— А я слышал.

— Теперь не война, и фашистов нет, — сказал Матвей.

— И на охоту ночью не ходят, ничего не видно, — добавил Панков.

— И тут не дремучий лес! — пискнул Пискля.

— А я всё равно слышал, — сказал Дёмочкин.

Но им стало некогда спорить, потому что Панков подобрал железную коробку, в ней что-то гремело — там оказались четыре оловянных солдатика, всем по одному.

А солнце между тем двигалось по небу над улицей Зелёной и перестало освещать толстые трубы на дне траншеи. Оно уходило всё выше по песчаным стенам, оно освещало теперь рыжим предзакатным светом только песчаные горы над головами мальчишек. В каком-то доме включили радио, и в траншею донеслись звуки вечерней сказки.

И тогда все поняли, что случилось ужасное: опоздали к ужину. В детском саду уже дежурные кончили собирать со столов тарелки. Уже скоро все ребята пойдут мыть ноги и чистить зубы.

И Матвей подумал, как сейчас волнуется прабабушка…

Все четверо стали прыгать, стараясь как-нибудь вылезти наверх, но песок осыпался со стенок, и не за что было схватиться, а все ящики и бочки остались далеко позади.

— Давайте подсадим Писклю, он лёгкий, — сказал Панков. — У него руки цепкие, пусть тащит наверх Дёмочкина. А потом они вдвоём — нас.

— Ага, ага, меня первого! — радостно запищал Пискля.

Панков согнулся, упёрся руками в трубу, подставил спину.

Матвей влез на него, а Дёмочкин на трубу, и они вместе подсадили Писклю так ловко, что он враз выполз наверх.

— Ой, как мы далеко от детского са-ада! — запищал сверху Пискля.

— Давай руку Дёмочкину! — крикнул Матвей.

Но сверху донёсся только стук убегающих ног.

— Тогда лезь ко мне на плечи, — сказал Матвей Дёмочкину.

— Скоро вы там? — спросил снизу Панков. — Спина у меня железобетонная, что ли?

Но когда Дёмочкин повис на Матвее, Панков под ними закачался, и все они повалились на прохладный плотный песок.

— Чего будем делать? — мрачно спросил Панков.

А Дёмочкин, сидя на дне траншеи, задумался. Он смотрел в высокое небо.

— Уже тоненькая луна видна, — сказал он. — Совсем новорождённая.

Все поглядели на серп месяца, тонкий, как след от ногтя, и поняли, что теперь-то уж всем попадёт по-настоящему, потому что хотя небо ещё светлое, но уже наступил вечер.

Вдруг знакомая голова в очках заслонила новорождённый месяц, и Матвей услышал голос прадеда:

— Вот они где, голубчики!

С земли вниз сунулась бородатая морда Гамбринуса, он жалобно заскулил, увидев ребят с такой высоты. И Пискля запрыгал там наверху и запищал:

— Вот они! Вот они! Я сказал, что они тут!

Сверху, сталкивая песок, сползла складная лестница-стремянка, на которую прадед всегда влезает, чтобы снимать яблоки с высоких веток.

— Ну-ка, братцы, установите её там поудобней, — распорядился прадед. — Так! Теперь вылезайте живо. По одному.

Они вылезли по одному на поверхность земли, на зелёную травяную сторону. Здесь, на улице, уже было не так, как раньше: солнце село за сосны, яблоневые сады за заборами потемнели, и кой-где в домах уже зажглись огни.

— Хороши! — неодобрительно сказал прадед всем четверым. — Препровожу вас в детский сад и сдам на руки начальству. Воображаю, сколько хлопот вы понаделали!

Но «начальство» — Зоя Петровна уже бежали по улице им навстречу. Она махала руками, лицо пылало гневом. Едва она подбежала, как Пискля заговорил быстро-быстро:

— Это отдельный Матвей туда первый залез. Это он прыгал на матрасе…

Зоя Петровна сейчас же перенесла свой гнев на прадеда.

— Вот, вы видите, что делается! — зашипела она, наступая на него.

— Ужас-ужас, — согласился прадед и сделал такие же страшные круглые глаза, как у неё.

— Ваш отдельный мальчик портит наших детей! Я буду жаловаться! — крикнула Зоя Петровна.

— Ужас-ужас-ужас, — закивал прадед.

