*

Все соглядатаи, побывавшие в Светлореченском княжестве, в один голос утверждали, что никаких признаков приготовления к войне там не видели: ни большого передвижения войск, ни сбора ополчений… Ветер молвы, колышущий людское море, тоже не приносил тревожных веяний. Княжество жило своей обычной жизнью, и непохоже было, что князь Искрен собирался напасть на Белые горы.

Лесияра решила нагрянуть в гости к зятю без предупреждения: даже если он и затевал что-то, то не успел бы накрыть крышкой внешнего благополучия котёл дурных замыслов. Опоясавшись вещим мечом и взяв себе в сопровождение только нескольких дружинниц, она перенеслась на княжеский двор. Её сразу узнали, и дворцовые слуги тотчас же побежали докладывать о прибытии владычицы Белых гор.

Просторная палата для приёмов сверкала золотой росписью на стенах, потолке и сводах, переливалась узорами, выложенными из белогорских самоцветов. Княжеский престол под тяжёлыми складками багряного балдахина пустовал; алые подушки, раскиданные по лавкам, горели золотом бахромы и кисточек. Лесияра прислушивалась и принюхивалась, пытаясь уловить в воздухе тревожный дух войны – призрачное веяние с холодно-стальным привкусом крови. Нет. Как будто ничего…

Вместо князя Искрена в палату вошла княгиня Лебедяна. Лесияра еле узнала дочь: так сильно та сдала. Холодящее наваждение наплывало на глаза и сердце повелительницы женщин-кошек: как будто постаревшая в свои последние годы Златоцвета приближалась к ней. Как все белогорские девы, Лебедяна должна была сохранять молодость очень долго: первые небольшие признаки увядания у них появлялись лишь к столетнему возрасту, а при постоянном получении омолаживающей силы Лалады от супруги – и того позже.

«Здравствуй, государыня, – поклонилась она, и морщинки заиграли около её губ и глаз при улыбке. – Как ты неожиданно! А супруг мой с сыновьями на охоте уже третий день. Нет их дома… Ежели б ты предупредила заранее, что придёшь, они бы, конечно, к этому времени уже вернулись».

Лишь в её зеленовато-лазоревых глазах, оставшихся молодыми и ясными, сияла вешняя белогорская сила. Подойдя к дочери и взяв её за руки, Лесияра спросила тихо и встревоженно:

«Лебедяна, что с тобою? Тебя не узнать… Как твоё здоровье?»

«Благодарю, государыня, не жалуюсь, – ответила та. – Постарела чуть-чуть – ну так, видно, это из-за того, что я далеко от дома, от родной белогорской земли, которая питает силой ходящих по ней».

«Нет, так не должно быть! – нахмурилась Лесияра. – Всё равно тебе ещё слишком рано так выглядеть… Признавайся, милая, в чём дело? Может быть, ты перенесла какую-то хворь, которая отняла у тебя много сил?»

Чуть помявшись и потупив взор, Лебедяна молвила тихо:

«Ну… вероятно, я увлеклась лечением моей семьи. Искрен в последнее время хворал дважды весьма тяжко, обычными средствами не излечить его было, и оба раза я своими силами поставила его на ноги в одну седмицу. Дети, само собою, тоже хворали, а старший, наследник, ещё и с лошади упал, едва не убившись. Ежели бы я рук не приложила, остаться бы ему калекою на всю жизнь».

Белогорские девы обладали целительским даром, но чуть менее выраженным, чем у женщин-кошек. Если последние при лечении использовали непосредственно силу Лалады без последствий для себя, то белогорские девы тратили собственную жизненную силу, коей с великой щедростью наделила их богиня.

«Лебедяна, отчего же ты ничего не сказала? – покачала головой Лесияра с горечью. – Зачем тратила свои силы, когда могла обратиться ко мне? Я бы излечила и твоего мужа, и моих внуков, и это не стоило бы мне ничего».

Как плотина сдерживает течение воды, так и улыбка дочери показалась княгине щитом, за которым таились иные, глубоко запрятанные в груди чувства…

«Я не хотела беспокоить тебя, государыня, – сказала Лебедяна. – Когда я могу справиться своими силами, зачем отвлекать тебя от дел?»

