«Чёт-чёт-перечёт, пусть тебя пронесёт, — зашептал Юра старое, верное заклинание, которое ребята произносили, когда не знали уроков. — Чёт-чёт-перечёт, пусть меня пронесёт».

Старик Шупарский был высокого роста, могучий в плечах, на огромной голове его лежал большой клубок совсем белых волос, на загорелом, морщинистом и широченном лице блуждала недобрая улыбка. Старика в селе побаивались за вспыльчивый и злой норов. Однажды, рассвирепев из-за быка, на котором ездил в лес за дровами, Шупарский ударом кулака свалил его, и быка пришлось после этого прирезать. Никто не ходил в гости к Шупарскому, и ни к кому не хаживал он. Шупарский был в селе единственным хозяином, чей двор окружал плотный дощатый забор без единой щёлочки.

— Эгей, Ванька! — крикнул зычно старик, — Ты здесь, оглоед безухий?

Из шалаша вышел на четвереньках мужик и прилёг на одеяло.

— Чего, кочерыжка, балабонишь? Не видишь, что ли, меня? — отвечал сердито мужик, сонно потягиваясь и что-то жуя, явно не выказывая никакой боязни деду Шупарскому. — Вон гуся раздобыл на котловане, а выпить нечего. Небось, дорогой дяденька, опять не принёс? Скупость одолела? В горле сухо, как в Каракумах, даже песок хрустит на зубах.

— Малость притащил, — отвечал Шупарский, доставая из внутреннего кармана бутылку. — Бузить будешь? Али как? Вот кто тебя погубит — зелёный змий! Он всех губит, племяшек.

— Кончай травить, давай сюда!

Мужик выпил водку.

— За такого жеребца, дорогой дяденька, отвалят нам в казахском ауле не с гулькин нос. Возьми справку, что можно продавать, а то народ пошёл дошлый, поумнел. Грамотные стали! Не как в прошлый раз. Начнут дознаваться: чей, откуда?

— Я возьму в сельсовете справку, племяшка, что продаю бычка, и подрисую так, что комар носа не подточит. Загадывать не будем, Ванька. Это на моей шее.

— Не обманут нас? — тревожно спросил чужак.

— Надёжное дельце, поверь мне. В таких областях я учён, — отвечал старик Шупарский.

— Ну смотри!

Дед Шупарский присел рядом и стал щипать гуся. Мужик запалил костёр. Дым потянуло через поляну прямо к Юре. Юра зажал рот ладонями, чтобы не чихнуть и дослушать разговор до конца.

— В твои годы, Ванька, я табун отбил у казахов. Гнались за мной одиннадцать джигитов, а мы вдвоём с покойником-братком. Шестьдесят лошадей отбили. Мне б твоё время. Мне б твою молодость!

— Не бойсь, не похуже тебя, — сказал мужик. (Юра в это время кашлянул от дыма.) — Погоди, погоди. Слышь? Слышь? Что-ит мне не нравится сегодня шум. А? Что? Слышь?

— Показалось.

— А? Что? Нет. У меня слух на такое… А ну погодь. Не говорь! Ну!

— Коза, — сказал Шупарский. — Где у тебя тут вертело?

— Не говорь! — крикнул мужик зло, прислушиваясь, торопливо оглядывая поляну и отходя в кусты.

У Юры задрожали руки; он попятился прочь, вскочил и бросился бежать. Вот и берёза, а вот и тропинка. Скорей, скорей… Юра торопился изо всех сил, колотилось в груди сердце, казалось, оно переместилось из груди в горло и там застучало, забивая дыханье. Он боялся оглянуться. Будь что будет, лишь бы не оглянуться на бегущего за ним мужика. Юра ничего округ, кроме тропинки, не видел.

Ребята сидели всё под тем же кустом и ругались: никто из них не хотел быть фашистом в войне, которую они затевали.

Когда Юра прибежал и, задыхаясь, долго не мог вымолвить ни слова, ребята переглянулись.

— Скорей к котловану, — сказал Юра и побежал.

У самой воды, положив штанишки под голову, спал Цыбулька. Цыбулька проснулся и долго не мог понять, где находится. Юра присел рядом. У него дрожали руки, коленки, он не мог отдышаться.

— Где гуси? — спросил Юра у брата.

— Гуси? А я не знаю. А где они? — отвечал Цыбулька, надевая штаны. — Холодно. Бабушка ругаться будет. Ты ушёл, и гуси тоже ушли.

Только теперь Юра заметил, что наступил вечер. Задевая верхушки, над дальними лесами висело огромное красное солнце, а по лугам и балкам собирался в жиденькие клубки белёсый туман.

