— Если хотите, полежите здесь хотя бы несколько часов, пока остановится кровотечение и вы окрепнете достаточно, чтобы добраться домой. — Он подошел ближе.

Когда я не ответила, Шейкер продолжил:

— И вам пока что нельзя работать. Хотя бы несколько дней. Вашему телу необходимо время, чтобы выздороветь.

Ну конечно, он знал, кто я такая. Его мать могла бы и не прояснять ситуацию. Шейкер понял это с самого начала, с того момента, когда я подошла к нему в таверне, но обращался со мной с таким уважением, что я решила, будто он ни о чем не догадывается.

После напоминания о работе я почувствовала себя совсем разбитой. Я была не в состоянии выйти сейчас на улицу, в серый предрассветный холод, и пройти пешком весь путь отсюда до Джек-стрит.

— Я немного отдохну, час, не больше, — сказала я ему. — Всего лишь один час.

Я легла.

Шейкер снова укрыл меня теплым шерстяным одеялом, и его взгляд остановился на моем шраме. Я услышала еле слышный вздох. Затем он закрыл окно, подбросил дров в камин, погасил лампу и вышел.

Лежа там, в тепле, без сна, наблюдая первые бледные лучи восходящего солнца, я смотрела в окно. Голая мокрая ветка мягко касалась стекла, раскачиваемая слабеющим ветром. Небо слегка светилось, словно жемчуг. Я думала о Шейкере. Мне было интересно, где он научился оказывать помощь при родах. Я вспоминала печаль, которую выражало его лицо, когда он держал передо мной тазик, и затем, позже, когда смотрел на мою мертвую крошку.

Меня разбудил яркий солнечный свет, струившийся сквозь самое чистое из виденных мною окон. Я отбросила одеяло и села. Все тело затекло и болело, будто мне досталась гораздо более серьезная трепка, нежели пара ударов в экипаже. Впечатление было такое, словно с меня содрали кожу как внутри, так и снаружи, и даже каждое произнесенное слово отзывалось болью во всем теле. Я медленно встала, стараясь не обращать внимания на трясущиеся ноги, и оделась.

Приглаживая волосы и сражаясь со спутанными прядями, я снова поискала взглядом тазик. Но на его месте стоял маленький, обитый жестью ящичек. Должно быть, Шейкер заходил в комнату, пока я спала. Первой моей мыслью было, что в таком ящичке хранят драгоценности или подарки. Я подошла к нему и провела по крышке пальцами. Пораженная внезапной догадкой, я слегка приоткрыла крышку. И увидела крахмальную белизну платка. Я прикоснулась к нему, почувствовала спрятанный там крохотный клубочек и снова закрыла крышку.

В комнате стояли широкий простой стол и крепкий незамысловатый стул. На столе были навалены кипы книг, и одна из них была открыта. На стене висел плакат, на котором был изображен человек без кожи, но с мускулами, венами и сухожилиями. На других плакатах были нарисованы кости, в том числе расколотый пополам череп с червеобразной массой внутри. А затем на полу возле стола я увидела это. Стеклянные банки.

На долю секунды я снова вернулась в ту ярко освещенную комнату с ее ужасной коллекцией.

Я подошла ближе, в страхе от того, что могу увидеть. Но в этих банках не было волос. Сначала я подумала, что это еда, — в них плавали предметы, которые я раньше видела только в мясной лавке. Затем я догадалась, что это законсервированные части тела. Некоторые из них были мне незнакомы, хотя я узнала сердце, почки и печень. Я взглянула на последнюю банку, охнула и прикрыла рот ладонью, чтобы заглушить звук. Слишком поздно.

Дверь открылась, и в комнату торопливо вошел Шейкер, как раз в тот момент, когда я в ужасе пятилась от стола.

— Извините, пожалуйста, мне так жаль. Я не думал… — произнес он, заикаясь, и так поспешно схватил банку, что взболтал жидкость и человеческий зародыш в ней начал раскачиваться.

Я смотрела на него, парализованная страхом, думая о том, что в моем лице сейчас не больше жизни и цвета, чем в содержимом этих банок.

— Я изучаю человеческое тело, — сказал Шейкер скороговоркой, словно чувствовал себя виноватым. — Я… Я хотел стать врачом. Конечно, это невозможно, я не смогу быть ни хирургом, ни даже обычным цирюльником, выполняющим несложные операции, как тот, с которым вам однажды пришлось иметь дело.

