— Я и раньше вам верил.

— Но теперь верите больше?

— Д-да, больше. Потому что…

— Потому что от постороннего человека услышали намек на существование гигантов. А не пришло вам в голову, мой милый мистер Шварц, что я раньше вас слышал ту же легенду аборигенов и именно на ней построил всю мою сказку о виденном?

Он лукаво прищурил глаза.

— Ради бога, Леонар! — невольно вскрикнул я. — Ради всех святых, не шутите вы такими вещами! Ведь, если вы мистифицируете нас…

— Ну-с?

— То шутка зашла слишком далеко! Вспомните, что мы уже похоронили на дороге четырех человек наших товарищей!

— Ба! — засмеялся Леонар. — Им просто сделалось неинтересно жить и они отправились на тот свет, посмотреть, нельзя ли там устроиться получше…

Он вдруг стал серьезным и, хлопнув меня по плечу, сказал:

— Нет, дружище! Я не шутил и не шучу, и не думаю шутить впредь. Успокойтесь: мы буквально на пороге той страны, которая нам нужна или… или не нужна вовсе! Стойте! Кажется, вы говорили, что рассчитываете завтра двинуться дальше? Ну, и отлично! Завтра вы, надеюсь, окончательно убедитесь, что я самый серьезный человек в мире. А сегодня не хотите ли вы немножко развлечься?

— Вы нашли какое-нибудь развлечение тут?

— О, мадонна! Человек с юмористической жилкой всегда что-нибудь придумает. Видите эти палочки?

И он показал мне пару солидных колышков с заостренными концами. Их он изготовил при мне из тонких стволов какого-то деревца, срубленного им еще на пути к станции Макдональд.

— Для чего вам эти колышки? — заинтересовался я.

— А вот, если хотите, пойдемте и увидите! Я хочу проделать один любопытный опыт.

Он увел меня в сторону от станции, километра на полтора. Там находилось довольно обширное болото с отвратительной соленой водой. В болоте, как я знал от персонала станции, водились довольно крупные крокодилы, выползавшие понежится на отлогие песчаные берега.

Увидев одного из таких крокодилов, Леонар принялся визжать, виртуозно подражая хрюканью поросенка. Едва заслышав визг, крокодил встрепенулся и быстро направился к французу. За спиной у Леонара висело отличное ружье, но он и не подумал им воспользоваться. На мой взгляд, игра становилась безумно опасной: крокодил с разинутой пастью готовился ринуться на моего товарища, а тот, медленно отступая, продолжал дразнить пресмыкающееся неистовым поросячьим визгом.

Миг — и случилось что-то странное: Леонар прыгнул, словно кошка, а крокодил, свернувшийся пружиной, бешено захлестал вокруг хвостом, колотя им по песку, закрутился, как волчок, потом побежал по направлению к воде, и там, на берегу, принялся отчаянно кувыркаться, зарываясь в песке.

— Что вы с ним сделали?! — вне себя вскрикнул я. — Почему он не может закрыть рта?

— Очень просто. Присмотритесь — и увидите!

И я увидел: Леонар сунул в разинутую пасть пресмыкающегося заостренный с двух концов колышек. Крокодил захлопнул челюсти, концы колышка впились в нёбо, и теперь колышек образовывал род распорки, мешавшей животному закрыть пасть. Гадина неистовствовала, стараясь избавиться от колышка, но, сжимая челюсти, достигала только того, что острые концы все глубже впивались в мускулы, разрывая тело. Пасть чудовища была залита кровью. Крокодил испускал странные глухие звуки.

Побарахтавшись в кучах песка, он ринулся в воду. Вода потоком хлынула в разинутую пасть, и тело крокодила погрузилось, чтобы всплыть пять минут спустя вверх брюхом.

Наблюдая за этим, Леонар вымолвил:

— Finis coronat opus! По-латыни это означает: конец — делу венец. Мой опыт удался! Пойдемте домой, мистер Шварц!

— Какой опыт? — заинтересовался я.

— А, видите ли, — я много раз читал, что в Америке краснокожие именно таким образом справляются с аллигаторами. Вот мне и захотелось проверить, возможно ли это.

— Но ведь крокодил мог убить вас ударом хвоста!

