Но ты идешь дальше, осторожно продвигаясь по низкому проходу, сгибая колени и спину, а голова чуть ли не прижата к самым коленям, и вот видишь: здесь обломившийся деревянный столб, не выдержавший огромной тяжести, там деревья, которые немало десятилетий росли над землей, набирая силы, а здесь сломались, как спички. Это безмолвные угрозы земли: дрожи и бойся, человек, помни о моей силе! Не дразни меня, иначе я разгневаюсь, и ты исчезнешь, словно червь под землей, и никогда твои кости не увидят солнца.

Немало лет стоит старая шахта, немало лет дает она людям черный уголь. От той поры, когда открыли ее богатства, растут проходы под землей, перекрещивая шахту по всем направлениям, словно в муравейнике.

Теперь приходится совершать немалый путь по проходам и отверстиям шахты, чтобы попасть к «делу».

По дороге встречаешь вагонетки, мчащиеся на бешеной скорости, и не будь рядом с тобой мастера, который кричит предостерегающе: «Осторожно!» — тебя бы не раз разнесло на куски.

Чем ближе к «делу», тем непроходимее коридоры; последние уже похожи на заячьи норы, и мы ползем на четвереньках, чтобы как-то продвинуться вперед.

В стороне от главной штольни маленькая конюшня, освещенная шахтерской лампочкой — «воробьем». Там остается на ночь слепая лошадь. Услышав наши голоса, она удивленно и дружески заржала, забила копытами, разгребая опилки, насыпанные вместо подстилки на земле. Вторую лошадь из этой пары мы встречаем немного позже. Она запряжена в поезд вагонеток, груженных углем; вагонетки железные и немилосердно тарахтят, налетая на все, что попало.

Мы опять ползем по длинной штольне, сворачиваем влево, вправо, и вот мы наконец у самого «дела». Слышны удары из глубокой тесной щели, куда бы мы не отважились и не сумели проникнуть. Мелькает огонек шахтерской лампочки.

Там трудится горняк.

Он не слышит нас. Но наши голоса услышали другие, которые работали не так глубоко. Они сбегаются к нам, в крохотное пространство между проходами, где можно стоять лишь согнувшись, и сердечно приветствуют. Они прибегают прямо от «дела», полуголые, черные, потные. С нас тоже градом льет пот, а к волосам пристала грязь, потому что по дороге мы не раз натыкались головой на балку или стену шахты, но наши лица чистые, и мы одеты.

И странная вещь: нам, одетым, стыдно перед этими полуголыми рабочими.

Лампочки мигают, горняки извиняются перед гостями:

— На нас, верно, тошно и глядеть-то. Вы уж лучше на нас не смотрите!

И они быстро набрасывают на себя тряпье, которое сбросили перед спуском. Но нас все же с неодолимой силой притягивают их жалкие фигуры, их осунувшиеся лица, их высохшие, мозолистые руки. Глаза наши смотрят не отрываясь, а в сердце рождается твердая уверенность: нет, этот труд никогда не будет оценен по достоинству, он принадлежит к роду тяжких обязанностей, и неплохо, если бы им в обязательном порядке занимались все люди, хотя бы некоторое время. Пусть каждый служащий, законодатель, судья, торговец, поэт, каменщик или пилот попробует вкус работы под землей и вкус обеда на глубине ста метров и ниже.

Когда мы впервые пришли на старую шахту, лес вокруг нее показался нам тоскливым и серым. Но теперь, когда мы поднялись наверх, выходя из скользкого и мокрого подъемника, который обычно возит только уголь, и вновь стоим под синим небосводом и золотым солнцем, этот же лес показался нам удивительно свежим.

За годы новой жизни труд шахтера коренным образом изменился, и эта старая шахта уже закрыта. Но уголь, добытый для грядущих поколений, еще долго будет давать человечеству свет и тепло.