Кошара беда плохая, — запыхавшись, сказал Андрейка, поправляя съехавший на глаза малахай.

— Почему — плохая? — усмехнулся отец, издали любуясь высокой крышей кошары.