Блажена, еще не остыв от напряжения, вернулась от двери в свое надежное укрытие. В полумраке, разрезанном единственным светлым лучом, она успокаивала свое разбушевавшееся сердце.

Незнакомые люди всегда вторгаются в нашу боль, как враги. Даже если они полны сочувствия и желания помочь — все равно они неприятны нам: ведь они не могут разделить нашу боль. Они находятся только рядом с ней, не уменьшая ее и не успокаивая.

Блажену рассердило посещение Тонечки еще и потому, что оно испугало ее. Да еще эта Тонечка слышала, как она плачет, узнала о Блажениной слабости и, возможно, примется болтать об этом всему дому.

Но пусть только попробует! Блажена зарядит ружье, хорошенько прицелится и сделает изрядную дырку в ее шляпке.

Трудности, которые повторяются, перестают страшить. Через неделю Блажена уже разводила огонь, не измазав рук. Лопатка и кочерга были теперь в ее руках надежным и верным орудием.

И в следующий раз каша ей уже удалась. Теперь она имела единственный недостаток — в ней были комки.

— Ну как, поросенка теперь твоими яствами кормить не будем? — смеялся отец.

— Еще неизвестно. Подожди, скоро я начну печь пироги, тогда для поросенка опять наверняка что-нибудь найдется!

Обеденное меню Блажены было простым, даже однообразным, но сыты бывали оба, и отец и дочь. Если один день подавалась картошка в мундире, то на другой день варилась очищенная. Как-то раз она решила испечь картошку. Это напомнило ей каникулы и лагерь. Блажена купила к картошке то, что любила сама и что ел на острове Робинзон, — вяленую рыбу. И селедку. Блажена все готова была отдать За селедку. Да и отец был не против. Но селедку она не вымочила, и они обожгли рот крупной солью, которой она была обсыпана. А как-то она купила говядину только потому, что мясник спросил ее: «На суп?» Она кивнула, не зная, что ответить. Мясо она варила потом в железной кастрюле. Суп все-таки получился, хотя мясо она варила целую вечность.

Вся эта возня с едой отнимала у нее целые дни! Она шла спать, не чувствуя ног, а руки у нее были в порезах, царапинах и шрамах. А ведь она всего лишь сходила в лавку, сварила обед и вымыла посуду!

Отец стал неразговорчив. Когда Блажена с ним заговаривала, у него бывал такой вид, словно он свалился с неба.

Правда, он не сердился. Даже не отчитывал ее и тогда, когда ей что-нибудь не удавалось или когда вообще не было обеда на столе, а он приезжал на минутку. Он лишь говорил ей: «Приготовь что-нибудь к вечеру, а сейчас я забегу куда-нибудь выпить кофе». Так и уезжал на работу.

Да, у меня неплохой Пятница, думала про себя Блажена. Теперь она нередко удерживалась от обычной шутки, одной из тысячи тех шуток, которые создавали у отца и дочери хорошее настроение и так помогали им понимать друг друга и дружить.

Иногда, засыпая, Блажена жалела себя, но напрасно старалась найти виновника всех бед, чтобы обрушить на него свой гнев.

Собственно, никто не виноват, рассуждала Блажена, просто мне выпала такая судьба, такая горькая судьба.

Никакой помощи… Девчонки из третьего и четвертого классов вовсю бегают на росистых лужайках, загорают на солнышке, лежа на плотине с листом на носу, чтобы не испортить своей красоты, играют в волейбол и кричат на всю лужайку, и, разумеется, эта противная Новотная отличается в водном поло, а Блажены нет среди них, и она не может соперничать с Новотной в волейболе и затмить ее славу.

А плакса Мадя притаилась где-нибудь в уголке и кокетничает с Духонем, а Духонь наверняка кладет в пустые дупла — лагерные почтовые ящики — записочки на голубой бумаге, написанные уверенным почерком, с обращением: «Милая Мадя!»

Мадя — это змея. Разумеется, пользуется моим отсутствием и наговаривает всем мальчишкам из соседнего лагеря, что я по ним схожу с ума! И каждому говорит в отдельности, требуя присягнуть и не выдавать эту тайну. А мальчишки, глупцы, не будут давать ей, Блажене, покоя своим вниманием, многозначительными взглядами и, наконец, своими записочками!

