— Неужели же они, семь человек, только одни и заняты всяческими работами?

— Им помогают, конечно, рабочие. Но рабочие ничего не знают, кроме чисто механических операций.

— А где ведутся эти окончательные работы?

Алледин показал мне на то самое здание, которое я сначала принял за храм, а потом счел за мастерскую.

— Но я могу получить доступ туда? — спросил я.

— Нет! Никогда! — ответил он тоном, не допускающим возражений.

Мне ничего больше не оставалось, как на время, по крайней мере, для видимости, подчиниться запрету, но потом постараться проникнуть эту самую главную тайну, ибо что означает обладание нигилитом, если не знать, как его обрабатывать?

Отчасти я полагался на Шарля Леонара, который лучше меня умел шнырять по всем закоулкам.

Добавлю, однако, что эта тайна, собственно, единственная из всех тайн Вулоджистана, так и осталась неразгаданной нами…

Обстоятельства сложились так, и в этом нет нашей вины. Впрочем, если бы мы раскрыли и эту тайну, кто знает, какую пользу могло бы принести это знание человечеству, если принять во внимание…

Но прочь, прочь мрачные мысли! Может быть, еще все уладится, все пойдет на лад и кончится счастливо для нас и для человечества!

Итак, я продолжаю свое повествование.

В тот же день приставленный ко мне Алледин отвел в мое распоряжение место, выбранное мной для сооружения предположенных мной мастерских и пригнал целую армию рабочих всех категорий. Я приступил к сложным работам. Первым делом надо было позаботиться о сооружении двигателей. Для этого я использовал силу падения воды одного маленького, но мощного водопада, вырывавшегося из недр гор и падавшего в долину. Потом надо было запастись порохом. Для пороха нужна сера, она имелась, уголь — его можно было добыть без труда. Вопрос, имелась ли селитра, тоже нашел удовлетворительное разрешение. Когда у нас появился порох, все горные работы, и без того шедшие очень быстро, ибо вулоды работали великолепными, хотя, конечно, и примитивными инструментами из нигилита, пошли еще быстрее. Одновременно с созданием построек для мастерских я занимался изготовлением сложных станков, пригодных для многих работ. Станки эти сооружались из железа, которое покрывалось слоями нигилита.

В работе мне помогал Нед Карпентер, который за это время совершенно прижился в Вулоджистане и был очень доволен собственной участью. Как-то однажды он пришел на работу в сопровождении молодой, хорошенькой женщины, с которой обращался, на мой взгляд, несколько излишне фамильярно.

— Что это за женщина? — спросил его я.

— Надайа! — крикнул он женщине. — Поди сюда, моя душа! Познакомься с мистером Шварцем! Надайа — моя жена, мистер Шварц! Как же, как же! Нас повенчали уже неделю назад. Она славная хозяйка, моя женушка, и мы заживем душа в душу!

— Вы женились, Нед? — в полном изумлении пробормотал я.

— Разумеется, сэр! Самым законным порядком! Сначала какой-то мистер жрец бормотал над нами все, что полагается, а потом нас записали в книги и выдали нам номерки… Посмотрите!

И он протянул мне какой-то жетон, на котором были изображены две сплетшиеся руки.

Тут я припомнил, что легкомысленный Шарль Леонар много раз заявлял мне, что и он скоро женится, только хочет жениться, не на простой вулодке, хотя бы касты из воинов или даже жрецов, а на одной из двадцати восьми храмовых жриц, посвятивших свою юность служению богине Санниа.

Я принимал все это за шутку, но теперь поверил.

— Женитесь и вы, мистер Шварц! — приставал ко мне Карпентер. — Нет, право, почему вам оставаться бобылем?! Господи Боже мой! Да тут столько писаных красавиц!.. Выбирайте любую, вам отдадут ее без всяких разговоров… А что касается самих девушек, то есть на счет того, захотят ли сами девушки, то, мистер Шварц, будьте уверены: только пальцем махните, сотня прибежит! Надоели им, надо полагать, их собственные вулоды хуже горькой редьки, и они на нас смотрят, как на божков…

Я насилу отделался от бесцеремонного Карпентера. Его слова расстроили меня, разбередив старую, сочившуюся несколько лет кровью рану в моем сердце…

Дело в том, что в дни моей молодости я любил одну девушку. Это было там, на родине, в Германия. Она была дочерью одного англичанина, женившегося на немке. Алиса, так звали эту девушку, была хороша и добра, как ангел, и бедна, как… как не знаю, что.