— Вероятно, — спокойно ответил француз, закуривая папиросу. — А если бы палка сломалась в его пасти, то он мог бы, пожалуй, просто съесть меня и вместе с моими гамашами, что было бы не совсем приятно…

И, что-то насвистывая, он направился к станции, не удостаивая взглядом тело крокодила, застрявшее в тростниках.

Идя сзади него, я невольно думал снова и снова о том, что этот человек сознательно играет своей жизнью, явно ничуть не дорожа ею.

Что это? Храбрость ли? Презрение ли к смерти? Или презрение к жизни, сделавшейся постылой и ненужной?

На другой день после этого мы снова тронулись в путь.

Надо признаться, наш караван, такой импозантный в день выхода из Фарины, теперь имел положительно жалкий вид: куда девались красавцы-верблюды со своими вьюками? Где были наши дорогие кони? И как нас самих поубавилось!

Верблюды и лошади полегли на нашем пути до станции Макдональд. Большинство нашего груза было брошено там же, в пустыне. Похоронены были в песках и многие наши спутники. Только мы четверо держались еще бодро. Но не было с нами нанятого в Фарине конвоя темнокожих аборигенов: утром в день отправления из Макдональда все черные дезертировали, исчезнув бесследно. Почему они бежали, я не имею ни малейшего представления. Может быть, они, шушукаясь с изредка наведывавшимися на станцию сородичами, услышали от них про близость той страны, в которой водятся страшные и беспощадные «сияющие духи». Может быть, у них были другие основания покинуть нас. Так или иначе, но теперь мы оказывались целиком предоставленными нашим собственным силам.

Перед отправлением в путь мы тщательно осмотрели наши мотоциклы с электрическими двигателями. Машины оказались в полной исправности: ведь до сих пор мы еще почти не пускали их в ход, везя их на спинах верблюдов. Только несколько десятков километров перед станцией Макдональд мы прошли на мотоциклах, но этот путь машины сделали шутя. Таким образом, рассуждая теоретически, мы четверо находились в лучшем положении, чем некогда Шарль Леонар: он тогда, в первую свою поездку, добрался сюда, до станции Макдональд, именно на мотоцикле, значительно потрепав его в пути. И, тем не менее, он и отсюда выбрался и достиг северного берега Австралии все на том же мотоцикле, не чиня его.

Наши же машины в середине пути, правильнее сказать, у той конечной станции, к которой мы стремились, оказывались новенькими. Значит, мы с большей уверенностью, чем Леонар, могли бы пуститься на мотоциклах в обратный путь.

Разумеется, пред тем как покинуть станцию Макдональд, мы строго разобрали весь наш багаж и захватили с собой только необходимое: лучшие из запасных инструментов, консервы, резервуары с водой.

На территории, которую мы рассчитывали посетить, в данное время держалась ровная и теплая погода, так что мы могли не обременять себя грузом запасной амуниции.

Весьма значительную часть нашего имущества, оружия и припасов мы оставили на станции Макдональд, в распоряжении любезного реверенда Гопа, предоставив ему право, если мы в течение трех месяцев не вернемся на станцию, распорядиться всем этим добром по своему усмотрению.

Почтенный пастор тщетно уговаривал нас отказаться от продолжения пути, доказывая, что экспедиция осуждена на гибель, причем ссылался на печальную участь, постигшую наших спутников. Но у меня в мозгу словно раскаленным железом была выжжена фраза телеграммы мистера Кэннинга, полученной на рассвете дня отправления: «Торопитесь!»

И мы торопились.

Путь от станции Макдональд был просто ужасен по своей монотонности. Ей-богу, не знаю ничего более скучного, более утомительного.

Телеграфная линия пролегала по слегка холмистой, абсолютно бесплодной местности. Только здесь и там на песках виднелись кусты «австралийской колючки» да словно закопченные камни. И местность была так однообразна, что, проехав милю, три, десять миль, мы могли подумать, будто не сделали еще ни единого шага, не продвинулись вперед ни на пядь.

И, однако, Шарль Леонар как будто что-то распознавал в этом аду. По крайней мере, он озабоченно поглядывал на телеграфные столбы, бормотал, качал головой. И вот на второй день путешествия он подъехал к одному столбу и, погладив его рукой, промолвил: