Весь мой личный опыт сводился к тому, что меня много раз целовал Стивен, когда мы лежали с ним на пляже. Он наваливался на меня, и я ощущала, как что-то массивное и твердое прижимается ко мне, но этим все и ограничивалось. К моему огромному изумлению, однажды, вернувшись домой, я обнаружила, что между ног у меня влажно. Об этом я ничего матери не сказала. Про себя же я решила, что я очень чувственная натура, и, если даже от поцелуев у меня выделяется влага между ног, это может в будущем плохо кончиться. В сущности, я ощущала себя почти шлюхой.

Мать спросила меня:

— А тебе известно, что происходит, когда мужчина овладевает женщиной?

— Нет, — ответила я, — но прежде всего мне хотелось бы знать, как именно мужчина овладевает женщиной.

— Ну, ты помнишь маленький пенис твоего братишки, когда его купали? Он увеличивается в размерах и становится твердым, после чего мужчина запихивает его внутрь женщины.

Мне это показалось омерзительным.

— Но, наверное, запихнуть его внутрь очень трудно, — сказала я.

— Ничего подобного. Перед этим у женщины выделяется влага, и тогда он легко может проскользнуть.

Тогда я поняла тайну женской влажности.

«В таком случае, — подумала я, — меня никогда не удастся изнасиловать, потому что мокрой можно стать, только если мужчина тебе нравится».

Несколькими месяцами ранее меня целовал в лесу здоровенный русский, когда провожал меня домой с танцев. Придя домой, я заявила, что беременна.

Теперь я вспомнила, что однажды, когда мы в другой раз возвращались компанией с танцев и ехали по шоссе, то услышали, как девушки зовут на помощь. Мой парень Джон остановил машину. Из кустов нам навстречу выбежали две девушки: волосы у них были растрепаны, одежды изорваны, а в глазах страх. Они сбивчиво бормотали что-то о том, как их пригласили покататься на мотоцикле, а потом пытались изнасиловать. Одна из них все время повторяла:

— Если он в меня прорвался, я покончу с собой.

Джон остановился возле какой-то гостиницы, и я проводила девушек в туалет. Они сразу же направились в кабинку. Одна из них сказала:

— Никаких следов крови не видно, так что ему, очевидно, не удалось прорваться.

Другая разрыдалась.

Мы отвезли их домой. Одна из них поблагодарила меня и на прощание сказала:

— Надеюсь, что с тобой этого никогда не случится.

Слушая свою мать, я недоумевала: не этого ли она опасается и потому пытается меня подготовить.

Когда наступил понедельник, я испытывала явную тревогу. Мне казалось, что, если художник окажется привлекательным, я подвергнусь значительно большей опасности, чем в противном случае, потому что, если он мне будет нравиться, у меня станет влажно между ног.

Первому было под пятьдесят; он был лысым, со вполне европейским лицом и маленькими усиками. У него была прекрасная мастерская.

Чтобы я могла раздеться, он поставил ширму, на которую я и повесила свои одежды. Когда я повесила на ширму последний предмет женского туалета, то увидела, как из-за ширмы появилось улыбающееся лицо художника. Но на нем было такое забавное и нелепое выражение, словно бы разыгрывалась какая-то пьеса, я ничего не сказала, оделась и начала позировать.

Каждые полчаса мне позволялось расслабиться. Я могла выкурить сигарету. Художник поставил пластинку и произнес:

— Не хочешь ли потанцевать?

Мы танцевали на отполированном до блеска полу, вращаясь среди картин с изображениями красивых женщин. По окончании танца он поцеловал меня в шею.

— Какая у тебя нежная кожа, — сказал он. — А ты позируешь обнаженной?

— Нет.

— Очень жаль.

Я подумала, что для меня это не составило бы труда. Наступило время продолжать сеанс. Три часа пролетели быстро. Во время работы он со мной беседовал. Он рассказал, что женился на своей первой натурщице, что она была невыносимо ревнивой, что время от времени она врывалась в мастерскую и устраивала ему сцены, что она не позволяла ему рисовать обнаженных женщин. Втайне от нее он снял другую мастерскую и часто работал там. Там же он устраивал вечеринки. Он спросил, не хотелось бы мне прийти туда как-нибудь в субботу вечером?

