Его спина при этом оставалась прямой, лицо – невозмутимым.

– Честь обязывает меня сдержать свое обещание.

– Честь? Но мое поведение…

Она потянулась к стулу, чтобы опереться на него, но при это' привалилась к стене. Правда, стена и помогла ей не упасть, пока она размышляла.

– Но я же вчера вечером была омерзительна.

Ей сперва показалось, что он улыбнулся. Но когда она подняла на него глаза, он был предельно бесстрастным и суровым.

– Я ваш дворецкий, миледи. С моей стороны было бы крайне: наглостью осуждать ваши действия, в чем бы они ни выражались.

Она прищурилась, затем нахмурилась. Голова ее была по прежнему тяжелой и мутной, но его слова были вполне понятны. Он не уедет в Лондон, как бы сильно она его ни раздражала. Что бы она ни делала.

Но он ведь это не серьезно. Или серьезно?

– Однако… – начала она.

– Не хотите ли позавтракать, миледи? – перебил он ее. Сельди? Она сегодня необычайно мягкая и сочная.

Он снял с блюда крышку, слегка махнув ею в лицо Софии, чтобы она ощутила аромат.

– Или, может, желаете яичницу?

Он поднял другую крышку.

– Боюсь, она немного недожарена. Я прямо сейчас поговорю с кухаркой. Или вы такую любите?

Он слегка наклонил блюдо, чтобы ей было видно. София глядела на слизкие бледно-желтые яйца и делала глубокие вдохи, чтобы унять тошноту. На ее беду, запах рыбы произвел на нее наиболее пагубное воздействие, чем какой бы то ни было другой. Прижав ладонь ко рту, София выбежала из комнаты.

Она не показывалась в течение следующих четырех часов, и только перед тем, как лечь в кровать, вышла выпить некрепкого чаю.

София не спала. Голова ее перестала гудеть, ощущение, будто рот набит муслином, прошло, и теперь она лежала и спать ей совершенно не хотелось.

И было скучно.

Хуже всего, что это происходило в середине ночи. Однако она не могла заставить себя остаться в постели еще хотя бы на минуту. Придется встать и чем-нибудь заняться.

Больше никогда в жизни она не прикоснется к крепкому спиртному, поклялась София, садясь на кровати. Оно полностью нарушило естественные ритмы ее организма.

Со вздохом отвращения София накинула себе на плечи плед и побрела вниз, даже не озаботившись тем, чтобы зажечь свечу. Она хорошо знала весь путь, и луна сияла достаточно ярко, заливая весь дом бледным светом.

Обходя холл, она заметила, что письмо ее подруги Лидии до сих пор лежит нераспечатанным у входной двери. Они уже примирились после своей ссоры, но из-за помолвки Лидии ее письма были теперь полны романтических восторгов от предстоящей свадьбы, не говоря уже о бесконечных предвкушениях семейного счастья. От одной мысли о чтении очередного подобного письма София приходила в ужас, и невыносимое чувство одиночества толкало ее на то, чтобы пройти мимо.

Наконец, решив, что можно почитать что-нибудь другое, она направилась в библиотеку, хотя большого желания у нее и не было. Ей не хотелось тратить время над каким-нибудь пыльным старым фолиантом. Но, к сожалению, все обитатели погруженного в тишину дома давно спали.

Она намеревалась зажечь свечу и изучить корешки книг, но темнота была такой привлекательной, призрачный лунный свет, льющийся в окна, – таким таинственным… Подойдя к окну, она раздвинула занавеси, открывая вид на сияющие лунным серебром деревья и луг.

– Прекрасно.

София резко повернулась, испуганная и в глубине души взволнованная низким мужским голосом, прозвучавшим у нее за спиной. Она сразу же поняла, кто это. Майор слишком часто преследовал ее и днем, и ночью, он и сейчас не мог не оказаться здесь. Это показалось ей вполне естественным.

Она сразу же его увидела. Он сидел в тени, откинувшись на зад, вытянув ногу перед собой. Его лицо было едва различим в ночном сумраке.

– Я думала, вся прислуга спит, – сказала она.

– Прислуга спит, а я нет. Особенно когда такие ночные при зраки бродят по дому.

