Она приблизилась к сжавшемуся на походной кровати отцу и ухватилась за одеяло.

— Вставай, отец. Вставай сейчас же!

От того, что она увидела, у нее сжалось сердце. Перед ней был почти скелет, одетый в ночную рубашку. Его бледные ноги и руки стали вдвое тоньше, чем раньше. Голова казалась слишком большой для туловища, а глаза были слишком велики для его лица. Скрепя сердце Кларри решила заставить отца подняться, боясь, что иначе он здесь умрет.

— Мне придется отправиться в Оксфорд и сказать Робсонам, что они могут приезжать и распоряжаться в Белгури, потому что Джон Белхэйвен сдался. Я должна это сделать, отец? — гневно потребовала ответа Кларри.

Он уставился на нее, как будто она была ему совершенно незнакома, и даже не пошевелился.

— Уэсли Робсон прав, — продолжала дразнить отца Кларри, — Белгури разорено. Кому оно нужно в таком состоянии? Я, должно быть, совершила большую глупость, отвергнув его предложение. Возможно, еще не слишком поздно…

Она добилась цели — лицо Джона исказилось от боли, и он предпринял попытку подняться.

— Нет, не надо… — прошептал он еле слышно.

Кларри нагнулась, чтобы помочь ему.

— Тогда поднимайся, папочка, — подбодрила она его, — ради меня и Олив, поднимайся и живи!

Но он тут же повалился назад.

— Я не могу, — прохрипел Джон. — Я слишком устал. Сама управляйся.

— Нет! — испуганно крикнула Кларри. — Без тебя я не могу.

Отец посмотрел на нее тусклым взглядом.

— Напиши… кузену Джейреду, — выдохнул он. — Он… вам поможет.

— Чем он может нам помочь? Он живет за тысячи миль от нас, в Англии. Джейред владеет пабом, а не банком. Отец, нам нужны деньги!

Отвернувшись, Джон закрыл глаза.

— Прости меня… я хочу только… чтобы меня оставили в покое.

Кларри смотрела на него, с трудом веря в происходящее. Месяцы страданий и борьбы за то, чтобы удержать Белгури на плаву, оказались тщетными. Страх и злость, поднимающиеся у нее в душе, грозили захватить ее целиком. У нее внутри что-то надломилось.

— Я ненавижу тебя! — закричала Кларри. — Ты трус! Я рада, что мать мертва и не видит тебя, беспомощно лежащего тут!

Она кричала, и ее трясло от гнева.

— Где мой отец? Где храбрый солдат, несгибаемый нортумберлендец? Ты — не он! Если ты не поднимешься и не попытаешься помочь своим дочерям, я больше не желаю с тобой разговаривать!

Но до Джона, казалось, не доходили ее угрозы. Он продолжал лежать без движения с закрытыми глазами, как будто Кларри здесь не было. С таким же успехом она могла бы кричать на отсыревшие стены. Девушка вылетела из комнаты, хлопнув дверью с такой силой, что задрожали стены. Не было нужды говорить Олив или Камалю о том, что случилось: по их изумленным лицам было видно, что они слышали каждое ее слово. Кларри пронеслась через гостиную и выбежала на веранду.

Вцепившись в перила, Кларри слышала, как заплакала Олив за стеной, но на этот раз она не смогла бы ее утешить. Кларри душил гнев, и она не была уверена в том, что сможет выдавить из себя хотя бы слово. Она сжала зубы, чтобы не разрыдаться.

— Мисс Кларисса, — окликнул ее Камаль, стоя в дверях. — Пройдите в комнату, и я приготовлю вам чай с травами.

Не в силах вынести его доброту, она нетвердой поступью направилась к ступеням.

— Я еду к Аме! — выпалила Кларри и сбежала вниз.

Садясь в седло, она слышала, как Камаль просит ее остаться. Олив тоже выбежала на веранду.

— Возьми меня с собой! — закричала она. — Не оставляй меня здесь!

— Я хочу поехать одна! — крикнула Кларри в ответ, подгоняя Принца, чтобы поскорее выехать за ворота.

Камаль и Олив пытались уговорить ее вернуться, но Кларри, проглотив слезы, галопом помчалась в деревню.

