Моряк утвердительно кивнул головой. Ведь ему уже сказали об этом его зоркие глаза. Если Пенкроф хотя бы мельком, хотя бы на одно мгновение увидел землю, значит, перед ним действительно была земля.

Но далёкое эхо оказалось единственным откликом на громкие призывы Наба, — весь восточный берег островка, затерявшегося в беспредельности океана, замер в безмолвии.

Тучи постепенно рассеялись. Около полуночи появились звёзды, и если б инженер Смит в тот час был со своими спутниками, он заметил бы, что на небе взошли не те звёзды, которые сияют в Северном полушарии. В самом деле, на этом чужом небосводе не зажглась Полярная звезда; созвездия, сверкавшие в зените, были совсем не похожи на те, какие привыкли видеть жители северной части Нового Света; блиставший во тьме Южный Крест указывал, что путники находятся в Южном полушарии.

Ночь миновала. 25 марта около пяти часов утра небо в вышине чуть-чуть порозовело, но на горизонте ещё лежал зловещий мрак, а с моря надвинулся такой густой туман, что за двадцать шагов уже ничего не было видно. Туман клубился и тяжело полз по земле.

Итак, погода не благоприятствовала поискам. Беглецы ничего не могли различить вокруг. Наб и журналист Спилет тщетно всматривались в морскую даль; моряк и Герберт искали взглядом высокий берег на западе. Но нигде не было видно ни клочка суши.

— Хоть я и не вижу берега, — сказал Пенкроф, — а чувствую его… Он здесь, он где-то близко… Это так же верно, как и то, что мы бежали из Ричмонда!

Однако завеса тумана вскоре разорвалась, он стал подниматься в вышину, превращаясь просто в дымку, предвещавшую погожий день. В небе засияло яркое солнышко, жаркие лучи, проникая сквозь прозрачную пелену, разливали в воздухе тепло.

Около половины седьмого, через три четверти часа после восхода солнца, туман стал всё больше редеть. Вверху он сгущался в облака, но внизу рассеивался. Вскоре отчётливо обрисовался весь островок, потом из мглистой пелены выступило и синее полукружие моря, на востоке беспредельное, а на западе ограниченное высоким обрывистым берегом.

Да, там была земля. Там было спасение, хотя бы и временное. От высокого берега этой неведомой земли островок отделялся проливом шириною в полмили; вода в нём бежала шумным, стремительным потоком.

И вдруг один из путников, повинуясь голосу сердца, не посоветовавшись с товарищами, не промолвив ни слова, бросился в пролив. Это был Наб. Он спешил добраться до другого берега и направиться по нему на север. Никто бы не мог его остановить. Напрасно Пенкроф звал его. Журналист намеревался последовать за Набом.

Пенкроф крикнул, подходя к нему:

— Вы хотите переплыть пролив?

— Да, — ответил Гедеон Спилет.

— Послушайтесь совета, подождите, — сказал моряк. — Наб один справится и окажет помощь своему хозяину. Смотрите, какое бурное течение в проливе. Попробуй мы переплыть его, нас унесёт в открытое море. Но, если не ошибаюсь, начинается отлив. Видите, как уже отступило море от кромки берега. Повременим немного, и в разгар отлива нам, пожалуй, удастся переправиться вброд…

А Наб тем временем отважно боролся с течением и наискось пересекал пролив. С каждым взмахом могучих рук из воды взмётывались чёрные плечи. Наба относило с огромной скоростью, но всё же он понемногу приближался к берегу. Больше получаса потратил он на то, чтоб переплыть пролив шириною в полмили, его отнесло на несколько тысяч футов вниз по течению, но, наконец, он достиг берега.

Он выбрался из воды у подножия высокой гранитной кручи и энергично отряхнулся, затем опрометью бросился бежать и вскоре исчез за скалистым мысом, выдававшимся в море почти напротив северной оконечности островка.

Спутники с тревогой следили за смелым пловцом, а когда он скрылся из виду, устремили взгляд на берег, где собирались найти себе убежище; обозревая эту неведомую им землю, они в то же время утоляли голод ракушками, которыми был усеян песок, — трапеза, конечно, очень скудная.

