Рано утром мама ездила в аэропорт встречать ее. От нашего дома до аэропорта пятнадцать минут езды на тринадцатом или тридцать девятом автобусе. Из окна видно, как садятся и взлетают самолеты. Я их в воздухе неплохо различать научился. Ил-62, почти как ракета, вертикально взлетает, а вот Ан-24, наверное, целый час высоту набирает. Высоко в небе Ил-62 похож на гуся с длинной шеей, а Ан-24 напоминает ботинок.

Они вошли в квартиру, когда я смывал в ванной вчерашнюю футбольную грязь. Я, конечно, забыл, что утром приедет какая-то девочка: отправился в ванную в трусах и теперь стеснялся выйти.

— Сегодня будет великолепный день, — донесся до меня незнакомый голос. — Я летела на самолете и не видела ни одного облачка. Небо голубое, а по нему идут розовые полосы. Как на картине Рериха…

Ее звали Люся. За завтраком она рассказывала про покойную бабушку, которая под конец жизни стала очень плохо видеть. Бабушка целыми днями сидела у окна и спицами шевелила. Делала вид, что вяжет.

— Люсенька, тебе, наверное, хочется город посмотреть? — спросила мама.

— Лучше уж тогда Петродворец, — сказала Люся.

— Прекрасно, — обрадовалась мама. — Сережа, ты как?

«Никак», — хотел ответить я. До отъезда в пионерский лагерь три дня, надо сделать кучу дел, а в Петродворец мы всем классом ездили месяц назад.

— Слушай, — спросил я у Люси, когда мы вышли во двор, — зачем ты в Ленинград прилетела? Неужели из Москвы нельзя в Индию лететь?

— Видишь ли, — объяснила она, — мне надо в Бомбей, а из Москвы самолеты только на Дели и на Калькутту. А через Ленинград проходит рейс Монреаль — Париж — Ленинград — Дакка — Бомбей. Самолеты канадской авиакомпании летают. «Боинги»… Иногда даже в салоне кино показывают…

— В самолете кино?

Она посмотрела на меня, как на неандертальца. Некоторое время я молчал.

Знаю я эти «боинги». Похожи на наши Ил-62, только побольше и с красной полосой посередине. Вот только не помню: турбины у них или винты?

Все время было прохладно, а когда мы приехали в Петродворец, стало вдруг невыносимо жарко. Казалось, что сверкающие фигуры в фонтанах плавятся под тонкими струями воды. Но Люся недолго любовалась фонтанами. Пожалуй, только мощный Самсон заинтересовал ее. А мимо львов, стройных девушек с амфорами она проходила не останавливаясь. А я все время думал о пяти рублях. Туда ехали без билета и обратно так же надо… Этот мяч не давал мне покоя.

— Тебе скучно со мной? — вдруг спросила Люся.

— С чего ты взяла?

— О чем ты все время думаешь?

— Ни о чем.

— А почему молчишь, когда я к тебе обращаюсь?

— Так…

— А я слышала, что тебе мама говорила… Ты должен мне мороженое покупать. Я, если захочу, могу десять порций съесть. Давай на спор?

— Не хочу на спор, — сказал я.

— Тебе мама велела за мной ухаживать?

— За болонками ухаживают. И за аквариумными рыбками тоже. Только их не мороженым, а червяками угощают. Понятно тебе?

— Тебе мама велела меня развлекать.

— Что прикажете? На голове стоять или фокусы показывать?

Она пошла вперед.

— Обиделась? — догнал я ее.

— Уйди, — сказала она. — Я же вижу, тебе со мной скучно. Лучше уйди…

— С чего ты взяла?

— Я вижу. Я тебе надоела. Я всегда всем надоедаю. У меня, если хочешь знать, ни одной подруги нет…

— Так не бывает.

— Бывает! Но они мне и не нужны…

— А кто тебе нужен?

— Мне? Куклы.

— Куклы?.. — засмеялся я. — Сколько тебе лет?

— А раньше был нужен телефон…

— Ты всем звонила, да?

— Нет, — засмеялась она. — Детский телефон за шестьдесят копеек. Я разговаривала…

— С мальчиками, которые в тебя влюблены?

С собой…

Я свистнул и покрутил пальцем у виска. Но она не обиделась.

— Я очень хотела стать знаменитой, — сказала она. — Сначала артисткой, потом художницей, потом балериной. Этого все хотят, только скрывают… А та, с кем я разговаривала по телефону, уже стала знаменитой, понимаешь? Это была я сама, но только в будущем.

