Практики общения с девчонками у меня не было. Я их боялся. Если с какой встречался взглядом, меня прям лихорадило. А если девчонка еще и заговаривала со мной, совсем размякал. Я был уверен — их окружает какая-то красивая тайна. Теоретически Вадька меня подковал неплохо. Он совершил во мне настоящую сексуальную революцию. И вот когда он предложил двинуть за город, я подумал: «Вам-то, ясное дело, будет лафа, а я буду облизываться, глядя на ваше счастье».

— Послушай, Вадь, — сказал я. — А может, у нее есть подруга? Может, она прихватит какую-нибудь подружку. Лучше брюнетку. Но можно и блондинку.

— Узнаю, — кивнул Вадька, а на другой день объявил: — Порядок. Моя Томка сказала, ее подруга — высший класс.

В воскресенье выдалась отличная погодка. Мы с Вадькой вымыли его «опель».

— За рулем я отдыхаю, — бросил Вадька и как рванет.

Времени до свиданки было полно, но он летел как бешеный, народ так и шарахался в стороны. Не знаю, как Вадька, а я совсем не отдыхал, только и ждал, когда мы во что-нибудь врежемся. А Вадька сидит себе, напевает что-то веселенькое.

— Ты со своей девчонкой садись сзади, — говорит (говорит спокойно, внятно и ровно, в своей обычной манере), — а моя Томка сядет со мной. И не будь занудой. Развлекай ее. Немного попасемся на пленэре и всей свалкой ко мне под крышу, устроим музыкальный момент. Мой стадион для населения всегда свободен. Новая пластинка есть — усохнешь.

Мы на такой скорости подкатили к месту встречи, что проскочили его. Вадька не растерялся, тут же газанул назад и, лихо вильнув, тормознул у тротуара. Кстати, назад он водил даже лучше, чем вперед, демонстрировал некое «элегантное исполнение».

Вадька остановился, знай себе напевает веселый мотивчик, в его глазах не было и тени беспокойства. Что и говорить, он умел себя держать в руках. А я прямо весь извелся, возбужденно ерзал на сиденье, озирался по сторонам.

Вскоре показались девчонки. Вадькина Томка — темноволосая (волосы до задницы), с большими глазищами, и ее подруга — длинноногая блондинка (ноги от ушей), идет виляющей походкой. Я остолбенел. У меня прямо выступила испарина, по телу прокатился холодный озноб. Я не отрываю от нее взгляд — она впилась в меня; взгляд у нее порочный — дальше некуда. Это даже я понял, а Вадька шепнул:

— Отпад полный. Она уже в тебя втюрилась. Волокешь?

«Раз Вадька сказал, значит, так оно и есть», — думаю. У него было редкое качество — отлично разбирался в девчонках.

— Тру-ля-ля! — Томка оглушительно захохотала, и они с Вадькой так посмотрели друг на друга, что я понял — у них серьезные дела.

— Привет, Грачонок! — Вадька засунул руки в карманы брюк. Он каждой девчонке придумывал прозвище и никогда не повторялся — был неиссякаем на выдумки.

Томка и Наталья — так назвалась девчонка, которая, по словам Вадьки, сразу в меня влюбилась, — сильно отличались друг от друга. Одна — брюнетка, хохотушка, другая — блондинка, молчальница. Томка в темном платье, затянутая рюмкой, Наталья — в платье мешком и таком слепяще-белом, что без темных очков не посмотришь. Было ясно — их контраст четко продуманная штука. В общем, они обе были разные и потому особенно притягательные. Чисто внешне мне понравилась Томка, но Наталья была явно доступнее, и это мне казалось важнее.

Пока мы топтались на месте, рядом остановились бабки с «авоськами», начали рассматривать, осуждать наших подружек. Вот народец! Проходу девчонкам не дают: то над короткими юбками свербили, то над длинными, теперь над брюками. А девчонки, бедняги, еле изворачиваются — поди достань стоящую шмотку! Если только в комиссионке или в москательной лавке у татарки. Говорят, там, в лавке, можно сделать любой заказ: от французских духов до атомного реактора. В общем, им, девчонкам, туго приходится. Чтоб в порядке одеться, надо изловчиться ого как! Ну и еще быть смелой, чтоб носить модную шмотку. Это ведь сейчас молодые люди ходят в обнимку и целуются у каждого фонарного столба, а во времена моей юности за один только необычный вид прямо с улицы таскали в милицию, распарывали узкие брюки, отрезали челки. А уж в газетах пропесочивали и склоняли на все лады. Между тем, стиляжничество являлось протестом против всяких дурацких норм. Так вот, сели мы, значит, в машину. Томка обернулась:

— Такая жара, прям не знаю, чего с себя снять. Тру-ля-ля! — пропела, облизала губы и захлопала глазищами, как бы вопрошая: «Ну что, я виновата, что такая красивая?». Потом кивнула мне: — Чтой-то с тобой?! Жуть! С тобой все ясно! — и снова взрыв смеха.