Берег, лежавший перед ними, изгибался, образуя широкий залив, ограниченный с южной стороны далеко выступающей в море дикой, голой скалой. Она соединялась с берегом прихотливо очерченной грядою высоких гранитных утёсов. К северу залив расширялся, берег шёл округлой линией с юго-запада на северо-восток и заканчивался узким острым мысом. Между двумя этими выступами, завершавшими дугу залива, расстояние было, вероятно, миль восемь. Островок же, отделённый от этих гранитных берегов узким проливом, походил своей формой на огромного кита. Наибольшая его ширина не превышала четверти мили.

На переднем плане противоположного берега тянулась песчаная отмель, усеянная тёмными скалами, — их постепенно обнажал отлив; за нею вздымалась, подобно крепостному редуту, отвесная гранитная круча высотою в триста футов, увенчанная причудливым карнизом. Она тянулась сплошным кряжем на протяжении трёх миль и резко обрывалась справа отвесной гранью, словно обтёсанной рукою человека. С левого же края этот необыкновенный гранитный вал словно раскололся, разбился на скалы призматической формы, обрушился каменными осыпями и, постепенно понижаясь, вытянулся длинным спуском, сливавшимся внизу с подводными рифами южного мыса.

Вверху кряж переходил в голое плоскогорье, без единого деревца, ровное, как стол, подобно вершине Столовой горы, возвышающейся над Кейптауном у мыса Доброй Надежды, только меньших размеров. По крайней мере таким оно казалось, когда на него глядели с островка. Однако справа, за отвесным обрывом, на нём имелась растительность. Ясно можно было различить зелёные кроны больших деревьев, которые сливались в сплошную чащу, уходившую куда-то вдаль, недоступную взгляду. Зелень эта радовала глаз после суровой картины голых гранитных берегов.

И, наконец, на заднем плане, на расстоянии по меньшей мере семи миль к северо-западу, на солнце сверкал ярко-белый конус. То была вершина какой-то далёкой горы, покрытая шапкой вечных снегов.

Пока ещё нельзя было определить, что представляет собою видневшаяся перед глазами земля — остров или часть материка.

Зато, взглянув на хаотическое нагромождение огромных каменных глыб с левого края залива, геолог, не колеблясь, сказал бы, что они, несомненно, вулканического происхождения и, бесспорно, являются результатом извержения огнедышащих гор.

Гедеон Спилет, Пенкроф и Герберт пристально смотрели на ту землю, на которой им, быть может, предстояло жить долгие годы, возможно до самой смерти, если только мимо её берегов не пролегал путь морских кораблей.

— Что же ты молчишь, Пенкроф? — спросил Герберт. — Что там? Как ты думаешь?

— Да что ж, есть там, наверное, и хорошее и дурное, как везде. Посмотрим. А отлив-то здорово работает! Через три часа попробуем перейти вброд на тот берег. А когда перейдём, попытаемся как-нибудь выпутаться из беды и первым делом найти мистера Смита!

Пенкроф не ошибся в своих расчётах: через три часа большая часть песчаного дна пролива обнажилась. Между островком и противоположным берегом оставалась только узкая полоска воды, через которую, вероятно, нетрудно было перебраться.

И действительно, около десяти часов утра Гедеон Спилет и два его товарища разделись и, придерживая на голове узел с одеждой, перешли вброд узкий проливчик глубиной не более пяти футов. Для Герберта даже такая глубина была ещё не по росту, но он плавал, как рыба, и прекрасно вышел из затруднительного положения. Все трое без всяких злоключений достигли берега. Там они быстро обсохли на солнце, надели платье, которое сумели уберечь от воды, и стали держать совет.

Прежде всего решили предпринять разведку, и Гедеон Спилет, велев моряку ждать его на том самом месте, куда они вышли с островка, тотчас пустился в путь по берегу в том же направлении, по которому несколько часов назад помчался негр Наб. Журналист шёл торопливыми шагами и вскоре исчез за скалами, — ему не терпелось узнать, что стало с Сайресом Смитом.