Я молчал. Мне самому хотелось стать прославленным футболистом или велогонщиком, но я никуда не звонил по игрушечному телефону за шестьдесят копеек. Гораздо проще было пойти и записаться в секцию. Только я почему-то до сих пор никуда не записался…

— Знаешь, — словно прочитала она мои мысли. — Я уважаю только тех, кто говорит, что думает…

— Даже тогда, когда тебе не нравится, что они думают?

Люся помолчала.

— Даже тогда…

— Пожалуйста… Я думаю, как бы купить футбольный мяч за пять семьдесят…

— Мяч?

— У меня не хватает семидесяти копеек.

— Я отдам тебе все деньги, когда буду улетать…

— Спасибо, только, может, и так хватит.

— Знаешь, — сказала она. — А мне бы сейчас хотелось покачаться на качелях. У нас во дворе качели висят. Осенью на них здорово качаться. Особенно когда листья падают. Кажется, что ты тоже лист и тоже падаешь…

Я промолчал.

Если мне что нравится, так это прицепиться к машине на велосипеде и мчаться, чтобы ветер в ушах свистел.

— Или, — продолжала она, — я бы сейчас с удовольствием по лесу прошлась. Ты был когда-нибудь в Пушкинских Горах?

— Не был.

— А я была. Знаешь, какой там лес? Поляны, а на них огромные сосны растут. По вечерам у них в ветвях солнце задерживается. А пруд! Вода чистая-чистая, видно, как рыбы плавниками шевелят…

Тем временем мы порядком удалились от фонтанов и теперь шли по узенькой асфальтовой дорожке вдоль залива. По бокам росли сосны, но солнце почему-то не задерживалось у них в ветвях. В Пушкинских Горах, наверное, сосны далеко друг от друга стоят, а здесь ветками толкаются. Мимо проносились велосипедисты и проходили люди. Вдруг она остановилась и сошла с дорожки. Сняла туфли и пошла к воде. Она шла по песку, и маленькие следы тянулись за ней… Зря я, наверное, про мяч сказал…

— Давай искупаемся, — предложила она, глядя куда-то вверх, словно не мне, а облаку говорила.

— А ты когда-нибудь в Финском заливе купалась?

— Нет, а что, в нем нельзя купаться?

— Можно, только километр пройдешь, пока хотя бы по пояс будет.

— Ну вот и отлично, я же все равно плавать не умею… Ты идешь со мной или нет?

— Не хочется, — ответил я и сел на горячий песок. Солнце светило в глаза. Сделав из ладони козырек, я смотрел ей вслед.

Лопатки торчали у нее из спины как маленькие крылья…

— Эй! Подожди! — крикнул я и, сбросив штаны и рубашку, побежал догонять. Только сейчас я вспомнил, что на мне не плавки, а длинные черные трусы, которые я ношу каждый день.

Мы все шли и шли, как будто и не собирались возвращаться на берег.

— Я сейчас видела рыбку, она выскочила из-под камня и сразу пропала…

Вода поднялась до пояса. Большое сизое облако закрыло солнце, и стало прохладно.

— Может, вернемся? — предложил я.

— Смотри, — сказала она. — Видишь, впереди светит солнце? Видишь, блестят камни? Это не камни — это маленькие окаменевшие динозавры с зелеными спинами. Они видели пришельцев из космоса…

Когда вода дошла мне до груди, я поплыл. Она зашла в воду по шею, и ее волосы рассыпались по воде. Они лежали на поверхности и не тонули.

— Эй! — крикнула она, словно я был где-то очень далеко. — А тебе разве не хочется стать знаменитым?

— Мне нравится собирать приемники и ездить на велосипеде.

Она вытащила из воды руку и, подхватив волосы, отжала их, как мокрую тряпку.

— Смотри, чайки, — сказала она. — Куда они полетели?

— В Кронштадт или в Финляндию…

— В Кронштадт, — вздохнула она. — А это очень интересно — собирать приемники?

Я пожал плечами.

— Раньше я ходила в балетную студию, — сказала она. — Мне там нравилось. А потом пришел новый преподаватель, стал нас бить линейкой по ногам и кричать: «В струнку! В струнку!».

Она наткнулась ногой на камень и начала хромать.

— Меня укусила акула… — Лицо у нее посинело от холода, а мокрые волосы висели вдоль плеч, как веревки. Я слышал, как у нее постукивали зубы.