— Утомительно.

— Вы срамите меня как хозяина. Старейшины с радостью бы отправили людей и лошадей, чтобы забрать Эрика.

— Ни со мной, ни с моим сыном не нужно нянчиться.

Но Эрик знал, что дело не только в этом. Он давно понял, что существовала вторая Равка — тайная страна скрытых пещер и пустых карьеров, заброшенных деревушек и забытых пресноводных родников. Места, в которых можно спрятаться от бури или атаки, куда можно попасть одним человеком, а выйти замаскированным под другого. Если бы старейшины отправили с его матерью своих людей, ей бы пришлось рассекретить их засидку, а она никогда не выдавала укрытие или возможный путь для отступления без надобности.

Улле повел их в хижину и отодвинул сшитые лосиные шкуры, за которыми прятался зазор между дверью и грубой деревянной притолокой. Внутри было уютно и тепло, хоть и сильно воняло мокрой шкурой и чем-то, чего Эрик не узнал.

— Пожалуйста, чувствуйте себя как дома, — сказал улле. — Сегодня мы поприветствуем вас пиром, но скоро начнется собрание старейшин, и для нас будет честью, если ты тоже его посетишь, Лена.

— Неужели?

Улле стушевался.

— Некоторые из них против, чтобы на встрече совета присутствовала женщина, — признал он. — Но они были в меньшинстве при голосовании.

— Честность — всегда похвальна, улле. Теперь я знаю, скольких дураков мне придется переубедить.

— У них свое видение, а ты не только женщина, но и… — он прочистил горло, — они боятся, что ты в некотором смысле противоречишь природе.

Эрик ничуть не удивился. Когда остальные гриши узнавали силу, которой обладали они с матерью, то за этим следовало всего две реакции: страх или алчность. Либо они бежали от нее, либо желали завладеть ею. «Таков баланс, — всегда говорила его мать. — Страх — могущественный союзник, но если подкармливать его слишком часто, наделить слишком большой силой, он обернется против тебя». Она предупреждала, что, демонстрируя свои способности, нужно соблюдать осторожность и никогда не делать этого в полной мере. Она уж точно никогда не использовала разрез, если ситуация не была критической.

Для него это не проблема, горько подумал Эрик. Он пока не освоил разрез, в то время как его матери это удалось, когда она была вдвое моложе него.

Она вскинула бровь.

— Первые люди считали медведей — монстрами. Моя сила незнакома, а не противоестественна.

— Медведь так или иначе опасен, — заметил улле. — У него все равно есть когти и клыки, чтобы раскромсать человека.

— А у людей есть копья и сталь, — резко парировала она. — Не пытайтесь изобразить из себя беспомощных жертв, улле.

Эрик заметил вспышку ярости на лице мужчины от ее неуважительного тона. Но затем он рассмеялся.

— Мне нравится твоя свирепость, Лена, но сжалься над стариком.

Мать Эрика почтительно склонила голову.

— Что ж, Эрик, — обратился улле, — как думаешь, тебе будет тут комфортно?

В его глазах была смешинка, и мальчик знал, что должен улыбнуться.

— Дер гит фэр растьель, — ответил он традиционным приветствием на фьерданском, а затем повторил на равкианском: — Мы благодарны за ваше гостеприимство.

Улле это будто слегка позабавило, но он ответил, как подобало обычаю:

— Фель хольм фэ кооп дьет. Наш дом — ваш дом.

— Почему вокруг лагеря нет ограждения? — поинтересовался Эрик.

— Тебя это беспокоит? Жители деревни почти не знают о нашем существовании — и уж точно не знают о нашем естестве.

«Но кто-то же знает, — подумал Эрик. — Так мы вас и нашли». Так они всегда находили гришей. Следовали за легендами, шепотом, преданиями о колдунах и ведьмах, о демонах в лесу. Подобные сказки привели их к племени шквальных, расположившихся вдоль западного берега, к бабе Агнешке с ее пещерой, полной зеркал, к Петру из Бревна́ и Магде из черных лесов.

— Мой сын задал правильный вопрос, — сказала его мать. — Я не видела укреплений, а на карауле стоит лишь один мужчина.

— Если возвести стены, люди начнут любопытствовать, что мы скрываем. Наши дома неспроста низкие. Мы не делаем набеги на деревенские поля или фермы и не опустошаем их леса от дичи. Лучше, чтобы они нас не замечали, чем думали, что у нас есть что-то, чего они хотят.

