После того, как мы подъезжаем к моему дому, паркуемся на частной парковке и направляемся в лобби. Долорес любуется впечатляющей архитектурой, пока я достаю почту из своего ящика. Когда мы входим в квартиру, я говорю Ди, чтобы она чувствовала себя как дома и прыгаю в душ. После того, как вытерся, натягиваю пару джинсов и фланелевую рубаху. Оставив ее расстёгнутой, я возвращаюсь в гостиную в поисках Долорес. Она смотрит в панорамное окно.

— Думаю, теперь я буду называть тебя «Верхний Вест-Сайд», — говорит она мне, улыбаясь.

— Но «Бог» подходит намного больше.

Она направляется к книжному шкафу.

— Замечательные фото.

Она смотрит на одну, где я в прошлом году снял Маккензи, которая посылает в камеру воздушный поцелуй. От вспышки ее голубые глаза здесь светятся по-особенному.

— Это Маккензи, — объясняю я. — Племянница, о которой я тебе говорил в среду вечером… которая технически таковой не является.

Я показываю на другое фото, что стоит рядом.

— А это мои родители.

Это черно-белая фотография — моя мама выглядит блаженной, отец грозным, их каждодневное выражение.

Я достаю камеру, чтобы убедиться, что у меня еще есть пленка, проверить линзы.

— У тебя есть комната для проявки пленки? — спрашивает она.

— Вообще-то есть.

В ее глазах появляется взгляд, который мне уже становится знакомым — тот самый, который говорит, что она возбуждается.

— А ты мне ее покажешь?

Я убираю камеру и поднимаю руку.

— Прямо туда.

На самом деле, это встроенный шкаф, без окон и достаточно большой, чтобы там поместились полки с реактивами и стол и с ванночками для проявки фотографий. Конечно же, тусклый коричневый свет. Я закрываю за нами дверь, когда Долорес оглядывается по сторонам. И тут на меня накатывает то чувство, когда мы играли в «Семь минут в раю» в возрасте тринадцати лет. Но в те времена, «рай» не был таким великолепным.

Ди оглядывает меня с ног до головы.

— Ты хоть представляешь, насколько это все сексуально, Мэтью?

— Немного, — признаюсь я.

Она прижимается ко мне, а я прислоняюсь спиной к закрытой двери. Ди целует меня в подбородок, а потом царапает по нему зубами.

— Ты когда-нибудь сфотографируешь меня?

Она сгибает колени и скользит вниз по моему торсу, ее теплые ладони оставляют за собой жаркий след, когда они едва касаются моей груди и живота.

Я тяжело сглатываю.

— Непременно.

Она усеивает мой живот легкими поцелуями.

— Мы будем, как современные Джек и Роуз из Титаника.

Теперь уже тяжело дыша, я говорю:

— Джек был слабаком. Если бы я был на его месте, я бы связал Роуз, вставил в рот кляп, и запихал ее задницу в спасательную шлюпку. А потом запрыгнул бы за ней.

Я хотел отметить, что если бы Роуз просто сделала так, как сказал ей Джек, они бы оба выжили.

Ди облизывает губы и спускает мои джинсы вниз, освобождая мой уже изнемогающий член. Берется своей маленькой ручкой за основание и медленно двигает ей вперед и назад.

— До тех пор, пока ты не сделаешь эти фотографии и не проявишь их здесь, я хочу, чтобы ты думал об этом, когда в следующий раз окажешься в этой комнате.

Все еще держась рукой у основания, она накрывает кончик моего члена своими губами, нежно его посасывая, и слегка прикасаясь к нему языком. Я сильнее прислоняюсь к двери — мои ноги становятся слабее. Она отрывается от меня, сильнее отодвигает крайнюю плоть и берет меня полностью в рот.

И я не могу сдержать стон.

— Чеееерт.

Ее рот такой горячий и влажный и она так туго меня сжимает, что перед моими закрытыми глазами появляются яркие вспышки. Медленно она наращивает силу посасывания ртом, и скорость ее руки — я зарываюсь своей рукой в ее волосы и крепко сжимаю.

