Что происходит? Действительно ли он спал? Не сошел ли с ума?..

Будь у него имя попроще, он был бы, наверное, совсем другим человеком. Зачем мать назвала его Павлином? Не Мишей, не Колей, не Сашей, не Васькой — как кота. Нет, мать выбрала именно Павлина! Разве так называют сейчас детей? Павлин тайком изучал списки классов, вывешенные на дверях школы перед началом учебного года — не было мальчиков с такими именами. Андрюши, Кости, пара Владиков — были, был Гриша с украинской фамилией, и было несколько Олегов и Игорей…

Как-то Павлин, кривясь от стеснения, спросил о своем имени у матери. Она с пылом принялась рассказывать о генеалогическом древе: прапрадед (или еще «пра»?) по ее линии, граф Павлин Алексеевич, девятнадцатый век, эпоха Пушкина и Лермонтова. «Какие мы с тобой древние», — осторожно сказал он тогда маме. — «Я знала, ты поймешь!» — с блестящими глазами сказала она. — «Я? Само собой». — И он уходил в свою комнату, где листал как в тумане одну из любимых книжек.

Как будто эти знатные предки с их пышной родовитостью, с их богатыми домами, ливрейными лакеями, роскошными обедами, балами и «короткой ногой» с императором что-то теперь значили!

Вот бы ему, Павлину, сделаться знатным и всесильным графом! А то — королем!..

Ему надо успеть, пока висячий мост не подняли. Надо поторопиться. Но как же хочется пить! Куда запропастились прыгающие травинки?

Поймав одну, Павлин на ходу принялся жадно глотать прохладную влагу.

Прощальные лучи уходящего за горизонт солнца окрасили бирюзой полосу облаков на западе. Скоро долина окунется в сиреневые сумерки, вылетят на охоту кусачие рогатые жуки, а за ними опустится пелена холодной и опасной ночи.

Павлину оставалась какая-нибудь сотня шагов. Он уже различал поржавевшие звенья цепей, на которых висел окованный железом дощатый мост. Ворота в замок открыты! Павлин старался не думать о том, что случится, если он все-таки не успеет, но не думать не получалось. Висячий мост со скрежетом поднимется, и мальчик встанет перед безмолвным стражем замка — глубоким, полным воды рвом. Павлин останется в объятиях недружелюбной ночи с ее устрашающими хохотами и дикими взрыдами. А спасительный великан гриб, царь долины, дремлет далеко позади.

Один на один с мрачными ночными хищниками, скалящими в темноте яркие, точно смазанные фосфором, зубы, зажигающими белыми и красными огнями круглые глаза. Один среди закрывшихся на ночь цветов и склонившейся травы. Никто никогда не узнает, что с ним приключилось…

Дрожа от жутких картин, мелькающих в воображении, Павлин побежал. Главное, чтобы не подогнулись тяжелые, словно обутые в свинцовые сапоги, ноги. «Без паники! — прошептал Павлин. — Каких-то пятьдесят шагов — и ты у цели. И Белый замок — твой. Ты ведь хочешь быть настоящим королем, правда?»

Королем!..

— Да его и пушкой не разбудишь! — Юрка-худрук развел руками. — Эй, кому говорю! — Юрка потолкал мальчишку, посапывающего в кресле. — Жанна, может, ты разбудишь этого соню? — У каптерки дымила сигаретой старшеклассница.

Жанна пожала плечами. Тогда худрук наклонил кресло и стряхнул школьника на пол.

— Что, проснулся, салага? — ухмыльнулся Юрка, глядя на ошалевшего мальчишку. — Дуй отсюда поживей. Оккупировал мою территорию. Да, Жанна?

Та, в блузке с расстегнутыми тремя пуговками, почему-то вздохнула.

— Да-да, школа, иди пей кипяченое молоко, — безразлично сказала она. — Почистить зубы перед сном не забудь.

— Скажешь кому-нибудь, что видел нас тут — ноги вырву, спички вставлю, — пообещал худрук, выталкивая мальчика из каптерки.

Павлин разглядел: Юрка был весь какой-то помятый, пыльный, как его каптерка. Хотелось чихнуть, глядя на него. Непонятно, за что его Жанна любит.

Павлин не пропускал ни одного вечера, где играл Юркин ансамбль. Худруку полагалось готовить сменное поколение школьных музыкантов, и Павлин попросился к нему в ученики. Юрка наклонился над ним, будто над жуком, и захохотал. «Ты же ничего не умеешь! Дуй-ка на курсы гитаристов, и окончи их дважды, потому что иначе наука до такого щенка не дойдет! А когда закончишь курсы, не вздумай тут появиться. Все равно не возьму!» Юрка держался за живот от смеха — у него в тот день было отличное настроение, и рядом крутилась эта Жанна.

