Его приятели тут же закрыли ему рот рукой и принялись повторять: “Замолчи, бестолочь! Во что ты лезешь? Или ты хочешь, чтобы у нас появились неприятности?”

С этими словами они вышли, а я последовал за ними. Но тот, который это сказал, был до того взволнован, что не мог передвигать ноги. И им пришлось затащить его в соседнее питейное заведение.

Я тоже туда вошел, где и пишу письмо, поглядывая на них краешком глаза. Начальник надзирателей вручит вам это письмо, которое объяснит причину моего отсутствия. Вы же понимаете, что я буду следить за парнями. АБС».

Письмо было написано неразборчивым почерком, с множеством орфографических ошибок в каждой строчке, однако по смыслу оно было четким и ясным и должно было пробуждать большие надежды.

Лицо Лекока просияло. И когда он садился в экипаж, старый кучер, пуская лошадь рысцой, не смог удержаться от вопроса:

– Все идет так, как вы хотели?

Дружеское «Тише!» было единственным ответом молодого полицейского. У него было не так много времени, чтобы упорядочить в своем мозгу новые сведения.

Лекок вышел около решетки Дворца правосудия. Ему с трудом удалось уговорить кучера уехать, поскольку тот непременно хотел оставаться в распоряжении молодого полицейского. Когда Лекок подходил к левой двери, славный старик, стоя на козлах, кричал ему вслед:

– Контора господина Триго!.. Не забудьте!.. Папаша Папийон… Номер девятьсот девяносто восемь… Тысяча минут два…

Поднявшись на четвертый этаж левого крыла Дворца правосудия, Лекок обратился к секретарю, сидевшему за дубовым столом при входе в длинную, узкую и темную галерею, которую все называли «галереей следователей».

– Господин д’Эскорваль, несомненно, у себя в кабинете? – спросил он.

Секретарь печально покачал головой.

– Господин д’Эскорваль, – ответил он, – не пришел сегодня утром, и его не будет еще несколько месяцев…

– Как?.. Что вы хотите этим сказать?

– Вчера вечером, выходя из своей кареты, он неудачно упал и сломал себе ногу.

Вы богаты, у вас есть свой экипаж, лошади, кучер… Когда вы едете, вальяжно расположившись на подушках, прохожие бросают на вас завистливые взгляды. Но вот кучер, перебравший лишнего, опрокидывает карету, или лошади пускаются вскачь, круша все на своем пути, или в минуту задумчивости счастливый хозяин оступается и ломает себе ногу, упав на бордюр тротуара…

Подобные несчастные случаи происходят каждый день, и их длинный список, вероятно, дает повод простым пешеходам благословлять свою скромную судьбу, которая уберегает их от таких опасностей. Однако Лекок, узнав о несчастье, случившемся с господином д’Эскорвалем, настолько растерялся, что секретарь не смог сдержать смех:

– А что вы видите в этом такого уж необычного? – спросил он.

– Я?.. Ничего…

Молодой полицейский лгал. Он был поражен странным совпадением двух обстоятельств: попыткой самоубийства заключенного и падением следователя. Однако он не позволил смутному предчувствию, зародившемуся у него в душе, перерасти в твердую уверенность. Да и какая связь между этими двумя фактами?

Впрочем, Лекок не видел, какие неудобства для него может создать это обстоятельство, напротив. Правда, он еще не обогатил свой сборник форм и образцов аксиомой, которой будет всегда следовать позднее: «Необходимо чрезвычайно опасаться обстоятельств, которые благоприятствуют нашим тайным желаниям».

Разумеется, Лекок отнюдь не радовался случившемуся с господином д’Эскорвалем несчастью. Он от всего сердца многое отдал бы, чтобы увечье не повлекло за собой серьезных последствий… Только он не мог отделаться от мысли, что благодаря несчастному случаю он избавился от общения – неимоверно тягостного для него – с человеком, высокомерие которого его подавляло. Все эти различные мотивы, вместе взятые, послужили причиной того, что на душе Лекока стало легко.

