– Возможно, – заметил папаша Абсент, – сообщник приходил за этой серьгой?

– Вряд ли. В подобном случае он не стал бы рыться в карманах передника вдовы Шюпен. Зачем?.. Нет, он пришел за другой вещью… например за письмом…

Но старый полицейский не слушал Лекока. Взяв в руки серьгу, он любовался ею.

– Надо же! – шептал он, зачарованный блеском бриллианта. – Уму непостижимо! В «Ясный перец» приходила женщина, в ушах которой камни на десять тысяч франков!.. Кто бы мог поверить!

Лекок задумчиво покачал головой.

– Да, это неправдоподобно, – ответил он, – немыслимо, абсурдно… Тем не менее мы и не такое увидим, если когда-нибудь – в чем я не сомневаюсь – сорвем покров с этой тайны.

Занимался тусклый, унылый день, когда Лекок и его старый коллега собрали полную информацию. В кабаре не оставалось ни пяди, которую они дотошно не осмотрели бы, не обследовали, не изучили. Теперь следовало только составить рапорт.

Молодой полицейский, сев за стол, начал набрасывать «план места убийства», план, подписи под которым должны были помочь понять его рассказ.

А – Место, где патруль под командованием инспектора Сыскной полиции Жевроля услышал крики жертв. (Расстояние от этого места до кабаре под названием «Ясный перец» составляет всего сто двадцать три метра. Это позволяет предположить, что услышанные крики были первыми и что, следовательно, потасовка только началась.)

В – Окно, закрытое ставнями, отверстия в которых позволили одному из полицейских увидеть то, что происходит внутри.

С – Дверь, выбитая инспектором Сыскной полиции Жевролем.

D – Лестница, на которой сидела плачущая вдова Шюпен, временно задержанная. (На третьей ступеньке этой лестницы позднее был найден передник вдовы Шюпен с вывернутыми карманами.)

F – Камин.

HHH – Столы. (Отпечатки салатника и пяти стаканов были обнаружены на столе, находящемся между пунктами F и В.)

T – Дверь, смежная с задней комнатой кабаре, перед которой стоял вооруженный убийца.

K – Вторая дверь кабаре, выходящая в сад. Через нее в кабаре проник один из полицейских, намеревавшийся отрезать убийце путь к отступлению.

L – Калитка сада, выходящая на пустыри.

MMM – Следы на снегу, обнаруженные полицейскими, которые остались в «Ясном перце» после ухода инспектора Жевроля.

В этом пояснительном перечне Лекок ни разу не написал своей фамилии. Рассказывая о действиях, которые он предпринял, он писал просто: «полицейский…»

Им руководила не скромность, а расчет. Человек, держащийся в тени, приобретает большую выразительность, когда выходит из нее. И Лекок сознательно выставлял Жевроля в выгодном свете.

Эта тактика, не такая уж хитроумная, но вполне пригодная для честной борьбы, должна была, по мнению Лекока, привлечь внимание к полицейскому, действовавшему умело, в то время как все усилия инспектора, возглавлявшего патруль, ограничивались тем, что он просто выбил дверь.

Лекок писал не протокол, не подлинный акт, составлять который имели право только офицеры Судебной полиции. Он писал рапорт, который в лучшем случае просто примут к сведению. Однако он, словно молодой генерал, выверял каждое слово бюллетеня своей первой победы.

В то время как Лекок рисовал и писал, папаша Абсент смотрел, перегнувшись через его плечо.

Особый восторг вызвал у папаши Абсента план. В своей жизни он повидал немало планов, но ему всегда казалось, что для подобной работы надо быть инженером, архитектором или на худой конец землемером. Ничего подобного! Его молодой коллега обошелся сантиметром и куском доски, заменившей ему линейку. Уважение папаши Абсента к Лекоку мгновенно выросло.