Его взгляд задержался на моем шраме.

— Это невозможно, потому что я… мои руки… — попытался объяснить Шейкер. — Но это занятие все равно остается моей страстью.

Говоря это, он прятал банку за спину.

— Я приготовил говяжий бульон, — пробормотал Шейкер. — И еще вам следовало бы некоторое время принимать рвотный камень[8], чтобы восполнить потерю крови. Но его должен прописать врач. Это средство продают только по рецепту. Как вы себя чувствуете?

Я опустилась на стул.

— У меня просто закружилась голова, потому что я слишком резко встала, — соврала я. — Через минуту я приду в себя.

Я посмотрела на красивый ящичек на столе.

— Хотите, я вам его потом верну?

— О нет. Пожалуйста. Вы сказали, что хотите похоронить его… ее, и я подумал…

Я изучала ящик, стараясь не смотреть на Шейкера. Он, пятясь, вышел из комнаты, но вскоре появился снова и принес шаль.

— Мне так жаль, что вы расстроились, мисс Гау. Возьмите, пожалуйста. — Он вручил мне шаль, несомненно, принадлежавшую его матери. Я накинула ее на плечи.

— Выпейте хотя бы чашку бульона, который я приготовил. Это рядом, в комнате моей матери. Она только что возвратилась из церкви, и в ее спальне теплее. Внизу еще не зажигали камин. Скоро здесь появится Нэн и займется этим. Пойдемте в другую комнату. Пожалуйста, — снова добавил он.

При упоминании о горячем мясном бульоне мой рот наполнился слюной.

— Хорошо. Спасибо вам, мистер?..

Шейкер залился краской.

— О, называйте меня просто Шейкер, как я представился вам вчера. Это просто смешная кличка, которой меня наградили еще в школе, но я к ней привык. — Он быстро улыбнулся, обнажив кривые зубы, но улыбка получилась искренняя и оживила его невыразительное лицо.

Мне пришло в голову, что я не видела такой улыбки на мужском лице уже Бог знает сколько времени. Никто из моих клиентов не улыбался так, глядя на меня.

— Моя фамилия Смолпис. Но, пожалуйста, называйте меня Шейкером, если вы, конечно, не против такой фамильярности.

— Спасибо, Шейкер, — сказала я. — За прошлую ночь. За то, что помогли мне.

Я смотрела на его дрожащие ладони. Неужели они никогда не прекращают свою пляску? Тряслись ли они, когда Шейкер вынимал из меня крошечную посиневшую девочку?

Он сжал их в кулаки, словно устыдился моего пристального взгляда.

— Наверное, вы считаете меня простофилей, — произнесла я, поднимая глаза, — ведь меня так легко одурачили и ограбили. Из всех людей они выбрали именно меня. Мне следовало бы знать законы улиц. — Я пожала плечами. — Я никогда не верну свои деньги назад, я это знаю.

Шейкер засунул руку в карман.

— Должно быть, их уже потратили на дешевый джин и на Бог знает что еще. Но сегодня утром я снова отправился в «Зеленую бочку», и владелец позволил мне зайти, несмотря на то что сегодня воскресенье. Я спросил его, не знает ли он ту женщину с ребенком. Конечно, он сказал, что понятия не имеет, кто они такие, — скорее всего, он тоже в этом замешан и получает свою долю за то, что позволяет ей работать в своем заведении. Но я тщательно там все осмотрел и нашел в углу вот это. Конечно, он может принадлежать кому угодно.

Шейкер вынул руку из кармана и протянул мне мой кулон. Глядя, как он раскачивается на золотой цепочке, я еще раз осознала, что все мои мечты теперь украдены, и горестно всхлипнула. Я протянула к кулону руку, выхватила его у Шейкера и прижала к щеке.

— Я назвала ее Фрэнсис, — сказала я, хотя уже говорила ему об этом. — В честь моей мамы.

Наконец-то впервые за столько лет я смогла расплакаться. Я громко всхлипывала и тоненько подвывала, крепко зажмурившись, у меня текло из носа, я раскачивалась из стороны в сторону на стуле. Шейкер положил ладонь мне на плечо. И хотя сейчас она тряслась еще сильнее, меня это каким-то образом успокаивало.

вернуться

8

Рвотный камень (гидратный антимонил калия) — вещество, используемое для изготовления лекарственных препаратов.(Примеч.ред.)


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: