«Девицу не трогай, играть и петь ей не мешай, – прошипела Цветанка сквозь оскаленные от напряжения зубы. – А не послушаешь меня – ну, так у меня ведь тоже ножик есть. И резать им я умею».

Ярилко обмяк, лёжа на спине. Цветанка поднялась с него, отряхнулась и перевела дух. Заварушка между тем затухала: драчуны выдохлись и потянулись к своим столам. Ни одного не расквашенного лица не осталось вокруг, никто не мог похвастаться целыми зубами. Богатырь, окинув взглядом усеянное телами «поле битвы», крякнул и опустил лавку.

«Ну, будет с вас».

Кто-то спросил:

«Как звать-то тебя, добрый молодец?»

Тот огладил лихие усы, ответил:

«Звать меня Колываном Мстиславичем. На княжеской службе состою, дань с покорённых земель собираю. Собрал дань за двенадцать лет с лесных северян, да вот толкнул меня кто-то в ребро в корчму заглянуть, бражечки испить… Ну вас к лешему! Домой мне пора, отдохнуть от службы надобно. – И в свою очередь молодец спросил: – А чего передрались-то все, я не понял?»

«А… пёс его знает!» – махнул рукой изрядно потрёпанный мужик с синяком в пол-лица и окровавленным ртом.

Земля плыла под ногами Цветанки, когда она вышла на свежий воздух. Очень хотелось пить – язык стал сухим и шершавым, в горле царапало. Напившись колодезной воды, воровка пошла побродить по улицам, заглянула на рынок: ноги сами туда привели, и не зря – там медовым ручейком лился знакомый голосок под задушевный звон домры. Уже не таясь в толпе, Цветанка слушала Дарёну и чувствовала невнятный шёпот сердца. Что оно там бормотало, разобрать было невозможно – наверно, какие-то соловьиные глупости… Но улыбка сама собой щекотала уголки рта, как не дающий спать солнечный зайчик.

Вернувшись домой поздно вечером, Цветанка с порога учуяла вкусный запах пирогов. Он наполнял домишко плотным и хлебно-уютным теплом, а звон домры и голос Дарёны словно оплетали пространство золотыми узорами. Ребята, теснясь за столом, жевали пироги и заворожённо слушали песню-сказку про Чудо-юдо морское, а бабушка в полумраке печной лежанки задумчиво улыбалась, поглаживая свернувшегося пушистым чёрным шариком Уголька. Медно-янтарный отблеск лучины лежал на волосах Дарёны, распущенных по плечам: рыжевато-русая коса превратилась в пышную волнистую гриву, охваченную через лоб очельем. Весь свет сосредотачивался на её фигуре, как будто певица притягивала его, и воровка застыла, осенённая лёгким крылом сладкой тоски… Ещё никогда возвращение домой не было таким чудесным. Нет, их с бабулей хибарка не превратилась в княжеские хоромы, но тихое сияние, наполнившее дом с приходом Дарёны, казалось прекраснее, чем блеск самых роскошных богатств.

Завидев Цветанку, Дарёна прервала игру, согнала Олешко с большого берёзового чурбака, служившего сиденьем во главе стола, и с поклоном пригласила:

«Садись, откушай, чем мы сегодня богаты…»

Перед Цветанкой оказалось блюдо с пирогами, творожные ватрушки и чашка земляничного киселя. Вроде бы ничего особенного – самая простая повседневная еда, но Цветанка, обхаживаемая столь угодливой, приветливой и милой хозяюшкой, как будто попала на богатый пир.

«Тётя Дарёна, сыграй ещё», – попросил кто-то из ребят.

Улыбнувшись, та снова взяла домру и поплыла лебёдушкой вокруг стола, а очарованные ребята, приплясывая, пошли за нею гуськом. Кто-то пристукивал на ложках, кто-то брякал по пустому горшку, а Цветанка забывала жевать и глотать: её рот сам растягивался в широкую улыбку. Одна Берёзка не плясала – с нарочито скучающим видом сидела за столом, подпирая рукой голову. А Цветанке чудилось, будто это утреннее солнце в девичьем облике плыло вокруг неё в берёзово-белой рубашке, шелестя янтарными прядями – руки-ветви, волосы-крона. А алый узор вышивки – как жарко стучащая в жилах кровь лета…

Ночью Цветанка боялась дышать, чтобы не спугнуть это чудо, посапывавшее рядом под волчьим одеялом. Колдун-месяц, усмехаясь в мутное окошко, ворожил на волосах спящей Дарёны, и Цветанка, боясь её разбудить, позволяла себе ласкать их лишь взглядом. В низу живота набухал и стучал в такт сердцу жаркий ком сладкого напряжения, но Цветанка не знала, чем его разрешить, как дать ему выход.