Когда я уходила, он еще раз осторожно поцеловал меня в шею, подмигнул при этом и сказал:

— Ты не расскажешь обо мне в клубе?

Обедать я отправилась в клуб, потому что там я могла наложить грим и освежиться, а кроме того, в клубе можно было дешево пообедать. Другие девушки тоже были там. Завязалась беседа. Когда я упомянула о приглашении в субботу вечером, они рассмеялись и стали подмигивать друг другу. Мне ничего не удалось из них выудить. Одна из девушек приподняла юбку и принялась изучать родинку у себя на бедре. Она пыталась выжечь ее при помощи специального карандашика. Я заметила, что она не носит трусиков, на ней было только черное атласное платье, плотно облегающее тело. Время от времени звонил телефон, и тогда одна из девушек отправлялась на работу.

Следующим у меня был молодой иллюстратор. Рубашка у него была расстегнута на груди. Когда я вошла, он даже не пошевелился, только крикнул мне:

— Мне нужно видеть твою спину и плечи. Накинь на себя шаль или что-нибудь в этом роде.

Потом он дал мне маленький старомодный зонтик и белые перчатки. Шаль, которую он мне дал, свисала почти до самой талии. Он готовил эскиз для обложки журнала.

Шаль была прикреплена к моей груди кое-как. Когда я повернула голову, как он просил, шаль, словно приглашая, соскользнула, и мои груди обнажились. Он попросил меня не шевелиться.

— Мне бы хотелось их нарисовать, — сказал он.

Работая угольным карандашом, он улыбался. Наклонившись, чтобы меня измерить, он коснулся кончиков моих грудей карандашом и оставил на них маленькую черную отметину.

— Оставайся в этой позе, — приказал он, когда заметил, что я собираюсь пошевелиться. Я подчинилась. И тогда он произнес: — Вы, девушки, иногда ведете себя так, словно считаете себя единственными, у кого есть груди или ягодицы. Но я видел их так много, что, уверяю тебя, мне они неинтересны. Я овладеваю своей женой только тогда, когда она одета. Чем больше на ней одежд, тем лучше. Я выключаю свет. Мне слишком хорошо известно, как устроены женщины. Я нарисовал миллионы их.

От легкого прикосновения кончиком карандаша к моим грудям соски набухли. Я рассердилась, потому что это мне совсем не понравилось. Почему мои груди такие чувствительные? Неужели он этого не заметил?

Он продолжал меня рисовать и накладывать краски на картину. Потом сделал перерыв, чтобы выпить виски, и предложил мне сделать то же самое. Он окунул палец в виски и коснулся им одного из моих сосков. Поскольку я уже не позировала, то сердито отодвинулась. Он продолжал мне улыбаться.

— Неужели тебе это неприятно? — спросил он. — Виски согревает их.

Соски грудей и в самом деле напряглись и покраснели.

— У тебя очень красивые соски. Думаю, что тебе не нужно даже подкрашивать их губной помадой, они и так достаточно розовые. А чаще всего они обычно бывают цвета кожи.

Я прикрыла грудь.

В тот день на этом все кончилось. Он попросил меня прийти на следующий день в то же самое время.

Во вторник он не спешил приступать к работе. Он разговаривал со мной, положив ноги на стол. Потом предложил мне сигарету. Я прикрепляла шаль при помощи булавки, а он наблюдал за мной, после чего сказал:

— Покажи мне свои ноги. В следующий раз я смогу их нарисовать.

Я приподняла юбку выше колен.

— Присядь и подними юбку повыше, — попросил он.

Он сделал набросок моих ног. Воцарилось молчание.

Потом он встал, швырнул карандаш на стол, наклонился надо мной и страстно поцеловал в губы, заставив меня запрокинуть голову. Я резко его оттолкнула. Тогда он снова улыбнулся, ловко запустил руку мне под юбку и начал поглаживать мои бедра там, где заканчивались чулки. Прежде чем я успела пошевелиться, он снова был на своем стуле.

Не сказав ни слова, я снова принялась позировать. Для себя я вдруг открыла, что, несмотря на мой гнев, несмотря на то, что я не была в него влюблена, поцелуй и прикосновение к голым бедрам доставили мне наслаждение. Отталкивая его, я делала это скорей по привычке, на самом же деле мне было это приятно.