Тишину нарушил господин Попастратос.

— Я куплю их, Саид! — выкрикнул он. — Или хотя бы одну из них!

Саид, как и много лет назад, покачал головой.

— Мне не нужны деньги. Мне нужны жемчужины.

— Зачем? Для чего? — удивился Попастратос. Снова он стал самим собой. — Глупости! Что ты станешь с ними делать? Ты ведь не сумасшедший, который стал бы навешивать их на себя…

— У меня есть все, что мне нужно, — перебил его Саид. — И еще больше этого.

— У тебя нет ничего! — махнул рукой господин Попастратос.

— Ты похоронил себя в этой дыре и гниешь здесь заживо. Да знаешь ли ты, что мог бы ты иметь за эти жемчужины? Полмира, весь мир! Ты мог бы жить, как султан, выбрать для себя самое красивое место на земле, смеяться и веселиться, иметь самых красивых женщин мира, мог бы безумствовать, как захочешь, имел бы не только чернокожих невольников, а белых, ученых и образованных. И они были бы в стократ покорнее негров! Одним словом, ты мог бы жить! Да знаешь ли ты вообще, что такое мир?

Неизвестно, был ли господин Попастратос действительно потрясен видом жемчуга, или же он просто хотел своим красноречием сломить упрямство Саида, заставить его продать жемчуг. Но на Саида этот взрыв не произвел никакого впечатления. Он лишь усмехался, глядя на свои жемчужины.

А вот Абдаллах смотрел на Попастратоса…

А потом на жемчужины. Но уже не так, как отец.

Господин Бабелон был первым, кто поймал этот голодный взгляд.

Глаза Абдаллаха, еще за минуту до этого такие безразличные, нельзя было узнать. Было похоже, что они ввалились еще глубже, совсем исчезли в тени, и на лице были только две темные щели, словно у черепа. Но в их выражении нельзя было ошибиться — все лицо выражало жадность, алчность или хищную, звериную тоску.

Саид глянул на своего сына и опомнился. На него сразу напал ужасный приступ кашля.

Приступы астмы всегда посещали его во время сильных душевных волнений. Это приводило его в бешенство.

Недавно он распорядился наказать плетьми хакима, который не смог помочь ему, а теперь сам лечился отварами трав, которые привозили ему из Массауа, и два дня в неделю проводил во внутренних частях острова, вдали от моря, потому что ему особенно был вреден влажный воздух. Но ничего не помогало.

И теперь, поймав взгляд Абдаллаха, он затрясся от кашля, и воздух с хрипом вырывался из его груди. Наконец, приступ кончился.

— Отнеси жемчуг! — кивнул он Баширу.

И, обессиленный, повалился на груду подушек.

Абдаллах медленно подошел и склонился над ним.

Взгляд отца встретился с взглядом сына, и они поняли друг друга.

Этой же ночью Али Саид приказал поставить у дверей своей спальни стражу и назначил раба, который должен был в его присутствии пробовать все кушанья и напитки. Потом заперся с Баширом и долго о чем-то разговаривал с ним.

Господин Бабелон и господин Попастратос возвращались к гавани. Оба ничего не говорили о событиях прошедшего вечера. Попастратос рассказывал о своих плаваниях, твердя, что страстно хотел бы увидеть хотя бы один невольничий корабль и осмотреть его груз; до сих пор ему не везло. Господин Бабелон заметил, что все черные слуги в доме Саида — рабы. Да, Попастратос знал это, но он хотел бы увидеть их, так сказать, «в своей среде». Ведь нигде на свете…

Господин Бабелон молча кивал ему. Он много мог бы рассказать своему спутнику, но молчал; очевидно, голова его была занята другими, более интересными мыслями.

На другой день в Джумеле объявился Саффар, который узнал, что туда прибыл чужой корабль и который хотел узнать, не нужны ли там матросы. Господин Бабелон отверг его, так же как и нахуда «Эль-Сейфа». Но случайно из каюты выглянул сам господин Попастратос и, увидев на лбу у Саффара шрам, напоминающий по форме изогнутый меч, воскликнул:

— Вот этого парня я давно ищу! Эль-Сейф к Эль- Сейфу! Меч к мечу!

Так Саффар попал на «Эль-Сейф», и здесь он нашел друга. Звали его Гамид, он был из Верхнего Египта и умел читать и писать.