Утром она посоветовала:

«Надень одёжку поскромнее. И лицо делай попроще, когда на рынке играешь, если хочешь, чтоб тебе подавали… А то госпожой выглядишь».

«В самом деле?» – удивлённо повела бровью Дарёна.

«Ты себя со стороны не видишь, а я вижу, как оно смотрится, – уверенно ответила воровка. – Держишься ты чересчур горделиво, как княжна в изгнании, вот народ и недоумевает. Проще будь – и подавать станут охотнее».

Дарёна последовала её совету. В узелке у неё была сменная рубашка, вышитая более скромно, а вместо своего богатого плаща она соорудила себе накидку из распоротого мешка из-под муки.

«Ну, как?» – спросила она.

«Сапоги, – сказала Цветанка. – Шибко хорошие».

Разувшись, Дарёна озадаченно рассматривала свои сапоги, украшенные бисерной вышивкой и жемчугом.

«Не идти же мне босиком…»

Без лишних разговоров Цветанка взяла их у неё и отрезала ножом расшитый верх голенищ – Дарёна только ахнула, да было поздно.

«Всего-то делов – украшательства убрать, – хмыкнула воровка, вручая ошарашенной Дарёне получившиеся чёботы. – На, щеголяй!»

Первое время Цветанка неприметно присматривала за ней, пока та пела на рынке: мало ли, кто пристанет! Когда появился Ярилко со следами синяков на злющей роже, оставшимися от той драки в корчме, воровка насторожилась, готовая снова вступиться за Дарёну, но воровской атаман прошёл мимо, даже не глянув на певицу. Значит, усвоил урок.

Местные скоморохи прозвали Дарёну Княгиней – за горделивую осанку и лёгкий налёт сословной спеси; впрочем, то, что они считали спесью, Цветанке казалось вполне естественным чувством собственного достоинства. Наладить дружбу с другими певцами и плясунами у Дарёны не сразу получилось, долгое время она держалась особняком, не давая себя, впрочем, в обиду. «Весёлые люди» тоже не с первого дня приняли её: слишком Дарёна от них отличалась – и исполнительскими качествами, и манерой держаться. Подаяние она принимала величественно, как нечто само собой разумеющееся и законно причитающееся ей, не пресмыкалась, не низкопоклонничала перед слушателем и пела как будто для собственной забавы, а не ради заработка. Скоморохи, если им плохо подавали, сворачивали выступление, а для Дарёны деньги, казалось, совсем не имели значения, и эти её отличительные особенности в конце концов начали привлекать к ней слушателей. Она была непривычной, иной, а значит – интересной. Даже, пожалуй, диковиннее медведя, выученного плясать под скоморошью дуду.

Насмешники и злопыхатели, впрочем, находились. Однажды Дарёну закидали грязью и навозом, при этом дразнясь высунутыми языками и показывая пальцем:

«Княгиня – на спине горбина! Мякиной набита, соломой подпоясана!»

Сделали это какие-то совершенно незнакомые Цветанке люди, среди которых были и мужички в возрасте, и молодые хлопцы. Воровка не исключала, что за всем этим мог стоять злопамятный Ярилко, а потому набросилась на них зверем, раздавая тумаки направо и налево, и ожерелье придавало ей сил и быстроты. Насмешники не ожидали нападения – кто-то бросился наутёк, кто-то попытался дать отпор, но испугался внушительного Цветанкиного ножа. Выкрики «княгиня – на спине горбина» ещё продолжались, когда вдруг повеяло ужасом… Толпа шарахнулась в стороны от чёрного всадника на вороном коне.

«Кто тут порочит княжеское звание?» – грозой прокатился холодный голос.

Засвистел кнут – и на лицах, на руках людей взбухли кровавые полосы от его шипов. Досталось и насмешникам, и ни в чём не повинным зевакам. Это был княжеский соглядатай, следивший за порядком и высматривавший запрещенные вышивки с «солнечными знаками». В последнее время такие люди появлялись редко, и тем страшнее казался каждый их набег – как гром среди ясного неба. Они были великолепными наездниками, головы умели рубить прямо с седла, обладая полномочиями без суда и следствия казнить провинившихся. Следом за свистом кнута сверкнул меч, и под ноги Цветанке подкатилась белобрысая голова молодого парня, особенно усердно кричавшего дразнилку. Застывшая маска смерти, кровоточащий срез шеи… Тошнотворно-тёплая волна дурноты подступила к горлу Цветанки, но она, с усилием проглотив мерзкий ком ужаса, поспешила вытащить несчастную, закиданную грязью и навозом Дарёну из средоточия переполоха, пока её не затоптала толпа и не заметил чёрный каратель.