Деирдре и Квентин ехали рысью вдоль сада Фортнэмов, который окружал обширное, уже по-праздничному украшенное поместье. Помещения Каскарилла Гарденс, предназначенные для приема гостей, переходили в летние постройки. В хорошую погоду широкие двери танцевального зала были открыты и гости могли сидеть снаружи или гулять среди деревьев и цветочных клумб. Норе Фортнэм очень нравилась флора Ямайки. Она гордилась тем, что ей удалось вырастить в своем саду несколько видов орхидей. Нора лелеяла кусты аккары и терпела даже вездесущую, выраставшую до десяти метров каскариллу, давшую название плантации. Огромный гибискус возвышался над садом, отбрасывая тень. Сейчас на его ветвях висели разноцветные фонарики.
— Разве это не чудесно? — радовалась Деирдре, указывая на них. — Сад я украсила еще вчера, вместе с девочками и братьями. Вы видите красный фонарик там, наверху? Это мой, я сама его сделала!
— Очень… мило… — сдержанно ответил Кинсли. — Однако вам не следовало портить свои руки работой…
В семье Квентина леди в лучшем случае просто наблюдали за работой рабов, украшающих сад. И уж совершенно точно не стали бы лично участвовать в изготовлении цветных фонариков.
Деирдре вздохнула.
— Мне следовало бы носить перчатки, — сказала она с виноватым видом, взглянув на свои пальцы, которые перебирали поводья Аллегрии, тем самым подбадривая кобылу. — Я просто всегда об этом забываю. Причем мозоли появляются скорее от верховой езды и от работы в саду, чем от складывания бумаги. Но это не имеет значения. «Работать не стыдно», — так говорит мой отец…
Дуг Фортнэм в молодые годы сам оплатил свою поездку по Европе, зарабатывая деньги на полях и в каменоломнях. В конце концов он нанялся на корабль простым матросом, чтобы вернуться на Ямайку.
Деирдре на короткое время пустила лошадь галопом, чтобы быстрее добраться до конюшен. Вид украшенного сада напомнил ей о том, что она давно уже должна была не сидеть на лошади, а переодеваться и готовиться к вечеру. В конце концов, это был ее день — Фортнэмы праздновали ее восемнадцатилетие.
В конюшнях уже давно все было готово к приему гостей. Квадво, старший конюх, ожидал кареты у входа, чтобы приветствовать гостей и принимать у них лошадей. При этом он не упустил возможности нарядиться в традиционную ливрею старшего домашнего слуги: голубой костюм с желтыми отворотами у воротника и на рукавах. К ливрее он надел белый напудренный парик. Деирдре считала, что в этой ливрее Квадво выглядит скорее смешно, но ему, по всей видимости, это одеяние очень нравилось. Квадво имел обыкновение расхаживать с величественным видом и открывать дверцы карет изящным движением руки. Кроме того, он кланялся, подражая лакеям, прислуживавшим при дворе Короля-Солнца. Видимо, кто-то когда-то показал ему, как это делается, и Квадво находил в этом удовольствие, хотя его господа не очень-то следовали церемониям.
В остальном его поведение ни в коей мере нельзя было назвать раболепным. Напротив, Квадво, являясь «буша», как называли черных бригадиров на ямайских плантациях, представлял интересы подчиненных ему рабов. Дуг Фортнэм ценил его как посредника между чернокожими и их хозяевами. Кроме того, Квадво был человеком-обеа, то есть духовным главой рабов на плантации. Однако это держалось в строгом секрете. Среди белых людей культ обеа подвергался насмешкам и на плантациях обычно был запрещен. Рабы ночью тайком прокрадывались на свои церемонии. Дуг и Нора Фортнэмы никогда бы не признались своим соседям в том, что терпимо относятся к собраниям чернокожих, однако они фактически закрывали глаза на это и великодушно не замечали, если какая-нибудь курица исчезала, став жертвой для богов обеа…
Когда Деирдре и ее спутник остановили лошадей у конюшни, Квадво тут же подошел к ним. Однако перед дочерью хозяина дома он не стал изображать почтительный поклон. Напротив, после того как он бросил взгляд на солнце и взглянул на разгоряченную Деирдре, на его широком морщинистом лице появилось недовольное выражение.