«Дитя моё! Какое беспокойство? – едва не вскричала Лесияра, и отзвук её голоса испуганным эхом прокатился по палате и спрятался где-то в складках навеса над престолом. – Посмотри, что ты с собою натворила! Милая, это очень неразумно – так растрачивать свои силы и жизнь. Ещё не хватало мне пережить собственную дочь…»

«Пойдём в мою светлицу, государыня, – предложила Лебедяна. – Здесь неудобно разговаривать…»

В надежде на прояснение Лесияра последовала за нею в её покои. Каждый золотой завиток росписи, каждый самоцвет хранил таинственное молчание, и Лесияра ощущала горькое эхо печали в душе: неужели она, прожив жизнь, так и не сумела постичь сердце своей дочери? Она пыталась расспросить эти узоры на потолке, как свидетелей, всматривалась в резьбу на спинке широкой скамьи, на которой из подушек было устроено удобное гнёздышко для дневного отдыха… В этих стенах проводила свои дни её дочь, и княгиня завидовала им, потому что они знали если не всё о сокровенных мыслях Лебедяны, то уж точно больше, чем она сама в последние годы.

«Присаживайся, государыня: в ногах правды нет, – пригласила Лебедяна, обводя рукою светлицу. – Где тебе удобнее покажется, туда и садись…»

Лавки у стен, два иноземных кресла с мягкой обивкой, стулья, накрытые накидками из дорогих тканей, и оттоманка-чужестранка, привезённая из жарких южных краёв – всё это было к услугам Лесияры, но она выбрала место поближе к дочери, возле столика для рукоделия у окна.

«Лебедяна, это нельзя так оставлять, – взволнованно продолжила она прерванную мысль. – Но я могу помочь тебе лишь отчасти: я не твоя супруга и не могу разделить с тобой ложе… Однако стоит мне только приказать – и любая из моих дружинниц поделится с тобой омолаживающей силой Лалады. Правда, – добавила княгиня, заметив в глазах Лебедяны колючий, возмущённый блеск, – я не думаю, что ты пойдёшь на это».

«Об этом не может быть и речи, государыня, – учтиво, но с дрожащим в голосе сдержанным негодованием ответила дочь. – Как ты можешь такое предлагать?»

Лесияра подалась вперёд через столик и завладела рукой дочери. Этой руке ещё полагалось быть молодой и гладкой, цвета розового мрамора, но кожа на ней уже начала блёкнуть, становясь бумажно-тонкой, появились коричневые пятнышки и морщинки. Увидев печальные преждевременные изменения, произошедшие с Лебедяной, княгиня даже на время забыла о цели своего прихода…

«Мне тягостно видеть, что с тобою творится, – молвила она тихо. – А грустнее всего – оттого, что твоё сердце почему-то закрыто от меня… Я тебя чем-то обидела?»

Рука Лебедяны дрогнула под ладонью Лесияры. От «камушка», брошенного княгиней, пошли волны, готовые вот-вот сорвать тёмный полог с тайны, но Лебедяна – не Любима, она умела владеть собою.

«О чём ты, государыня? Какая обида? Мне вовсе не за что на тебя обижаться», – грустно и кротко улыбнулась она.

«И всё-таки ты что-то недоговариваешь, – покачала Лесияра головой. – Ты даже перестала бывать дома… Когда ты была у нас в последний раз?»

В последний раз Лебедяна навещала Белые горы шесть лет назад, в день похорон своей матери, Златоцветы. Тогда она ещё выглядела прекрасной и молодой, как и полагалось белогорской деве в расцвете сил.

Заслышав резвый топот маленьких ног, Лесияра насторожилась и с любопытством вскинула голову: приближение этого звука было подобно радостному рассвету, сопровождаемому приветственными голосами птиц. В светлицу вбежала хорошенькая девочка лет трёх-четырёх, светленькая, но с янтарно-карими глазами и тёмными бровями и ресницами. Её волосы вились задорными пружинками, словно вытянутые из чистого золота и закрученные в спиральки волшебными огнеупорными пальцами белогорской мастерицы золотых и серебряных дел.

«А это что за чудо?» – улыбнулась Лесияра, словно согретая солнечным лучиком среди зимы.

«Чудо», завидев незнакомую гостью, остановилось как вкопанное, на бегу застигнутое приступом застенчивости. Взор Лебедяны озарился мягким светом летнего вечера, и она протянула руку к девочке:

«Ступай сюда, Злата, не бойся… Это – моя родительница, княгиня Лесияра, повелительница Белых гор – помнишь, я рассказывала? Ну, иди же!»