Эрик — биолог по специальности. Он вырастил кусочек живой ткани, которая обладала чудесным свойством. Она, подобно растениям, поглощала кислород воздуха и углекислоту, превращая их не в обычную целлюлозу и растительные. белки, а в длинные молекулы полимеров. Как и растения, она «питалась» воздухом, водой и небольшой примесью минеральных солей. Ознакомившись с заявкой Эрика, я немедленно поехал вместе с ним в лабораторию. Так поступали все сотрудники комитета, если открытие или изобретение представлялось им достаточно важным и серьезным. — Я увидел что-то вроде аквариума, прикрытого сверху стеклянным колпаком. На поверхности густой темно-зеленой жидкости плавал опалесцирующий цветок. Во всяком случае, сначала мне показалось, что передо мной именно цветок. Он был полупрозрачным и обладал нежным оттенком слоновой кости. Форма его неправильна и асимметрична, но в ней скрыта неуловимая прелесть, завораживающая наблюдателя. Казалось, перед вами на миг застыло само движение. Но вот-вот, через секунду, сейчас, что-то произойдет, и лепестки, как волны, поднимутся, опустятся и побегут в разные стороны, стремясь догнать и никогда не настигая друг друга…

— Красивый…

— Дело не в том, что красиво, а в том, что полезно, ворчливо заметил Эрик.

— Это да, — улыбнулся я.

Эрик тоже понимающе улыбнулся.

— Ну и что же оно делает? — спросил я.

— Внутри этого цветка заключена живая ткань, которая выделяет полимер так же просто, как вы выдыхаете воздух. Полимер состоит из белковоподобных молекул с большим молекулярным весом. Структура этих молекул не столь сложна, как у природных белков, но она совершенно непохожа на обычные промышленные полимеры. В нее включены атомы серы, железа, магния и ряда других элементов. Впрочем, суть дела не в этом. В конце концов древесина и хлопок, кожа и жир тоже производятся живой материей. И все они являются высокомолекулярными соединениями. Однако качество этих природных полимеров нельзя существенно изменить по воле человека. Природа давала нам готовую химическую реакцию биосинтеза. И большего от нее не приходилось ждать. Так было до тех пор, пока не возникла радиационная генетика. Мое изобретение относится к этому разделу биологической науки. Полученная в результате жесткого облучения морской водоросли Opaliinariaos medium живая ткань, так называемая биотоза, обладает способностью продуцировать полимер, который и образовал этот странный цветок.

— И всегда у него такая форма? — спросил я, очарованный желтоватым блеском биотозы.

— Нет, в том-то и дело! — воскликнул Эрик. Я, кажется, попал в самую точку его изобретения.

— Когда наследственность изменена, структура полимерных молекул тоже подвергается превращениям, и вы получаете совершенно новый материал, а значит и новую форму цветка. Таким образом, регулируя генетические характеристики биотозы, что легко сделать с помощью излучения или химических воздействий, можно направленно менять свойства этих полимеров, управлять ими. Причем не забывайте, что эти полимеры получены фактически из воды и воздуха!

Я давно не люблю заводов. Мне они представляются воплощением насилия человека над природой. Однажды, еще в детстве, я с отцом летел над весенней степью. Воздух был как море, огромный и нежный, он легко и свободно нес наш аппарат. Внезапно отец сказал:

— Смотри, завод.

Я увидел трубы с рыжими и седыми шапками дыма, красные, в черных пятнах стены зданий, мрачные башни, отсветы огня в окнах, замысловатые извивы паропроводов, паутину электропроводов, автомашины, железнодорожные пути… Мне показалось, что на красивую и радостную землю лег отвратительный зверь из бетона, стекла и стали, который рычит и роет когтями почву, поднимая в воздух облака ядовитой пыли. Я поделился впечатлением с отцом. Он рассмеялся:

— Ты не прав. Заводы — это победа человека над стихийными силами природы. В них — наша мощь и основа прогресса. Они не всегда красивы, это правда. Но что поделаешь? Разве красив твой желудок, или печень, или сердце? Они нужны…

И все же я надолго сохранил неприязнь к этим творениям человека, где визжит и стонет поруганная и насилуемая природа.

