— Горе вам: войско идёт!

Озадаченная чернь остановилась и притихла. Среди воцарившейся тишины ясно слышались фанфары труб и гулкий шаг железной колонны римлян.

   — Спасайтесь, люди! — раздались за оградой двора отчаянные крики.

Переулок загудел от топота бегущего в смятении народа. Трубы звучали всё ближе и громче; наконец раздалась отчётливая команда офицеров и боевой клик римских солдат.

Толпа, охваченная паническим страхом, бросилась в беспорядочное бегство. Двор гостиницы опустел. Минуту спустя он снова наполнился римскими воинами и вооружёнными слугами нази (председателя) синедриона.

Марк бен-Даниил, Элиезер и братья его из Румы были немедленно арестованы как зачинщики уличной драки и отведены под конвоем в Сион.

Арестованным пришлось недолго ждать в роскошной зале, отделанной кипарисовым деревом и расписанной золотыми арабесками, в доме Гиллеля, куда их отвела римская стража.

Пурпурная занавесь в дверях с правой стороны распахнулась, и к ним вышел из внутренних, покоев великий нази синедриона, Симон бен-Гамалиил, в сопровождении Веньямина бен-Симона.

Внук знаменитого Гиллеля был высокий, статный мужчина лет пятидесяти. Седина едва коснулась его чёрных волос, ниспадавших на плечи длинными локонами, и подвитой, старательно расчёсанной бороды. Живое, выразительное лицо напоминало благородный облик его отца, утончённого Гамалиила, а в живых блестящих глазах и улыбке тонких губ сказывалась сердечная доброта просвещённого гуманного человека. Его изящную фигуру живописно облегал белый с фиолетовой каймой хитомен, узкие рукава которого были стянуты у кистей рук широкими золотыми браслетами, а гибкий, сильный стан обвивал белый с красным узором пояс-эмиам.

Войдя в залу, нази строго взглянул на юношей, почтительно склонившихся перед ним.

— Прискорбно мне видеть учеников закона, обвиняемых в преступном потворстве беззаконию, — произнёс он звучным голосом. — Что скажете вы в своё оправдание?

Молодые люди стояли, понурив головы. Из них только один Марк не признавал себя виновным. Разве мог он совершить преступление, вступившись за беззащитного старца и избавив его от жестокого самосуда черни? Юноша смело выступил вперёд и с низким поклоном сказал председателю синедриона:

   — Виноват один я, товарищи только увлеклись моим примером. Мне стало жаль почтенного старца. Народ не был вправе казнить его позорной смертью. Он говорил истину.

   — Которая, однако, была богохульством. Ты поступил опрометчиво, — внушительно заметил Симон бен-Гамалиил и, как бы читая в мыслях Марка, добавил: — Жертвы Богу установлены законом Моисея, и кто восстанет против них, да накажется смертью. Этот закон пока ещё не отменен, и народ был в своём праве побить камнями человека, проповедника новой веры, противной святым отечественным преданиям, подстрекателя к бунту против властей и высших классов. Заступаясь за него, ты делался его сообщником.

Услышав такое тяжкое обвинение против Марка, молодые люди с беспокойством переглянулись между собой и, наконец, все трое воскликнули в один голос:

   — Марк бен-Даниил не виноват! Это мы побили народ. Суди нас, а не его.

Симон бен-Гамалиил добродушно усмехнулся.

   — Говорите, кто из вас был зачинщиком? — спросил он, принимая снова строгий вид.

   — Никто не был. Все действовали сообща, — единодушно отвечала молодёжь.

   — Действительно драка вышла дружная! — саркастически заметил нази и, обращаясь к Веньямину бен-Симону, сказал: — Пока первосвященник не решит дела, ты возьмёшь их к себе на поруки. Ступайте с Богом! — кивнул он головой арестованным, отпуская их жестом руки.

В доме Веньямина, куда молодые люди отправились в довольно неприятном настроении духа, они были встречены Фамарью. Девушка непринуждённо поздоровалась с учениками массоры Гиллеля, где её брат был наставником. Она с оживлением принялась рассказывать, какой переполох поднял мальчишка, посланный Абнером, и как они с матерью испугались за брата. Но теперь, слава Богу, всё обошлось благополучно. Лукавая красавица, пленительно улыбаясь, поздравила юношей со счастливым избавлением от опасности.