Правда, достойный ветеран Сыскной полиции не заметил ни вспышки тщеславия молодого полицейского, ни возвращения к более скромному поведению. Он не видел ни его беспокойства, ни колебаний, ни изъянов в проницательности. Впрочем, вскоре папаша Абсент устал смотреть, как перо бегало по бумаге. Он устал после бессонной ночи. У него раскалывалась голова, его била дрожь. К тому же у него подгибались колени. Возможно, на папашу Абсента, хотя он сам этого не осознавал, гнетуще действовала обстановка кабаре, ставшая еще более зловещей при тусклом свете зарождающегося дня.

Как бы там ни было, он принялся шарить в шкафах и нашел – о, какое счастье! – почти полную бутылку водки. Немного поколебавшись – для приличия, – он налил полный стакан и залпом выпил его.

– Хотите? – обратился он к своему коллеге. – Нет, не могу сказать, что она хорошая… Но мне все равно. Это расслабляет и согревает.

Лекок отказался. Ему не надо было расслабляться. Сейчас он задействовал все свои умственные способности. Он хотел, чтобы следователь, прочитав рапорт, сказал: «Найдите мне парня, который составил вот это». В этих словах заключалось его будущее как полицейского.

Лекок старался быть четким, лаконичным и точным. Он хотел ясно показать, как зародились, возросли и подтвердились его подозрения относительно убийцы. Он объяснял, благодаря каким дедуктивным выводам ему удалось установить истину, которая пусть и не была непреложной правдой, но все же вполне приемлемой, чтобы послужить отправной точкой расследования.

Потом Лекок принялся подробно описывать улики, лежавшие перед ним. Это коричневые шерстяные нитки, собранные на поверхности бруса, драгоценная серьга, слепки различных отпечатков, обнаруженных в саду, передник с вывернутыми карманами вдовы Шюпен. А также револьвер, заряженный тремя пулями из пяти.

Оружие, хотя и без украшений, было на удивление красивым. С первого взгляда становилось ясно, что его регулярно чистили. На рукоятке стояло клеймо одного из известных оружейников Лондона: «Стефен, 14, Скиннер-стрит».

Лекок чувствовал, что, обыскав жертв, наверняка найдет новые, возможно очень важные улики, но не решался это сделать. Он был еще слишком молодым, чтобы позволить себе такое. Он также понимал, чем рискует в подобном случае. Жевроль, осознав, что ошибся, придет в ярость и начнет кричать, что Лекок, изменив положение тел, сделал невозможным медицинский осмотр.

Впрочем, Лекок быстро утешился. Он перечитал рапорт, кое-что подправил. Тут папаша Абсент, куривший на пороге трубку, окликнул его:

– Что нового?.. – спросил Лекок.

– Жевроль и двое наших коллег ведут комиссара и двух прилично одетых господ.

Это был действительно комиссар полиции, недовольный тем, что в его округе произошло тройное убийство, но вместе с тем нисколько не обеспокоенный. Да и к чему волноваться? Жевроль, мнение которого в подобных случаях было неоспоримым, успокоил комиссара, едва придя к нему домой.

– Речь идет, – сказал он, – об обыкновенной потасовке между нашими клиентами, завсегдатаями «Ясного перца». Если бы все эти злодеи перебили бы друг друга, нам стало бы спокойнее.

Жевроль добавил, что убийца арестован, посажен под замок. Словом, дело не требовало срочного расследования.

К тому же мотивом преступления не была, да и не могла быть кража. Поразительно! Полиция была более обеспокоена покушением на собственность, чем покушением на жизнь человека! Впрочем, это было логично в те времена, когда уловки зависти вытесняли энергию страсти, когда бесшабашные мерзавцы встречались все реже и реже, зато трусливые жулики плодились, как кролики.

Комиссар счел возможным дождаться наступления дня, чтобы провести поверхностное расследование. Он посмотрел на убийцу, поставил в известность прокуратуру и теперь не спеша направлялся к месту преступления в сопровождении двух врачей, уполномоченных прокурором Империи провести медицинский осмотр и констатировать смерть.

Комиссар захватил с собой сержанта-майора 53-го линейного пехотного полка, чтобы тот опознал, если сумеет, жертву в военной форме, которая, если верить цифре на пуговицах, служила именно в 53-м полку, расквартированном в крепостных укреплениях.