Наконец Гарри вернулся. В тот же самый день Дороти приехала с Западного побережья, где она работала скульптором. Теперь она и сама казалась похожей на безупречно отполированное произведение искусства. Черты ее были твердыми и точеными, голос — земным, ноги — крепкими, а по природе она казалась твердой и сильной, как те вещи, которые сама создавала.

Она заметила, как переменилась Эдна, но не подозревала, насколько та отдалилась от Гарри. Причиной всего она считала Роберта и ненавидела его за это. Она считала, что он является мимолетным любовником, который хочет разлучить Гарри с Эдной только ради своего удовольствия. Она не верила, что это может быть настоящая любовь. Она нападала на Роберта, стремилась ущемить его, укусить. Сама же она казалась неисправимой девой, хотя не была при этом пуританской или брезгливой. Она была открытой, употребляла крепкие словечки из мужского жаргона, рассказывала пикантные истории, любила пошутить на темы секса.

Она остро ощущала неприязнь Роберта к себе. Ей нравились в нем огонь и какая-то бесовская язвительность, с которой он ее подкусывал и подшучивал. Больше всего она не могла терпеть мужчин, которые в ее присутствии размягчались и становились приниженными и слабыми. Только самые скромные осмеливались приближаться к ней, словно бы искали ее силу. Когда она видела, как они ползут к ее древоподобному телу, ей хотелось отогнать их. Мысль о том, чтобы их пенис оказался у нее между ног, была для нее столь же отвратительной, как если бы по ее телу ползало какое-то насекомое. Поэтому она настойчиво пыталась вытолкнуть Роберта из жизни Эдны, унизить его, растоптать. Они сидели втроем, и Эдна скрывала свои подлинные чувства к Гарри, а Роберт не предлагал забрать ее с собой, пребывая исключительно в своем романтическом настоящем — он был мечтателем. В этом-то и обвиняла его Дороти. Эдна пыталась его защищать; она не могла забыть, с какой яростью взял ее Роберт в первый раз на узкой кушетке, а потом — на пыльном ковре, по которому они катались, вспоминала о его руках, о том, как они проникали в нее.

Обращаясь к сестре, Эдна сказала:

— Тебе этого не понять. Ты никогда не была так влюблена.

Сестры спали в соседних комнатах. Между их комнатами находилась большая ванная комната. Гарри отправился в очередной круиз на шесть месяцев. Эдна позволяла Роберту по ночам приходить к себе в комнату.

Однажды утром Дороти увидела в окно, что Эдна вышла из дома. Она не знала, что Роберт все еще спит у нее в комнате. Она направилась принять ванну. Дверь в комнату Эдны оставалась открытой, и Дороти, полагая, что она дома одна, не позаботилась ее прикрыть. На двери висело зеркало. Дороти вошла в ванную и сбросила кимоно. Она подобрала волосы и наложила грим. Тело у нее было восхитительным. От каждого движения перед зеркалом ее груди и бедра вызывающе выпячивались. Волосы ее были залиты светом, она причесала их. От ее движений груди пританцовывали. Она привстала на цыпочки, чтобы накрасить ресницы.

А Роберт, проснувшись, обнаружил ее отражение в зеркале на двери. Вдруг он почувствовал, как по всему телу разливается тепло. Он откинул простыню. В зеркале он по-прежнему видел Дороти. Она наклонилась, чтобы подобрать упавшую расческу. Роберт больше не мог сдерживаться. Он направился в ванную и остановился в дверях. Дороти даже не вскрикнула. Он был голым, пенис напряжен, а карие глаза обжигали ее.

Когда он сделал шаг в ее сторону, странная дрожь пробежала по телу Дороти. Она ощутила непреодолимое желание броситься ему навстречу. Они упали в объятия друг друга. Он наполовину дотащил, наполовину донес ее до кровати. Это было как бы продолжением их противостояния, потому что она сопротивлялась, но от каждого ее движения его колени, руки и рот еще сильнее впивались в нее. Роберта охватило жгучее желание причинить ей боль, подчинить ее своей воле, ее сопротивление только подогревало его, распаляло его ярость. Когда он овладел ею, прорвавшись сквозь ее девственность, то буквально впился в нее, тем самым причиняя ей дополнительную боль. Она же этого даже не заметила, до того странно воздействовало на нее его тело. От каждого его прикосновения она распалялась. Когда первая боль стихла, ей показалось, что даже лоно ее горит огнем. Когда все закончилось, она снова страстно желала его. И тогда она сама взяла его пенис и снова затолкнула в себя; неведомое наслаждение от того, как он двигался внутри нее, было сильнее, чем боль.