— Боже мой, мисс Деде, что ты… что вы здесь делаете? Вы уже давно должны находиться в доме. Ваша момми[1] будет сердиться! Вы катались верхом вместе с этим господином? Разве леди так себя ведут? Признайся, ты украла лошадь из стойла, я бы без сопровождения тебя не отпустил…
Деирдре рассмеялась.
— Я бы все равно ускакала от слуги! — заметила она.
Квадво театрально возвел свои большие круглые глаза к небу:
— И от мистера Кинсли ты, наверное, тоже сразу же ускакала, не так ли? Когда я смотрю на твои волосы…
Перед выездом Деирдре, конечно, подвязала волосы и спрятала их под шляпкой, как полагалось. Однако во время дикой скачки прическа растрепалась. Деирдре хотела что-то возразить, однако Квентин загнал своего коня между слугой и лошадью Деирдре. Молодой человек был возмущен. Он разозлился, не услышав почтительного приветствия, а теперь этот раб с умным видом комментировал его поражение в скачках.
— Как ты разговариваешь со своей хозяйкой, ниггер? — набросился Квентин на Квадво. — Что за непочтительное обращение?
Хлыст молодого человека рассек воздух, однако старый конюх отразил удар большой мозолистой рукой.
— Вы не правы, молодой господин! — сказал он спокойно. — Я не раб, я — свободный человек. А в том, как и с кем я разговариваю, я отчитываюсь только перед баккра, а не перед…
Квадво оборвал себя. Свободным или не свободным он был, однако ему не пристало упрекать молодого человека. Хотя Кинсли вполне заслужил порицание. Это было недостойно джентльмена — заманивать на конную прогулку девушку без сопровождения дуэньи. Деирдре, бывало, иногда поступала необдуманно, однако Квентин Кинсли не имел права пользоваться этим.
Теперь Квентин метал возмущенные и беспомощные взгляды на старого слугу и на испуганную Деирдре.
— Как он разговаривает? — сконфуженно обернулся Кинсли к девушке. — Это звучит так, будто… будто он говорит на правильном английском языке.
Большинство привезенных сюда из Африки рабов говорили на ломаном языке своих господ или по крайней мере делали вид, что не умеют правильно на нем выражаться. Квадво и другие рабы на плантации Каскарилла Гарденс отказались от последнего, а молодых чернокожих Нора Фортнэм заставляла говорить правильными фразами. Квадво, который попал на Ямайку, будучи еще молодым человеком, быстро выучил язык. Однако своим прежним господам он старался никогда этого не показывать. Даже сейчас, когда приезжали гости, он говорил на пиджин-инглиш[2]. Вот только в разговоре с Квентином конюх забылся.
— Квадво живет здесь уже пятьдесят лет, — сказала Деирдре и сердито посмотрела на своего кавалера. Только сейчас Квентин заметил ее возмущение. — И, пожалуй, вполне естественно, что он говорит по-английски. Но вам должно быть стыдно. Разве можно бить стариков? Я имею в виду, что… молодых мужчин тоже, конечно, бить не следует… То есть вообще бить рабов нельзя. К тому же Квадво не раб, мой отец уже давно даровал ему свободу. Квадво — это наш буша. И он является членом нашей семьи! — Девушка слегка покраснела. — То есть для меня он как дедушка… — И Деирдре заговорщически улыбнулась старику.
Квадво просиял.
— Ну, ну, мисс, для этого я слишком черный, — добродушно отозвался он, хотя хорошо знал, что у деда и бабки со стороны отца Деирдре кожа была не менее черной, чем у него.
Однако Деирдре была больше похожа на мать, а Фортнэмы не особо распространялись по поводу ее происхождения. Она считалась ребенком Норы и Дуга — пусть даже кто-то и шептал иное. Тот, кто не слышал об этой истории раньше, зачастую сомневался в правдивости этих слухов.
— Ты совершенно прав, Квадво! — засмеялась Деирдре. — Тебе не больно?
Она указала на его руку и соскользнула с седла. Предложения Квентина — помочь ей при этом — она якобы не заметила.
Старший конюх покачал головой, и длинные пышные локоны на его парике зашевелились.