«Так у вас и нет. И никогда не будет». Так было везде, куда бы они ни шли. Гриши жили в лагерях и заброшенных шахтах, прячась в туннелях. Эрик повидал островное государство Керчию и библиотеку Кеттердама, его широкие дороги и водные пути. Видел храмы Амрат Ена и большую крепость Ос Альты, защищенную прославленными двойными стенами. Они выглядели прочными, надежными — оплотом против ночи. А вот места, как это, казались почти нереальными, словно могут исчезнуть в небытие, и никто и не заметит.

— Здесь вы в безопасности, — заявил улле. — А если останетесь до весны, мы сможем посмотреть на белых тигров в вечном морозе.

— Тигров?

— Может, тогда я заслужу от тебя искреннюю улыбку, — улле подмигнул. — Мой сын все уши прожужжит тебе о них.

Как только он попрощался и ушел, мать Эрика села на край матраса. Его подняли с пола, чтобы было не так холодно, и закидали одеялами и шкурами — еще один признак уважения.

— Ну? — спросила она. — Что думаешь?

— Мы можем остаться до весны? — Эрик даже не скрывал своего рвения. Перспектива увидеть тигров превозмогла над осторожностью.

— Поживем — увидим. Расскажи мне о лагере.

Мальчик раздраженно вздохнул.

— Двенадцать хижин. Восемь рабочих дымоходов…

— Почему так?

— Это хижины более высокопоставленных гришей.

— Хорошо. Что еще?

— Улле богат, но его руки в мозолях. Он сам выполняет всю работу. А еще хромает.

— Старая или новая травма?

— Старая.

— Это догадки?

Эрик скрестил руки.

— Его ботинок истерт сбоку, а значит, он давно хромает на эту ногу.

— Продолжай.

— Он соврал насчет старейшин.

Его мать склонила голову набок, ее черные глаза заблестели.

— Соврал?

— Никто из них не голосовал за твое присутствие на собрании, но улле настоял на этом.

— Откуда ты знаешь?

Он замешкался, потеряв уверенность.

— По интонации его голоса и по тому, как старейшины держались в сторонке от него, пока мы спускались по холму.

Она встала и смахнула волосы с его глаз.

— Ты читаешь потоки власти так же четко, как другие — график приливов и отливов, — сказала мать с нотками восхищения. — Это сделает тебя великим лидером.

Мальчик закатил глаза.

— Что-нибудь еще? — спросила она.

— В хижине ужасно воняет.

Мать рассмеялась.

— Это из-за животного жира. Вероятно, оленьего. Северяне используют его для ламп. Могло быть и хуже. Помнишь болото рядом с Кобой?

— Я почти уверен, что дело было не в болоте, а в одном вонючем сердцебите.

Она преувеличенно передернулась.

— Так что ты думаешь, сможешь вынести жизнь здесь?

— Да, — твердо ответил Эрик. Он вынесет что угодно, лишь бы они провели целых три месяца в одном месте.

— Хорошо, — она поправила серебристые меха, достала массивное гранатовое кольцо из сумки и надела его на палец. — Пожелай мне удачи на собрании. А ты что будешь делать, пойдешь гулять?

Он кивнул и тут же ощутил прилив нежеланной тревоги.

Мать ущипнула его за подбородок.

— Будь осторожен. Не позволяй никому…

— Я знаю. — Разрез не единственный секрет, который они таили.

— Просто дождись, когда будешь достаточно сильным, — наставляла она. — Когда научишься защищаться. И помни, ты…

— Эрик. Я знаю. Чего я боюсь, так это забыть собственное имя.

— Твое имя написано здесь, — она похлопала себя по груди. — Выгравировано на сердце. Просто не позволяй никому его прочесть.

Он смущенно заерзал.

— Знаю.

— Знаю, знаю, — передразнила она. — Что ты каркаешь, как ворона? — Мать легонько подтолкнула его. — Возвращайся до наступления темноты.

После тусклого освещения хижины мир снаружи казался невыносимо ярким. Прищурившись, Эрик наблюдал, как его мать идет к длинному домику, в котором собирались старейшины, а затем направился в лес. Лесные деревья нравились ему больше всего, поскольку всегда оставались зелеными и пахли соком. Казалось, тут по-прежнему царило лето, словно солнце закопалось в каждом грубом стволе и стало его теплым, дремлющим сердцем.

Он пошел по склону холма на север лагеря, но замешкался, когда деревья начали редеть. Неподалеку виднелась поляна и слышался смех. Эрик заставил себя идти дальше.