Роберт же открыл для себя более сильное ощущение, более сильный аромат — запах волос Дороти, запах ее тела, ее силу, когда она обвивала его. Через час улетучились все его чувства к Эдне.

С той поры Дороти стала словно одержимая. Всякий раз, когда вспоминала, как Роберт лежал на ее теле, приподнимался, чтобы потереть пенисом у нее между грудей, приближая его к ее губам, она испытывала такое головокружение, как бывает, когда заглядываешь в бездну, ощущение падения, полного растворения.

Она не знала, как вести себя с Эдной. Ее мучила ревность. Она опасалась, что Роберт захочет удержать их обеих. Но когда он лежал рядом с Эдной, положив голову ей на грудь и во всем признаваясь ей, то ощущал себя маленьким ребенком, ничуть не думая о том, какую боль может ей тем самым причинить. Однако он понимал, что остаться с ней не может. Он придумал себе путешествие и упрашивал Дороти отправиться вместе с ним. Дороти обещала, что присоединится к нему позже. Он направился в Лондон.

Эдна последовала туда за ним. Дороти поехала в Париж. Теперь ради своей любви к Эдне она пыталась скрыться от Роберта. Она завела роман с молодым американцем по имени Дональд, поскольку тот напоминал ей Роберта.

Роберт писал ей, что больше не может заниматься любовью с Эдной, поскольку ему все время приходится притворяться. Он обнаружил, что она родилась в тот самый день, что и его мать, и теперь она все больше и больше ассоциировалась у него с матерью, отчего он приходил в отчаяние, хотя ей в этом не признавался.

Вскоре он отправился в Париж, чтобы встретиться там с Дороти. Она же продолжала встречаться и с Дональдом. Потом они с Робертом отправились в путешествие. В эту проведенную вместе неделю им казалось, что они сойдут с ума от счастья. Ласки Роберта приводили Дороти в такое возбуждение, что она умоляла: «Возьми меня!» Он притворялся, что отказывается, но только для того, чтобы видеть, как от его изысканной пытки она в отчаянии катается по полу, пребывая на грани оргазма, которого достигнет, как только он прикоснется к ней кончиком пениса. Потом она тоже научилась терзать его, отстраняясь в тот самый момент, когда он вот-вот собирался кончить. Она притворялась, что засыпает. И тогда он лежал, мучимый жаждой новых ласк и боясь разбудить ее. Он плотно прижимался к ней, просовывал пенис ей между ягодиц и пытался потирать им, чтобы кончить от одного прикосновения, но это ему не удавалось, и тогда она просыпалась и снова начинала ласкать его и сосать. Они так часто прибегали к подобным приемам, что они превратились в пытку. Ее лицо было распухшим от поцелуев, а на теле оставались отметины от его зубов, но при этом они не осмеливались касаться друг друга на улице, даже когда просто шли рядом, чтобы снова не погрузиться в бездну желания.

Они решили пожениться. Роберт написал об этом Эдне.

В день их помолвки Эдна прибыла в Париж. Зачем? Видимо, ей хотелось увидеть все своими глазами, испить чашу горечи до последней капли. За несколько дней она превратилась в старуху. Месяц назад она была блистательной, чарующей, голос ее звучал, словно песня, окутывая ее ореолом, походка была легкой, улыбка завораживающей. Теперь же на лице у нее появилась маска. Поверх этой маски она наложила макияж. Под ним не оставалось и искры жизни. Даже волосы ее стали безжизненными, а глаза остекленевшими, как у умирающего.

При виде ее Дороти стало плохо. Она окликнула Эдну, но та не откликнулась, лишь тупо смотрела в пустоту.

Помолвка прошла ужасно. В самый разгар ворвался Дональд и вел себя как безумец, обвиняя Дороти в том, что она ему изменила, и угрожая покончить с собой. Когда церемония закончилась, Дороти упала в обморок. Эдна стояла рядом с цветами в руках — само воплощение смерти.