Павлин машинально вернулся домой, размышляя о чудесах из снов. Точнее говоря, из сна с продолжениями. Павлин угадывал надоедливо-вкрадчивый голос тети Зои, жившей вторую неделю в их квартире. Дети в этом возрасте впечатлительные, восприимчивые… По ночам мечтают, днем засыпают на уроках… Начитался книжек, ясно как дважды два… Мальчику надо непременно проверить психику…

— Ты опять не убрал в своей комнате, Павлин! — с порога встретила его мать. — Почему так поздно из школы? Ужин давно остыл. Почему с матерью не разговариваешь?

Павлин прошмыгнул по коридору в комнатку направо — его личное владение.

— Я… я устал, мама.

Павлин закрыл дверь в комнату. Не нужно было ни матери, ни тети Зои по прозвищу «Монгольфьер», выплывшей на голоса в прихожую.

— Что, чадо не пожелало разговаривать с родной матерью? — пробасила она.

— А, он всегда такой, — отмахнулась мать. — Задумчивый.

— Ты, Маша, человек мягкотелый. Не надо слушать всех этих современных шарлатанов-педагогов. Чушь собачья их принципы и сами они чушь бессовестная. Детей надо пороть. Хороший кожаный ремень — самый действенный способ. Знаешь, Маша, я бы порола ради профилактики! — Голос тети Зои гудел от восторга.

Они сговорились, что ли? Ремни, шпицрутены!.. Мальчик растянулся на кровати и закрыл глаза…

Цепи скрипят! Их не остановить!

Павлин прыгнул.

Он уцепился руками за край подымающегося моста. Кажется, Павлин запросто мог превратиться в бурое пятно на стене. Но он подтягивался больше всех в классе. Свернувшись, через растворенные окованные ворота мальчик вкатился клубком в полутьму двора и наконец очутился за каменными стенами.

В пиршественной зале играла музыка. Она была величественна, спокойна, она завораживала, от нее кружилась голова. Звонкое эхо прыгало в стенах. Музыка что надо, не какой-нибудь танцевальный поп школьной группы.

К тому же инструменты играли сами по себе. Они двигались, струны, клапаны и фанфары прижимались, поднимались и опускались, но музыкантов не было.

Юрка-худрук сказал однажды, наставляя кого-то: «Живая музыка». Теперь Павлин понимал, что такое живая музыка.

Пиршественная зала освещалась огромной, полной синих свечей люстрой, низко свисающей с потолка. Витражные окна переливались миллионом оттенков. Неровные серые стены были украшены темными портретами привидений.

Большой стол в зале, стоявший буквой «П», был накрыт на одну персону. На полу подле стола сидели, пуская слюни, облизываясь и ворча, избалованные королевские борзые.

Павлин сел на позолоченный и удобный резной трон. Да, трон должен быть удобным — правители не могут ерзать на нем, как на школьном стуле.

Музыка тотчас смолкла, и одиноко ударили фанфары. В зале появились прислуга, несущая блюда на подносах.

Вот худрук Юрка, барабанные палочки торчат из кармана мятого засаленного котарди. Король нахмурился. Школьные привычки худруку лучше бы забыть. Не школьный музыкант, но королевский паж! Король оттолкнул серебряное блюдо, и огромная жареная птица досталась борзым собакам. Те с урчанием и визгом разодрали добычу на куски. Придется отрубить пажу правую руку.

А вот и Жанна. Но с королевской ли кухни объедки, поданные ею? Пристало ли королю трапезничать из хлевного корыта? Некоторые правители за такое горячими угольями кормят. Не простоять ли ей сутки на одной ноге? А потом не повисеть ли на другой? Или заточить ее в тесную клетку — где ни лечь, ни встать, ни распрямиться?

Король подал знак, и снова прозвучали фанфары. Их звук был одинок в пустынной зале — рыцари уехали добывать подвигами славу.

В обеденную залу, сильно хромая, проковылял королевский шут — карлик, созданный злыми чарами урод. У него росли недоразвитые добавочные челюсти. Это была Анна Ивановна в мужском обличье. Передвигаться по-собачьи, как того желал король, она так и не научилась. Павлин предполагал лишить ее добавочных челюстей вместе с головой. Он приказывал не впускать ее во время трапезы. Как она здесь оказалась?