Ди тоже мурлычет, а я умоляю:

— Быстрее…

Она удовлетворяет мою просьбу, и ее голова начинает двигаться быстрее, с каждым движением ее рта приближая меня к развязке. Я бормочу:

— Ди… да… уже скоро…

Она сжимает свой рот крепче, и потом я кончаю, яростно рыча и сильно сжимая ее волосы в кулаке — при этом пытаясь не тянуть. Как только она меня отпускает, я опускаюсь на пол, дыша так, будто я отбегал Нью-Йоркский марафон.

Дотягиваюсь до Долорес — притягиваю ее к своей груди. Целую ее в нос, в обе щеки и, наконец, в губы, глубоко.

— Я буду помнить об этом долго, очень долго.

— Миссия выполнена.

***

— Ты разыгрываешь меня, да?

Я снимаю свой шлем и пристегиваю его к своему байку.

— Нет, я серьезно.

Ди не слазит с мотоцикла.

— Я подожду тебя здесь, если ты не возражаешь.

— Да ладно тебе, мы уже на полпути, мне просто надо унести свой конверт.

— Ты когда-нибудь слышал поговорку: «Нервничает, как проститутка в церкви»?

— Кончай отпускать самокритичные комментарии. Будь оно так, я бы уже извелся от нервов. Пошли.

— Мне надо будет пить кровь?

— Только если ты на крещении.

Если вы еще не поняли, мы в церкви Святой Марии. Сегодня воскресенье, а по воскресеньям, я хожу в церковь, даже если только успеваю на конец мессы. У меня глубоко засела вера, что если я не приду, случится что-то ужасное.

Вот что с вами делают двенадцать лет учебы.

Тяну Ди за собой в вестибюль. Она делает осторожные шаги, будто она ступает по дому с призраками.

В дверях появляется седой джентльмен в костюме, неся в руках полную корзину для сборов.

Как раз вовремя. Я пихаю туда свой конверт и киваю головой, когда голос пастора разносится эхом через микрофон из главного зала, раздавая заключительные благословения. Ди смотрит на все, стоя рядом со мной и копируя мою позу. Прежде чем пастор успевает закончить, мое внимание привлекает звук шагов, доносящийся с лестницы из подвала. Через боковую дверь выходит Сестра Беатрис Дюган, а за ней десяток учеников Воскресной школы.

Сестра Би была моим первым сексуальным опытом. Ну… моим первым сексуальным опытом с самим собой. В этом плане она была первой у нас всех.

Погодите, все это отвратительно, так что забудьте, что я это сказал.

В любом случае, половая зрелость — это довольно смущающее время для подростка. Когда у тебя горяченькая учительница, которая еще и оказалась монашкой — делает это время еще более смущающим. Однажды я увлекся, когда впервые познал радость мастурбации. К сожалению, я не просто подрочил — я в буквальном смысле слова стер себе весь член. Вот так вот, в тринадцать лет, я получил диагноз СНП — синдром натертого пениса. Мне не надо развивать эту тему дальше, так?

Возможно, моя мама купилась на объяснение доктора, что мой СНП возник из-за долгого пребывания в мокрых купальных трусах, но мой отец — уж точно нет. Во время одного из наших разговоров по душам, он мне сказал, что нет ничего постыдного в онанизме, что это как электричество — Господь не дал бы нам этого, если бы не хотел, чтобы мы этим воспользовались. Но, как и всегда, чувство меры — это ключ. После того разговора я успокоился, и смог упорядочить свое самоудовлетворение без причинения вреда.

Одним взглядом сестра Би успокаивает хохочущих детей. А потом с ирландским оттенком в акценте, который к тому времени до сих пор сохраняется, она говорит:

— Мэтью, как ты, мальчик?

— В полном здравии, Сестра Би.

— В полном здравии, и все равно опаздываешь на мессу? Ай-я-яй.

Я пожимаю плечами.

— Лучше поздно, чем никогда.

Она улыбается.

— Наверно, ты прав, хотя когда будешь молиться Отче Наш, попроси немного пунктуальности. Я видела твоих родителей на ранней мессе, они выглядели серьезными, как всегда.

Я киваю. Потом поворачиваюсь к Ди и говорю:

— Долорес, это Сестра Беатрис, моя школьная учительница. Сестра Би, это Долорес Уоррен.

Сестра Би приветствует ее.

— Приятно познакомиться.

Ди машет.

— Привет.

Сестра Беатрис хмурит брови.

— Выглядит так, будто ты чувствуешь себя здесь неудобно, дорогая. Что случилось?