Однако теперь Матвею показалось, что в очень страшных глазах прадеда прыгает смех. Но, может быть, Матвею только показалось? И в самом деле, прадед поглядел на Зою Петровну с жалостью.

— Наверно, очень утомительно всё время жаловаться, — сказал он. — Вот и Пискля у вас всё жалуется, тоже, наверно, устаёт, бедняга.

Зоя Петровна сделалась красная, как свёкла, она отвернулась от прадеда, схватила Панкова и Дёмочкина за плечи:

— В группу, в группу, в группу!

Однако Панков выскользнул из-под её руки. Он сделал шаг к Матвею и сказал решительно:

— Мы с Дёмочкиным сами свалились в траншею.

— Да, — сказал Дёмочкин, — захотели и свалились.

И они сами пошли в группу, впереди Зои Петровны.

Прадед взял лестницу-стремянку за толстый конец, Матвей взял за тонкий, и они понесли её домой. Прадед шагал впереди и молчал, а Матвей шёл, насупившись, сзади. Он даже спотыкался, потому что он ждал: сейчас прадед скажет: «Я на тебя сердит! Ты ещё мал, и нельзя тебе лазать по всяким траншеям!» И правда, прадед сказал:

— Я на тебя сердит. — Но дальше он сказал по-другому: — Мы с тобой мужчины, Матвей, а наша прабабушка — женщина, и мы должны её щадить, а не волновать.

Больше он не прибавил ничего. Матвей шёл и всё повторял про себя, молча: «Мы мужчины, мы мужчины, мы сильные, мы защитники». И даже походка у него стала другая, твёрдая, он больше ни разу не споткнулся. Если бы не лестница в его руках, он бы сейчас помчался к прабабушке, обнял бы её и сказал бы ей, что теперь всегда будет её щадить и защищать. Но лестница ему мешала, и он шагал и шагал. Он глядел на сутулую спину прадеда в стареньком обвисшем пиджаке, на седую склонённую голову, и всё пытался угадать — какие ещё сердитые мысли думает он на ходу. А прадед думал: «Как же это, наверно, весело путешествовать по длинной-предлинной траншее и прыгать на старом пружинном матрасе…»

Закопали траншею. И пришла в детский сад по трубам тёплая вода. Улица Зелёная опять стала ровная, только посередине, где рыл канавокопатель, осталась жёлтая песчаная дорога. Но сквозь песок уже стали прорастать травинки.

А в самом дальнем, самом тихом углу территории детского сада рабочие начали строить для ребят открытый, без крыши, бассейн. И если смотреть сверху из дедовой светёлки, видно, как облицовщик выкладывает по стенкам и дну бассейна белые плитки, и они блестят на солнце.

Матвею хочется туда. Он тоже хочет купаться в бассейне, когда его выстроят. И вообще он хочет туда.

Он вылезает за калитку и идёт на ту сторону. Неторопливым шагом прохожего человека он прохаживается вдоль длинного-предлинного забора детского сада. Забор не сплошной, а из планок, сквозь него хорошо видно. Здорово бы, конечно, побежать бегом и звонко провести по всем планкам крепкой палкой — тр-р-р-р, чтобы все ребята оглянулись. Но тогда оглянутся воспитательницы, нянечки, а может быть, и сторож, а вдруг и сама заведующая, и опять будут неприятности.

Поэтому Матвей идёт просто так. Все люди имеют право ходить по улице мимо детского сада. Сквозь забор он глядит на беседки, украшенные флажками, на педальные машины, качели, гамаки и деревянные горки. Матвей проходит мимо площадки для младшей группы, малыши лепят куличи из песка. Кто-то один бегает, раскинув руки, и урчит, как самолёт.

Матвей проходит мимо средней группы. Все тут расселись на низких скамьях вокруг воспитательницы, она читает им книгу. Он замедляет шаги возле старшей группы. Он сразу примечает Панкова, который занят делом: выдирает из рук Дёмочкина жёлтый пластмассовый руль. А Дёмочкин задумчиво смотрит на руль и держит его крепко. Потому что руль — прекрасная штука. С ним можно играть в теплоход, и в автомашину, и в самолёт, и даже в космический корабль, хотя неизвестно — бывают ли такие рули на космических кораблях. Но это неважно. Панков требует:

— Отдай!