— Надо немедленно вызвать врача, — категорически заявила Анна Марковна.

— Ну уж, матушка, врачи — это по твоей части. Хочешь — вызывай. А я лично к ним еще в жизни ни разу не обращался, чем и горжусь.

И Юрий Максимович спокойно ушел в свой кабинет.

— Мама, я прошу тебя, не надо никаких врачей, — проговорил Вася. — Папа прав, я, наверное, перегрелся на солнце. Пришли мне чаю и, если у тебя есть таблетка снотворного, дай. Иди, пожалуйста, к твоим гостям, неудобно их оставлять.

— Хорошо, — сказала Анна Марковна, а про себя решила, что утром обязательно вызовет врача. Ее материнское сердце было полно тревоги, хотя, скорее всего, это была даже не тревога, а привычка. Анна, Марковна любила своего сына слепой материнской любовью. В нем она видела и смысл жизни, и искупление всех своих маленьких женских грехов. Когда они поженились с Юрием Максимовичем Кокоревым, они были очень молоды, и жизнь ей представлялась в неопределенном, но розовом свете. Юрий Максимович окончил естественный факультет. Еще студентом он специализировался в энтомологии и проявил незаурядные способности в исследовательской работе.

С веселой, смешливой студенткой Анечкой Нестеровой Кокорев познакомился в лаборатории, где она прилежно разглядывала многочисленные коллекции. Ему понравилось, как эта полная, румяная девушка по-детски шептала мудреные латинские названия бабочек и беспомощно озиралась большими голубыми глазами. Чувствовалось, что ей трудно удержать в памяти имена обитательниц стеклянных ящиков.

Он помог ей, сообщив им самим изобретенную систему запоминания. Потом как-то получилось, что в следующий раз они вышли из лаборатории вместе, и он по пути очень интересно и увлекательно рассказывал об экспедициях. Они стали встречаться, и Юрий как-то пригласил Аню принять участие в небольшой экспедиции, которую возглавлял он сам, о чем не преминул сообщить с гордостью. Она согласилась. Это было чудесно. Бродить с сачком по горам, поросшим вековыми самшитовыми деревьями, выходить на лесные лужайки с нетронутой изумрудной травой, а потом сидеть у костра и слушать, как Юрий рассказывает про бесчисленных мошек, слетающихся на огонь, описывает характер и повадки каждой из них.

Вскоре они поженились. Первые несколько лет у них не было детей. Анечка работала лаборанткой на той же кафедре естествознания, где Юрий Максимович, уже доцент, вел курс энтомологии. С весны он уезжал в экспедиции, и Анечка оставалась одна, собирая у себя дома, как она их называла, «девишники». Квартира у них была большая. Подружки привили Анечке вкус к дорогим вещам и туалетам. Кокорев посмеивался над ее страстью к приобретениям, но охотно прощал ей это.

Сам он был человекам малоприспособленным к житейским делам, но, признаться, ему нравилось возвращаться из далеких экспедиций, после ночевок в шалашах, в уютную квартиру, которую Анечка обставляла на свой вкус.

Жена как-то попыталась покуситься на его кабинет, где громоздилась грубая полка с книгами, а в углу на некрашеном деревянном столе вечно валялись обрывки картона, стекло, жестянки с отвратительно пахнущим клеем: Юрий сам мастерил ящики для коллекций. Он мягко, но уверенно запротестовал, и тогда они нашли компромиссное решение: Анечка приобрела в комиссионном магазине роскошный письменный стол, водрузила на нем бронзовый чернильный прибор со львом, вздыбившимся на задние лапы, медную настольную лампу, и подыскала в тон столу два тяжелых книжных шкафа.

В шкафах уместилась только часть книг, остальные остались на полках. Деревянный стол, стоявший в углу просторного кабинета, Кокорев вынести не разрешил. После этого «покушения» его кабинет был объявлен заповедником. Это остроумное слово нашла Анечка. Доступ сюда с метлой и тряпкой получила только Григорьевна — женщина неграмотная, но отлично разбиравшаяся в характере и привычках своего хозяина.

На восьмом году супружеской жизни у них родился сын Вася. Отныне Анна Марковна стала только матерью. Лабораторию она, конечно, бросила, и когда Кокорев спустя года три после рождения ребенка намекнул ей, что, может быть, лучше мальчика воспитывать в детском садике, а ей вернуться в лабораторию, так как у нее все-таки диплом, она ответила, что будет растить сына. И она растила его.