София ощутила, как у нее вспыхнули щеки из-за явного во хищения в его голосе, и обрадовалась тому, что в темноте не видно ее лица. «Мне следует сейчас же подняться наверх», укоряла она себя. Негоже джентльмену, тем более майору, видеть ее в одной лишь ночной сорочке и накинутом на плечи пледе. Кроме того, она уже знала, что может произойти в темноте наедине с этим мужчиной. Даже тогда, у его больничной койки при свете дня, между ними возникала определенная близость. А уж вчера вечером, когда она была пьяна…

«Нужно немедленно уйти в свою спальню», – повторила она себе. Однако она этого не сделала. Вместо этого София поплотнее закуталась в плед и села на ближайший стул. В конце концов, она свободная женщина, и ей самой решать, что можно, а что нельзя. Если она захочет, она может заниматься чем угодно в темноте с привлекательным мужчиной.

– Я знаю, почему я здесь так поздно, – заговорила она, сама удивляясь своему хриплому голосу. – Но что делаете здесь в потемках вы? Вас беспокоит ваша нога? – Она заволновалась. – У вас снова началась лихорадка?

– С ногой все в порядке. Я просто размышлял.

Он говорил негромким вялым голосом, но ей вспомнился их разговор в госпитале, когда боль и лихорадка делали его речь затрудненной и невнятной. От этих воспоминаний она встрепенулась, сидя на своем стуле.

– Если вы себя плохо чувствуете, я немедленно пошлю за врачом.

Ответом на ее слова был тихий смех.

– Мою хворь не вылечит ни один доктор.

Он отставил в сторону пустой бокал для бренди.

– Хотите узнать, о чем я думал?

Она ничего не ответила. Его голос вместе с серебристым лунным сиянием околдовали ее своей темной магией.

Он наклонился вперед, показавшись из глубокой тени.

– Я думал об Испании и войне, – тихо заговорил он. – О смерти и ангелах милосердия. О вас.

Она задрожала, ее влекло к нему. Крепко сжимая ладонями края своего стула, она зажмурилась, желая освободиться от странного наваждения, но вместо этого ее воспоминания стали еще более яркими, а боль – еще более явственной.

– Знаете, о чем я вспомнила? – спросила она хриплым голосом. – Я вспомнила, как сидела, как сейчас, в темноте, когда вы лежали в госпитале. Я говорила матери, что иду на музыкальный вечер, но вместо этого приходила к вам.

Она поднялась, от волнения чувствуя потребность двигаться, но здесь для этого не было места. Поэтому она просто стояла, глядя во тьму, туда, где были его плечи. Ее слова звучали помимо ее воли.

– Помню, в воздухе витал запах крови, ощущался ее медный привкус, с соседних коек доносились стоны. Но в основном я вспоминаю вас. Помню, как слушала ваше дыхание, задерживая свое, чтобы различить ваше. – Она ощутила, как по ее щеке скатилась слеза. – Вы даже не представляете, какой виноватой я себя чувствовала. Каждый раз, когда вы делали вдох, я благодарила Бога за то, что вы все еще живы, но вместе с тем понимала, что лишь продлеваю ваши мучения. Я знала, что вы умрете. Мы все знали.

– Но я не умер, – возразил он громко и твердо.

В каждом его слове звучала сила, достаточная для того, чтобы боль, сжимающая ее грудь, отступила, но страх, что это может повториться, остался. Остался ужас, что его может свалить очередная лихорадка, очередная рана может лишить его жизни. Затем он встал, могучий и здоровый, прямо перед ней.

– Не думайте об этом, София, – сказал он. – Все позади. Она покачала головой, зная, что для нее это никогда не останется позади, несмотря на его вновь обретенную силу. Она всегда будет помнить те дни, проведенные у его постели. Тот последний вечер в темноте.

– Мне нужно было уходить из госпиталя, – заговорил она. – Я не могла оставаться там всю ночь.

Как же она жалела, что не может нарушить правила приличия! Как же ей хотелось пренебречь опасностью скандал и остаться рядом с ним на всю ночь! Тогда она узнала бы, что он остался жив. Но она этого не узнала.

– Утром мне сказали, что вы умерли.

– Все позади, – повторил он и прикоснулся к ней.

Подняв руку, он погладил ее щеку, приподнял ее лицо, что бы она взглянула в его темные глаза.