   — Одно только неприятно, — добавила она, опуская ресницы, — что мне велено держать вас, бедненьких, под замком, пока не придёт стража, чтобы отвести вас в темницу. Брат распорядился, чтобы вы были заперты в чулан. Мешок соломы и кувшин пресной воды — вот всё, что велено вам дать. Как мне вас жаль. Вам придётся спать на соломе и утолять жажду одной водой в такой торжественный день!

   — Прелестная бат-Симон, неужели ты не прибавишь к ней ни капли вина! — воскликнул Филипп умоляющим тоном и простирая руки.

   — Я не могу ослушаться брата! Он строго-настрого приказал томить вас голодом и жаждой. Ведь вас будут судить всем синедрионом, как государственных преступников!

   — И все-то ты врёшь! — раздался весёлый голос Веньямина, незаметно подкравшегося к разговаривающим. — Я велел тебе, шалунья, приготовить трапезу для гостей и только одному Филиппу не давать вина, потому что он и без того выпил сегодня много.

С громким смехом упорхнула Фамарь из комнаты, чтобы велеть служанкам накрывать на стол. Веньямин сообщил гостям радостную весть: Симон бен-Гамалиил желает оставить дело без последствий Первосвященнику будет доложено, что нази не нашёл достаточного повода предать арестованных суду и отпустил их с миром.

Таким образом, вы можете сегодня же отправиться по домам, — заключил хозяин, ласково улыбаясь студентам.

Вечером Иерусалим запылал огнями. На улицах горели плошки и факелы, а на площадях смоляные бочки. Юноши и девушки пели победные гимны в честь Иуды Маккавея. На ярко иллюминованной площади Ксистос собралось всё сионское общество.

Утомлённый пережитыми в этот день впечатлениями, дамаскинец стоял в стороне от веселящейся молодёжи. Он равнодушно смотрел на живописную картину залитого бесчисленными огнями города, на пылающий храм, на громадное зарево, разлитое красным отблеском по тёмному своду ночного неба.

   — Отчего ты стоишь в стороне, не поёшь и не пляшешь с нами? — спросила его подошедшая Фамарь, протягивая ему с улыбкой руку. — Пойдём, я хочу с тобой потанцевать.

Напускное равнодушие к танцам и угрюмость сразу исчезли, как только Марк заглянул в тёмные, влажно блестевшие глаза девушки. Она всё ещё улыбалась.

   — Если хочешь, я готов целую жизнь петь и плясать с тобою! — как-то нечаянно сорвалось у него с языка, и он впился глазами в юную чародейку.

Она ответила ему звонким серебристым смехом, повисла на его руке, и они закружились под задорные звуки тамбуринов, сопровождаемые плясовым припевом.

Возвратясь домой, бен-Даниил чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. На прощанье Фамарь доверчиво пожала ему руку и посмотрела на юношу так нежно, что сердце бен-Даниила забилось учащённо.

Между тем новый друг дамаскинца, весёлый, беззаботный Филипп, напротив, возвращался в своё жилище понурив голову. В этот вечер он виделся с девушкой, которую давно уже страстно любил, но, к несчастью, их разделяла целая непреодолимая пропасть условий. Филипп был сыном небогатого землевладельца в презираемой иудеями Галилее, и всё, что он мог достичь в будущем, ограничивалось почётным званием раввина в родимом городе Руме, тогда как его возлюбленная была знатного происхождения, дочь сановника, облечённого княжеской властью. Разве мог он когда-нибудь помышлять о женитьбе на ней? Что толку в том, что девушка сама любила его? Разве это ещё не увеличивало их обоюдного несчастья? Погруженный в свои невесёлые думы, Филипп ускорял шаги, спеша добраться до своей горенки, чтобы забыть во сне горькую действительность.

По случаю предстоящей свадьбы Иммы в доме Гиллеля ежедневно собиралось весёлое общество, состоявшее из подруг невесты и друзей жениха. Теперь к ним присоединился и Марк бен-Даниил.