Ребенок ни в чем не знал отказа. Малейший каприз его исполняли немедленно. Кокорев, признаться, тоже очень любил своего первенца, но был занят и мог уделять ему только крохи своего времени. Однако, когда малыш вскарабкивался к нему на колени и, тыча пальчиком в стеклянные крышки ящиков с бабочками, начинал спрашивать — «это кто, а это кто?» и потом, смешно коверкая слова, повторял за отцом названия, Юрий Максимович испытывал огромную радость.

А потом Вася пошел в школу. Учился он неважно. Анна Марковна безумно боялась всяких детских болезней, ей без конца мерещились эпидемии. И стоило мальчику чихнуть, как он на целую неделю оставался дома и в школу не ходил. А к концу учебного года появлялись всякие репетиторы, и мальчишку перетаскивали в следующий класс. В десятом классе Вася куда лучше разбирался в расцветках модных галстуков, марках коньяков и фигурах девушек, нежели в синусах, косинусах и таблице Менделеева. Но опять помогли репетиторы и авторитетное имя профессора Кокорева, которым умела при случае щегольнуть Анна Марковна. Васе даже удалось поступить в медицинский институт, но, проучившись с грехом пополам два года, он понял, что медик из него не получится, и перемахнул на филологический. Но и здесь его не увлекли ни Гораций, ни научная грамматика. И он вдруг возымел стремление к иностранным языкам.

Это стремление имело в своих истоках не немецкие глаголы, а смазливое личико Леночки Астаховой, единственной дочери какого-то деятеля торговли. Леночка одевалась во все заграничное и умела, как она сама выражалась, «глотать» коньяк так ловко, что за ней не могли угнаться ее друзья, молодые прощелыги, завсегдатаи частых вечеринок в доме Астаховых, где Леночке была предоставлена полная свобода действий. В институте иностранных языков Леночке учиться было сравнительно легко, потому что она унаследовала от своей матери не только свободу взглядов, но и французский язык. Покойная ее бабушка была в свое время бонной в семье крупных богачей, удостоенных дворянского звания. Мать ее появилась на свет случайно, во всяком случае о дедушке в семье Леночки никогда не говорилось. И маман, как называла Леночка мать, осчастливила папу тем, что вышла за него замуж.

Торговому деятелю нравилось иметь жену, говорящую по-французски, тем белее, что эта жена умела принять в доме нужных гостей и в те времена, когда Астахов, в счастливые для него годы нэпа, держал собственный комиссионный магазин, и после, когда он вынужден был перейти на поприще кооперативной торговли.

Здесь, в доме у Леночки Астаховой, Вася понял, что такое «красивая жизнь». Здесь можно было пить до утра, танцевать в темноте, не зажигая света. Здесь можно было сразиться в покер и преферанс, причем папаша Астахов охотно принимал участие в этих развлечениях молодежи, пока ревнивая супруга, перехватив его слишком нежные взоры, обращенные на Леночкиных подруг, не уводила его в другую комнату. В командировки «маман» мужа одного не отпускала. И тогда для Леночки наступало раздолье. Здесь Вася узнал впервые и вкус анаши.

Слухи о вечеринках в квартире Астаховых дошли до институтского комитета комсомола, но Леночка, как она выражалась, была беспартийная, академических хвостов у нее не было, и на этом основании она заявила, что никто не имеет права вмешиваться в ее личную жизнь.

Вася был комсомольцем. Он вступил в комсомол еще в школе. С ним произошел крупный разговор в комитете комсомола. Вася покаялся, обещал исправиться. И продолжал свое. В последнее время Вася вообще не бывал в институте, а когда бывал, ребята замечали, что сидит он сонный, с осоловелыми глазами, уставившись в одну точку. На консультациях отвечал на вопросы невпопад. Ребята думали, что он заболел. А дело тут было в анаше и Леночке Астаховой. Отец Леночки уезжал в длительную командировку в Москву, Ленинград и Ригу, мать — с ним. И Леночке тоже захотелось прокатиться с родителями. Ведь Рига — это почти Европа. Нашлись добрые врачи, которые засвидетельствовали, что у Елены Астаховой острое малокровие и нервное переутомление. И ей в институте был предоставлен длительный отпуск.