— А в камере что?

— Пару лет назад вы купили внушительную коллекцию из музея инквизиции. Дыба, колесо, тиски для пальцев…

— Хватит! — я хлопнул ладонью по столу. — Выстави это дерьмо на продажу… Хотя нет. Его купит какой‑нибудь Калас и будет мучить рабов. Прикажи ребятам покрепче вытащить все и сжечь к едреной матери. Прямо сейчас. Приступай.

Эльф кивнул и вышел в коридор. Мне показалось, или вечно хмурый слуга улыбнулся? Впрочем, сейчас не до этого.

Я вернулся к изучению строк. Так как в новом, непринятом бюджете их еще не успели заполнить, пришлось взять документ за прошлый месяц. Да уж, интересная тенденция. Питание хозяина — сорок золотых. Питание рабов — пятнадцать серебра. Охренеть. Куча денег ушла на шмотки и алкоголь. На инвентарь — жалкие крохи. Неудивительно, что плантация скоро перестанет приносить хоть какую‑нибудь прибыль.

Так, сколько там осталось на счету? Было пять пятьсот, но тысячу я отстегнул эсесовцам. Осталось четыре с половиной. Этих денег на несколько лет хватит при разумных тратах. Особенно если срезать расходы на себя любимого и пропорционально улучшить жизнь рабам.

Проект бюджета набросали карандашом. Я отыскал в столе ластик, больше похожий на кусок кирпича, часть строк стер, часть добавил. Например, появилась новая запись: жилищные условия. Я не стал пояснять, чьи именно — вдруг опять нагрянут с проверкой? На оную нужду выделил без малого сотню золотых. Сам не обеднею, а эльфы перестанут жить в свинарнике.

Расшифровал статью так: стройматериалы, канализация, постельное белье, ковры. Раскидал по пунктам выделенную сумму. Теперь можно будет сделать ремонт в невольничьем крыле. Красота.

Расходы на жратву хозяина срезал почти под ноль. Оставил только две монетки. С голоду не помру от недостатка деликатесов. Да и похудею вдобавок — двойная польза. Траты на алкоголь тоже перекинул в питание для рабов. В итоге получилось пятьдесят золотых моим ушастым страдальцам.

Еще столько же пошло на одежду, обувь и сельхоз инвентарь. Амортизацию недвижимости закладывать не стал — дом и без того отличный и крепкий, в ремонте явно не нуждается. Вроде бы все. На первое время хватит, чтобы слишком уж не палиться. Я достал из стола чернильницу и обвел все пером. Чистовик готов. Сразу же бухнул подпись и отложил документ на край стола.

Пожалуй, стоит прикупить Триэль новое платье. И еще чего‑нибудь. Да и остальным девчонкам тоже, но рыженькой — самое лучшее.

Стоило только подумать о курносой невольнице, как в кальсонах снова стало тесно. Чтобы отвлечься, подошел к окну. На обочине плантации занималась огнем груда пыточных орудий. Почти все были деревянными и старыми, так что секунды спустя пламя полыхало до небес. Увиденное так поразило рабов, что они забросили привычные дела и уставились на костер.

А потом они повернулись ко мне. Не меньше сотни истощенных, замызганных детей леса. Бедняги неотрывно сверлили меня взглядами, от которых стало не по себе. Эльфы напоминали оголодавших зомби, заметивших сочную живую плоть. Еще чего набросятся с криками «мозгиии!».

Так продолжалось не меньше минуты, а затем один раб — самый старый, с проседью в длинных черных волосах, поднял мотыгу и зычно крикнул:

— Тахин!

Стоящая рядом женщина подняла ведро и повторила:

— Тахин!

И мига не прошло, как уже вся плантация устремила в небеса тяпки, ведра или просто кулаки. И все трижды проскандировали:

— Тахин!

А потом вернулись к уходу за слюлей, будто ничего и не было.

Я обернулся. Дворецкий успел неслышно прошмыгнуть в кабинет и просматривал подписанный бюджет.

— Ромэль…

— Да? — в его голосе послышалось легкое ехидство.

— Что такое тахин? Надеюсь, меня не прокляли до седьмого колена?

Дворецкий позволил себе улыбку, но взгляда от документа не оторвал.

— Не что, а кто. Тахин на нашем языке значит несущий свободу. Или освободитель.

Я хмыкнул.

— Ну тогда они рано радуются.

— Они надеются. Впервые за долгие годы неволи.