Меня и правда что-то трясло. Я подумал, именно с Томкой у меня и будет серьезная любовь, но тут же понял — это дохлый номер. Она вцепилась в Вадькин локоть, прямо присохла к нему и застонала от удовольствия.

— Люблю быструю езду. Гони, Вадь, как это ты умеешь.

Тут-то я понял — она совсем потеряла голову от его мастерства.

Наталья села небрежно, напоказ положила ногу на ногу и сразу обратилась ко мне:

— Чем ты занимаешься?

— Заканчиваю техникум, — ответил я, немного прибавляя себе стаж. — А ты?

— Раньше работала в книжном магазине, но уволили.

— За что?

— За красоту!.. Парни засматривались. Всегда стояла очередь… Начальство говорило, что я своим видом развращаю коллектив. А сейчас снимаюсь в кино, — бросила она дополнительный козырь.

По своей серости я все понял буквально. «Вот это да! Актриса!» — подумал и от страха меня затрясло сильнее. Со стороны наверняка я производил впечатление мученика, оглушенного любовью.

А Вадька уже мчал в своем духе. Томка не спускала с него глаз, балдела от восторга и то и дело хохотала.

С полчаса мы гоняли по широким и узким улицам, потом выбрались на дамбу и дунули в сторону Волги. По краям дамбы стояли кряжистые тополя. Только въехали под деревья — зеленый воздух наполнил машину и мы вроде очутились под стеклянным колпаком…

До сих пор так и вижу тот солнечный денек, зеленую рябь на лобовом стекле и нас, молодых, беспечных. Жизнь только начиналась, и, казалось, ей не будет конца. И время мы транжирили попусту, куда там! Думали, все успеется, и его, времени, впереди — пропасть сколько! Вот чудаки!

Ни с того ни с сего Наталья стала рассказывать о своем ухажере и так много о нем болтала, что мне померещилось — от нее к нему тянется цепь. «Зачем тогда я? — подумалось. — Хотя, наверно, и хорошее приедается. Короче, она загульная девчонка — чего еще надо?!».

Как бы подтверждая это, Наталья прочирикала:

— Я живу сердцем, а не головой и не раскаиваюсь в своих поступках. Если все взвешивать, не будешь счастливой.

Стараясь казаться прожженным, я попытался положить руку на ее плечо, но у меня это получилось как-то неуклюже.

В середине дамбы Вадька взял к обочине и, перевалив через кювет, тормознул около озера; в кустарнике застолбили поляну и расположились на траве.

— Тру-ля-ля, — пропела Томка. — Кучеряво живем.

Что мне особенно в ней нравилось — она сама себя развлекала. А Наталья скисла. Только вытряхнулась из машины, сразу изменилась. От ее смелых заявлений ничего не осталось. «Как-то здесь неуютно», — протянула в унылой задумчивости. Томка закатила глаза:

— О ураган! Вечно эти твои варианты. Строишь из себя церковную девушку. Здесь так здоровско, правда, Вадь?

А Вадька уже упивался, шпарил на гитаре одну забойную вещь за другой и пел. Он был в ударе. Томка стала ему подпевать, а я пододвинулся к Наталье и попытался ее обнять, но она высвободилась и подсела к Вадьке, и они стали о чем-то болтать.

Так и кантовались на поляне, пока не стемнело. Потом энергичная Томка поволокла Вадьку на другой конец озера, а мне бросила:

— Убыстрись! — и скосила глаза в сторону подруги.

Я понял, надо действовать, и только они смотались, шепнул Наталье:

— Давай спрячемся от них?

Но Наталья замотала головой, растерянно заморгала, на ее губах появилась вымученная улыбка.

— Нет, не сегодня.

Я снова попытался ее обнять, но она отшатнулась. И вдруг слышу, басят парни. Поднял голову — дружинники. Что мелят — не пойму, но явно качают права: лесопарковая зона… штраф… В общем «повязочники» содрали с нас трояк, списали номер машины, пригрозили прислать акты, мне — в техникум, Наталье — по месту работы.