К котловану пригнали стадо на водопой. Санька ходил вокруг Юры и заглядывал ему в глаза.

— Борода, ну? Чего случилось? Волк, что ли?

— Страшнее!

— Скажу. Не скажешь? Вместе ходили, и не скажешь?

— Сказал: потом. Тут, Фома, тебе не шуточки. Узнаешь, так умрёшь на месте.

— Я умру? Ни за что я не умру! Когда я умирал со страха? Вот ты-то лучше скажи: на кладбище один пойдёшь? Ночью!

— Я куда хочешь пойду. Понял? Я один вон на чердаке спал, в колодец до самой воды лазил! А ты туда не полезешь. И на лёд ступал. Понял?

Санька разочарованно махнул рукой и закричал своей корове:

— Зо-орька! Зо-орька! Зо-орюшка!

«Му-у-у», — ответила ему огромная бурая корова с противоположного берега котлована.

Юра без труда отыскал свою корову, бычка и погнал домой. Цыбулька сел верхом на прутик и поскакал, нахлёстывая «лошадь». Юра шёл и думал о том, что ребятам ни о чём рассказывать не надо, они мигом разнесут новость по селу, и об этом может узнать незнакомец, которого Юра видел в лесу.

Гусей своих Юра заприметил возле сельпо. Он их быстренько сосчитал: так и есть — одного гуся недоставало.

На чердак можно попасть только из сеней. Юра приставил лестницу к лазу, прихватил с собой две рваные фуфайки и забрался на чердак. Одну фуфайку постелил и лёг головой к дымоходу, а другой укрылся.

Темно. Жуткая глухая тишина висела на чердаке. Сердце громкими толчками отсчитывало время. Юра прислушался. Нет, всё же не так уж и тихо.

В углу раздался тонкий треск, спустя минуту завёл свою песню сверчок. Юра слушал, боясь шелохнуться. Ему почудилось, будто тот незнакомец лезет на чердак. Вот надвигается на него, и страшно Юре, хочется крикнуть, но стыдно кричать. Куда денешься потом от позора? Прошло довольно много времени, но Юра всё не засыпал. Вот опять в углу зашевелилось, заскребло, зашуршало в соломе и покатилось прямо к Юре. Юра укрылся с головой и опять подумал о чужаке. Мужик протянул к нему руки, чтобы схватить его, и вот уж горячо задышал в затылок. Юра попятился, и вдруг под ним провалился чердак, а он, всё ещё ничего не соображая, полетел вниз. Он никак не мог понять, что случилось. Куда потащил его, почти сонного, мужик? Схватился за лестницу, не удержался и с грохотом упал в стоящую под лестницей бочку.

— Кто там шастает? — спросила сонно мать и, выйдя в сени, чиркнула спичкой. — Юрик?

— Нет, — ответил Юра.

— Отец, а ну погляди! — испуганно сказала мать, не узнавая Юриного голоса, доносившегося из пустой бочки, оглядела сени и ушла.

Юра выскочил из бочки, залез на чердак, ясно представив себе, как завтра Николай, Цыбулька и Надя будут дружно хохотать над ним.

А утром только и говорили о том, что кто-то заходил в сени и что поэтому нужно на ночь дверь запирать на засов.

Юра с невинным видом уплетал кашу, изредка поддакивал, будто и он слышал сквозь сон какой-то подозрительный шум, но не придал этому значения, а сам читал в это время книжку, которую нашёл на чердаке. Ни начала, ни конца не имела книжка: «Если в аристократической гостиной особняка де ля Моль всё казалось необычным Жюльену, то и сам этот бледный молодой человек в чёрном костюме…» — читал Юра, его заинтересовал молодой человек, особняк и странная фамилия де ля Моль. «Моль — это же такие бабочки, которые портят всё шерстяное», — думал Юра. Он положил книгу в сумку и выбежал на улицу.

У ворот встретил его улыбающийся Санька.

— У нас пряники пекли, — радостно сообщил он и достал из кармана румяный красивый пряник, похожий на скворца. — Хочешь?

— А у нас конфеты шоколадные, я десять штук съел и пять взял в карман, — сказал Юра, понимая, зачем его прямо у ворот встретил Фома, засунул руку в карман, ища там несуществующие конфеты. — Никак, Цыбулька спёр. А были. Не хочу я пряника. Я не голодный. Мы же не бедные. Мама в воскресенье печёт хлеб, а пряник — тоже хлеб, только с сахаром. А вот на речке, Фома, ты ни разу не был.