– Значит, – сказал он, – сегодня утром мне здесь нечего делать…

– Вы шутите?.. С каких это пор монастырь закрывается из-за отсутствия одного монаха?.. Час назад все срочные дела, которыми занимался господин д’Эскорваль, были распределены между другими следователями.

– Я пришел по тому громкому делу…

– Да что вы говорите! Так вас уже ждут… За вами в префектуру даже послали посыльного. Расследованием занимается господин Семюлле.

Молодой полицейский наморщил лоб. Он пытался вспомнить, кого из следователей так звали и не сталкивался ли он с ним раньше.

– Да, – продолжал секретарь, которому явно хотелось поговорить, – господин Семюлле… Вы его не знаете?.. Он славный человек и никогда не ходит насупившись, как все эти господа. Это о нем сказал подозреваемый, выйдя с допроса: «Этот черт так ловко все у меня выведал, что мне отрубят голову. Но мне все равно. Он славный малый!»

Все эти подробности, служившие добрым предзнаменованием, подняли дух Лекока. И он с легким сердцем постучал в дверь кабинета под номером двадцать два.

– Войдите!.. – раздался звонкий голос.

Лекок вошел и оказался лицом к лицу с мужчиной лет сорока, довольно крупным, немного тучным. Мужчина спросил:

– Вы агент Сыскной полиции Лекок?.. Замечательно!.. Садитесь, я изучаю это дело. Я буду в вашем распоряжении через пять минут.

Лекок сел и тайком принялся с интересом рассматривать следователя, коллегой которого ему предстояло стать… если, конечно, ищейку можно назвать коллегой охотника.

Внешность следователя соответствовала описанию, которое дал секретарь. Честность и благожелательность читались на его широком лице, озаренном приветливыми голубыми глазами. Однако молодой полицейский понимал, что было бы неосмотрительно полностью полагаться на благодушную внешность. И он не ошибался.

Господин Семюлле, родившийся в окрестностях Страсбурга, при выполнении своих деликатных функций использовал простодушную физиономию, характерную для всех белокурых детей Эльзаса, эту обманчивую маску, которая так часто скрывает гасконскую хитрость, подкрепленную грозной осмотрительностью жителей области Ко.

Господин Семюлле был наделен проницательным и живым умом. Но его системой – а у каждого следователя есть собственная система – являлась доброжелательность. В отличие от коллег, суровых и неумолимых, как меч, который часто вкладывают в руку статуи Фемиды, богини справедливости, он демонстрировал простоту и прямоту, но при этом никогда не изменял своему суровому характеру.

Однако в голосе господина Семюлле звучали отеческие нотки, и он так ловко прикрывал наивностью вопросы и значение ответов, что человек, которого он допрашивал, забывал, что должен быть настороже, и впадал в откровения. И когда подозреваемый замечал хитрость следователя, тот уже успевал выведать у него всю подноготную.

По сравнению с таким человеком суровый худой секретарь неизбежно вызывал бы недоверие. Поэтому господин Семюлле выбрал такого, который казался карикатурой на него. Секретаря звали Гоге. Низкий, тучный, безбородый и улыбающийся, с широким лицом, излучавшим не добродушие, а глупость, он действительно был глуп. Как он и сказал, господин Семюлле изучал дело, которое ему дали совершенно неожиданно. На его столе лежали все улики, собранные Лекоком, от шерстяных ниток до бриллиантовой серьги. Он читал и перечитывал рапорт, составленный Лекоком, и, доходя до тех или иных фраз, рассматривал предметы, находившиеся перед ним, или сверялся по плану с местом преступления. Не через пять минут, а через добрых полчаса он отодвинул кресло.

– Господин полицейский, – обратился он к вошедшему, – в примечании, написанном на полях этого дела, господин д’Эскорваль предупредил меня, что вы человек умный и что на вас можно положиться.

– По крайней мере, у меня есть добрая воля.

– О! У вас есть нечто большее. Я впервые сталкиваюсь со столь совершенно проделанной работой, как ваш рапорт. Вы молоды. Если вы будете упорно трудиться, то вы достигнете огромных успехов, в чем я не сомневаюсь.