Слушая Эрдмана, я представил себе химические заводы… без машин, башен, трубопроводов и прочей уродливой шелухи. Лежит себе этакая симпатичная биотоза и растет. Только успевай лепестки обрывать…

— И много вам удалось получить полимера от такой биотозы? — спросил я Эрика.

Какая-то намалеванная особа за соседним столом хмыкнула и торопливо прикрыла рот рукой. Эрик смутился.

— К сожалению, это все. Биотоза больше не растет, — сказал он, разведя руками.

Я понял. Бедный изобретатель! Этот смешок по соседству сказал мне о многом. Не очень-то тебя здесь ценят. Я почувствовал глубочайшую симпатию к Эрику…

Вдруг впереди я заметил знакомую фигуру. Я узнал в ней сотрудницу Института телепатии и помчался за ней.

— Алло!

Два синих глаза посмотрели на меня с любопытством, чуть насмешливо.

— О, это ви…

— Нам, кажется, придется работать вместе?

— Рьядом… — так улыбаются дети, вовсю и для себя.

— Плечом к плечу?

— Может бить…

— Нога в ногу, рука об руку?

— Ооо, — смешок звенит упавшей монеткой. — Я не умею ходить в ногу.

— Так, может, попробуем сейчас потренироваться? — Я осторожно касаюсь прохладного локтя. — Вы не русская. Как ваше имя?

— Ньет, ньет, — она отстраняется, на лице появляется скучающее выражение. Потом говорит: — Меня зовут Ружена.

— Чехия?

— Ага.

Мы шагаем по бульвару. Включили освещение и все испортили: исчезли голубые деревья и дымчато-сизые кусты.

— Вы давно работаете с Карабичевым?

— Два года.

— Как по-вашему, что он за человек? Меня интересует мое будущее начальство. Ермолов нас так быстро познакомил… Я не успел как следует его рассмотреть…

Люблю задавать такие вопросы. Убиваешь сразу трех зайцев. Узнаешь о ком-то третьем, узнаешь давшего отзыв и, наконец, узнаешь о неизвестных еще тебе взаимоотношениях.

— Он умный.

— О!

— Красивый.

— Да?

— Дельный. Он изобрел модулятор «ХЗ».

— Скажите!

Все зайцы целы и разбежались. Что это за модулятор, никогда не слышал. Надо бы узнать…

— А вас зовут Серьежа, да?

— Ермолов же знакомил нас!

— Оо, я никогда не слышу, когда меня знакомят. Если я очень много смотрю, то я уже не могу слушать. Я тогда теряюсь.

— Вот как. Значит, я произвел на вас ошеломляющее впечатление?

— Ошеломеля… Оо, ньет, ньет! — Смех вновь звучит, словно кто-то швыряет пригоршни монет в хрустальную вазу.

— А какое же?

— Смешное. Ви смешной!

Боже мой, как она смеется! Просто мороз подирает по коже.

— Неужели я похож на клоуна?

— Разве только клоуны смешные? Очень, очень серьезный человек тоже бывает немножко смешной.

— Значит, я был чересчур серьезен?

— Ага, — и снова смеется. Какая несносная девчонка!

Бульвар кончился, и мы выходим на площадь, где суетятся люди и машины.

— Смотрите, роботы возвращаются с работы, — говорю я, показывая на темную массу, двигающуюся посредине уличного потока.

— Да, да. Мне их всегда почему-то жалко.

— Отчего же?

— Знаете, я вижу их утром, как они рано-рано разъезжаются по своим местам. Они такие покорные, молчаливые и… беспомощные. И смешные. Какие-то у них крючочки, щупальца, усики. Все у них крутится, двигается, они все время что-то делают. Часто невпопад. У нас в доме робот-лифтер. Такой смешной! А из окна я часто вижу робота-регулировщика. Он тоже очень смешной. И очень вежливый,

— Вы любите, когда смешно?

— Нет, не смешно, а умильно.

— Умилительно?

— Да. Я люблю детей, они умильтительные.

— А у вас дети есть?

Ружена смеется. Значит, нет.

— Мне сюда, — говорит она.

Я делаю прощальный жест рукой, и мы расстаемся. Потом, стараясь быть незамеченным, я наблюдаю, как она бежит к распахнутой двери автолета и скрывается за ней, не обернувшись.