Блажена вертится в постели, и отец, еще подсчитывающий у старательно прикрытой лампы свою дневную выручку, поднимает голову и заботливо спрашивает:

— Почему ты не спишь, Блажена?

— Да я сплю, — бормочет Блажена.

Отец откладывает ручку, вдруг услышав ее всхлипывание. Он садится на стул рядом с постелью дочери и наклоняется к ней. Лицо его скрыто в тени.

Блажена не видит лица отца, но по звуку отцовского голоса догадывается, какой печальный вид у него: уголки рта опущены, глаза тусклые и волосы у пробора поседели. Такого лица раньше у него никогда не было.

Блажена начинает храпеть, как пан Гозноурек, когда ожидает седока, как отец, засыпающий в полдень над газетами. Отец молчит. И тут Блажена не выдерживает и кричит, закрыв глаза:

— Слышишь, как я сплю?

Но отец не смеется.

Он говорит:

— Я знаю, Блаженка, тебе нелегко приходится, а я плохо тебе помогаю.

— Противная Блажа, — притворяется веселой дочь. — Противная! Хотела отстранить тебя с должности Пятницы. Помоги мне завтра утром принести уголь из подвала, и я оставлю тебя в этом чине.

— Ну и глупый же у тебя папка! Мне и в голову не пришло. В другой раз обязательно говори мне. А если понесешь уголь сама, не набирай полный ящик.

Блажена с радостью повисла бы у отца на шее, но только болтает своими длинными ногами. Ей стыдно, что она, такая дылда, думает о всяких нежностях. Хорошо бы она выглядела со своими нежностями, вися у отца на шее и болтая журавлиными ногами, достающими до пола. И она позволяет себе только потрепать его каштановые волосы.

На лице отца нет и тени упрека или раздражения.

Тогда Блажена тянет его ухо к своим губам и шепчет:

— Блаженка хорошая! Вымыла сегодня весь пол.

— Ну да! А я даже не обратил внимания. Но утром обязательно посмотрю!

— Пожалуйста, подуй мне на коленки. Очень болят.

Отец гладит ее опухшие колени и худенькие икры — одни кости!

И вдруг он стукнул себя по лбу:

— Но я хорош! Забыл тебе сказать самое важное! Завтра едем к мальчишке. В воскресенье в городе народу мало, о загородной поездке со мной не договаривались, и я могу на денек вырваться. Вечером вернусь к началу в театре.

— И-и-и! — завизжала Блажена, словно попав с земли на небо. — Я как раз хотела тебя об этом просить, папка!

И Блажена с озорным видом принялась бороться с отцом.

Ей стало вдруг так хорошо, что она вновь почувствовала себя просто школьницей, не знающей никаких забот.

Блажену охватила огромная радость: во-первых, она увидит мальчишку, брата родного, до сих пор незнакомого, члена их семьи и будущего ее товарища; во-вторых, она снова поедет с отцом на машине.

На машине с отцом!

Поездки на машине доставляли Блажене ту же радость, что и уроки чешского.

Еще маленькой девочкой брал ее отец с собой в загородные поездки, если в машине оставалось свободное место. Блаженка сидела рядом с отцом притихшая, как зайчишка, ее глаза не пропускали ни одного поворота, ни одного из тех деревцев, что стремительно бежали за окнами машины.

И, когда сегодня машина выбралась из Праги на Бенешевское шоссе, Блажена уже заранее радовалась всем воротам домов от Вышеградской до Панкраца.

Она хорошо знала, что в Пльзень нужно ехать через Хухле, а на обратной дороге долго ждать у переезда в длинной веренице лимузинов, «вальтровок», «татр», мощных шестицилиндровых машин, не говоря уж о «явах» и «индианах» с их седоками, укутанными до самых глаз. Мотоциклы лихо объезжали все машины и с удивительным проворством проскакивали между огромными фургонами.

Так же хорошо были знакомы Блажене длинные улицы предместья, стянутые огромными узлами кладбищ, бегущие среди бензиновых колонок к стройным рядам египетских тополей за Беховицами, к веселой мешанине иренских лесов, улицы, стремящиеся через древние ворота Чешского Брода к Лабе, ее заливным лугам и крупным промышленным городам.