Помолчал. Ненавижу чувствовать смесь распирающей гордости и ледяного ужаса. Пожалуй, стоит взять на вооружение мудрость Пушкина, хотя она вовсе не о сложившейся ситуации. Хвалу и клевету приемли равнодушно. Тем паче, что клеветать тут умеют и любят, а похвала от жалкой сотни рабов особой картины не делает.

— Подбери мне одежду для города. Только без бридж и колготок.

— Будет исполнено. Поставить крышу на паланкин? К вечеру собирается дождь.

— А без этой хрени никак? Тут что, колесо до сих пор не изобрели?

— Боюсь, никак. Статус обязывает.

— Ладно. Возьми десять самых крепких парней, как следует накорми и дай отдохнуть перед выходом. Работай.

Ромэль кошкой прошмыгнул за дверь. Шустрый парень. Неудивительно, что батрачит в кабинете, а не в поле.

А я спустился на кухню. Сегодня дежурили незнакомые рабыни. Узнал только одноглазую сестру Триэль. Она мешала какое‑то варево в здоровенном замызганном котле. Судя по запаху — эльфийский суп.

При моем появлении девчонки выстроились вдоль стены в привычной позе. Только сестра продолжила колыхать зловонную жижу половником.

— Как тебя зовут? — спросил я у одноглазой.

— Ауриэль.

— Вот что, Ауэриэль. Вылей это дерьмо в канаву и свари нормального супа. Или каши. Бери любые продукты, какие найдешь. Я эту стряпню тоже попробую, так что не вздумай жадничать и скромничать. Договорились?

— Да, хозяин, — с легкой неприязнью ответила девушка. Она явно не могла свыкнуться с новой сущностью господина и питала ко мне далеко не радужные чувства. Еще бы, за такие‑то увечья…

— Как Триэль?

— Поправляется. Спасибо, хозяин. Ваша магия сотворила чудо.

— Это не магия. Впрочем, неважно. Работайте, дамы.

Эльфийки недоуменно переглянулись и приняли громыхать ящиками. Вытащили из барских закромов хорошее зерно, а не плесневелую гниль, вяленое мясо, свежие овощи. Пока Ауриэль переливала помои туда, где им самое место, застучали ножи, зашелестели сита, полилась чистая вода.

Я удовлетворенно кивнул и вышел на крыльцо. Как оказалось, для изменений к лучшему достаточно просто перестать быть мудилой. Эх, до чего правдива поговорка: хочешь изменить мир — начни с себя.

Кивнул охранникам и отправился прогуляться за поместье. Почти сразу от фундамента начинался буйно цветущий луг и спускался в низину. Вдали на соседнем холме покачивала крыльями злосчастная мельница.

Я побродил по лугу и нарвал небольшой букет полевых цветов. Не имея не малейшего представления о местных нравах и обычаях, составил икебану из всего подряд. А то мало ли — вдруг белые цветы кладутся только на могилы? А красные означают немедленный посыл к чертовой матери.

Вымазав ладони в липком соке, направился прямиком в лазарет. Тарсиэль как раз закончил менять повязки, учтиво кивнул и вышел в коридор. Я присел на табурет рядом с топчаном и спросил:

— Как себя чувствуешь?

— Неплохо. Доктор намазал спину обезболивающим. Спасибо, хозяин.

— Хватит называть меня хозяином. По крайней мере, пока мы наедине.

— А как вас называть?

— Анд… Джен. Просто Джен.

Я решил не открывать настоящее имя во избежание неприятностей. Мало ли — вдруг кто услышит, и тогда песца точно не избежать.

— Кстати, это тебе.

Букетик лег в изголовье раненой.

— Спасибо, хо… Джен. Попрошу Тарсиэля поставить их в колбу с водой.

Я вздохнул и побарабанил пальцами по коленям, собираясь с духом.

— Ты прости за… ну, сама понимаешь.

Триэль медленно кивнула.

— У вас не было выбора. Эти люди очень плохие. Еще повезло, что удалось с ними договориться.

— Это да. Ладно, отдыхай, выздоравливай. Я зайду вечером.

— Буду ждать вас, — эльфийка слабо улыбнулась.

А уж я‑то как буду.

Я вернулся в холл. Рядом с гардеробом стоял Ромэль и держал на вешалке одежду. Белые зауженные брюки на манер тех, что носили земные гусары. Черный камзол с золотыми пуговицами и оторочкой. Того же цвета треуголка с пером и бежевая сорочка. Кожаные сапоги чуть ниже колена.