И я был беден, и мне приходилось изо всех сил бороться за кусок черствого хлеба…

Но я выбивался в люди. Я рассчитывал, что еще полгода, самое большое — год, и я смогу сделать предложение Алисе, вырвать ее из когтей отца, которого я считал если не негодяем, то совершенно беспутным пьяницей и паразитом.

И вот меня подстерегло страшное горе: Алиса исчезла.

Я узнал, что ее отец буквально продал ее. Она была так хороша и так беззащитна!

Я кинулся на поиски, но единственное, что я узнал, Алиса была увезена куда-то за границу, в другую часть света. Она пропала без вести…

Но что вспоминать об этом?

Чтобы отделаться от мыслей, навеянных на меня разговором с Карпентером, я отправился поболтать с Шарлем Леонаром.

Французу, как и нам, нашлось дело у вулодов.

Что именно делал Шарль Леонар, я точно не знал. Но скоро узнал…

Еще приближаясь к зданию, которое походило на наш ипподром, я услышал крики команды, топот ног, отбивающих такт.

Потом все умолкло, и до меня донесся голос француза:

— Теперь, милостивые государи, маленькое упражнение. Давагаси! Попробуй расшибить меня кулаком! Да, пожалуйста, не стесняйся!

Секунду спустя словно стон вырвался из десяти грудей.

Я вбежал в помещение, где проделывались какие-то таинственные упражнения и предполагалось расшибить голову француза увесистыми кулаками какого-то Давагаси. И я увидел странную картину: молодой, атлетически сложенный воин, по-видимому, противник Шарля Леонара, лежал, почти уткнувшись лицом в песок арены, а сам Леонар выкручивал его руку. А зрители этой странной картины, молодые вулоды из касты воинов, смотрели с изумлением на поражение своего гиганта-соплеменника французом, который казался пигмеем по сравнению с ними.

— Что вы делаете, Леонар? — крикнул я.

— А, это вы, Шварц? Добрый день! Что я делаю?

Только что вывихнул руку этому парню.

— Зачем?

— Даю маленькую лекцию, и больше ничего, мой милый Шварц! Может быть, и вы хотите попробовать счастье в борьбе со мной?

Разумеется, я не имел ни малейшего желания воспользоваться предложением Шарля Леонара и испытать на себе, как приятно, когда тебе производят вывих руки или перелом ребер.

Француз не очень огорчился моими отказом, и весело крикнул молодым воинами вулодов:

— Ну, чья очередь теперь?

— Моя! — отозвался какой-то юноша.

— Так начинаем!

— Берегитесь, чужестранец! Со мной вам будет потруднее справиться, чем с моими товарищем!

— Попробую! — откликнулся Леонар.

Новый противник француза подкрадывался к нему по-кошачьи, потом пошел на Леонара и одновременно нанес моему приятелю удар, которым мог бы уложить быка.

Я невольно вскрикнул: мне показалось, что Леонар, получивший удар прямо в висок, покатился безжизненными трупом.

Но через секунду я убедился, что Леонар просто-напросто отскочил от своего противника.

Что же было с вулодом?

О, с ним случилось нечто совершенно неожиданное!

Взмахнув огромным кулаком с невероятной силой, они нанес удар по воздуху, и, естественно, на мгновение потерял устойчивое равновесие своего могучего тела. А Леонар подстерег именно это роковое мгновение и совершенно легкими толчком в поясницу послал гиганта пахать носом песок арены.

Ошеломленный, одуревший гигант лежал, уткнувшись лицом в песок, и, когда поднялся, надо было видеть его бараньи глаза!..

Третий вулод, попытавшийся вступить в состязание с Леонаром, попытался задушить француза в своих медвежьих лапах, но сейчас же поплатился за дерзость: вскрикнул сдавленным голосом, раскинул могучие руки, шатаясь, сделал два или три шага и потом, совсем обессилев, опустился на песок. Его лицо было бледно, глаза мутны, на лбу выступил пот, а на губах показалась пена.