Дым от вечерних огней поднимался в звездное небо. Припозднившийся скот возвращался в стойла. Кларри слышала женское пение, разносящееся в сумерках, крики матерей, зовущих детей домой. Где-то заиграла бамбуковая свирель, наполняя ночной воздух незамысловатой мелодией. Боль Кларри неожиданно утихла, словно кто-то снял с ее сердца тяжелый груз.

Она застала Аму и ее домочадцев сидящими вокруг костра, жующими бетель[10] и сплевывающими красный сладковато-горький сок. Ама тут же пригласила Кларри присоединиться к ним, не задавая вопросов о причинах столь позднего визита. Одна из ее дочерей принесла гостье миску риса и пюре из бобов, а другая — горячего сладкого чаю.

После этого все остальные ушли, оставив Кларри наедине с ее старой нянькой. Девушка излила Аме все свои горести и рассказала о ссоре с отцом.

— Я наговорила ему ужасных вещей. Непростительно ужасных, — призналась Кларри. — Но, видя его в таком состоянии… Я была так напугана и так зла на него. И сейчас тоже. Я не знаю, что мне делать. Помоги мне, Ама!

Поначалу женщина ничего ей не отвечала, продолжая жевать и смотреть в огонь и держа ладонь Кларри на своих коленях. Наконец Ама заговорила.

— Этой ночью ты должна укротить свой гнев. Когда взойдет солнце, ты помиришься с бабу-сагибом[11]. — Она торжественно взглянула на Кларри. — Он дал тебе жизнь, и ты обязана его чтить. Он хороший человек, но сейчас его дух устал. Он потерялся и ищет путь домой. Но он все еще любит тебя.

Кларри склонила голову. Ее переполоняли чувства. В конце концов она судорожно вздохнула, и из ее глаз хлынули слезы. Ама прижала девушку к себе и стала качать ее, гладить по голове и нашептывать слова утешения, пока Кларри выплакивала свою беду.

Потом девушка улеглась, положив голову Аме на колени, и смотрела в огонь, ощущая блаженную умиротворенность. Ей не нужно было спрашивать разрешения, чтобы остаться на ночь под крышей дома Амы, как иногда бывало в детстве.

Позже, свернувшись калачиком на тростниковой циновке под тяжелым шерстяным одеялом, Кларри уснула, ощущая запах дыма в волосах и слушая сопение скота за бамбуковой перегородкой.

Кларри проснулась, когда забрезжил рассвет. Она была удивительно спокойна и совсем не чувствовала той злости, которая одолевала ее вчера вечером. Девушка вышла на свежий утренний воздух, закутавшись в одеяло.

Она размешивала кашу, когда за оградой раздались шаги, и вскоре во двор стремительно вошел Камаль.

— Мисс Кларисса! — закричал он. Его лицо исказилось от горя.

— Что случилось?

Кларри вскочила. Ее сердце тревожно забилось.

— Ваш отец…

Вдруг суровое лицо Камаля, заросшее бородой, сморщилось, как у ребенка. Он остановился и издал мучительный стон. Кларри окаменела.

— Нет, — выдохнула она. — Нет!

Не в силах пошевелиться, она смотрела, как слезы наполняют глаза кхансамы и катятся вниз по щекам. Скорбь Камаля сказала ей все без слов. Ее отец умер.

Джон Белхэйвен был похоронен согласно завещанию: рядом со своей супругой Джейн на маленьком участке позади дома, а не на кладбище в Шиллонге, где хоронили всех выходцев из Британии. Его тело нашел Камаль, но не в кабинете, а в супружеской спальне. Джон лежал, свернувшись калачиком на покрытой плесенью кровати, в которой умерла его жена. Гарнизонный врач сказал, что его сердце отказало после многих лет малярии и горячки. Плантаторы редко доживали до пятидесяти пяти.

Кларри терзали воспоминания о жестоких словах — последних словах, которые Джон от нее услышал. Ее преследовало видение: отец, уползающий в свою старую спальню, словно раненое животное в нору. Скорбь Олив усиливала чувство вины.

— Ты убила нашего отца! — рыдала девочка. — Как ты могла сказать ему такое?!

Кларри даже не пыталась доказывать обратное, ведь в глубине души знала: это отчасти правда.

На похороны, которые провел священник из Шиллонга, пришло совсем мало людей. Были две монашки из монастыря и один чайный плантатор из Гувахати, с которым Джон рыбачил в лучшие времена.