Папаша Абсент закашлялся. Это означало, что ему предстояло рассказать о самом неприятном.

– Я сел за столик, – продолжал он, – и попросил принести мне газету. Читал я ее одним глазом. Но тут вошел приличный буржуа и сел рядом со мной. Сев, он попросил меня отдать ему газету, когда я ее прочту. Я дал ему газету, и мы начали болтать о погоде, о том, о сем. Короче говоря, слово за слово, этот буржуа предложил мне сыграть партию в безик до пятнадцати очков. Я отказался, но согласился сыграть в пикет до ста очков. Молодые люди, слышите, продолжали гонять шары. Нам принесли сукно, и мы начали играть на маленькие стаканчики коньяка. Я выиграл. Буржуа попросил о реванше. Мы сыграли на две кружки пива. Я выиграл. Он заупрямился, и мы стали играть на маленькие стаканчики… Я по-прежнему выигрывал и по-прежнему пил, а чем больше я пил…

– Хватит, хватит об этом!.. Что было дальше?..

– Э!.. В том-то и загвоздка!.. Дальше я ничего не помню, ни буржуа, ни молодых людей. Впрочем, мне кажется, что я заснул в кафе. Ко мне подошел официант, разбудил меня и попросил уйти… Вероятно, я бродил по набережным до тех пор, пока снова не обрел способность немного думать. Тогда я решил прийти к вам и подождать вас на лестнице.

К великому изумлению папаши Абсента, Лекок казался скорее озабоченным, чем недовольным.

– Что вы думаете об этом буржуа, папаша Абсент? – спросил Лекок.

– Я думаю, что он шел за мной, пока я следил за парнями, и вошел в кафе, чтобы напоить меня.

– Вы можете описать его?

– Это здоровенный детина, довольно толстый, с широким красным лицом, курносый, добродушный…

– Это он!.. – воскликнул Лекок.

– Он?.. Кто?..

– Сообщник, мужчина, чьи отпечатки мы обнаружили, мнимый пьяница, дьявол во плоти, который обведет нас вокруг пальца, если мы потеряем бдительность!.. Не забывайте об этом, папаша Абсент, и если вы его еще раз встретите…

Однако папаша Абсент еще не закончил свою исповедь. Как и все верующие, самый тяжкий грех он оставил на конец.

– Это еще не все, – продолжил папаша Абсент, – я не хочу ничего от вас скрывать. Сдается мне, что этот предатель говорил со мной об убийстве в «Ясном перце», и я поведал ему обо всем, что мы там нашли, а также о том, что вы собираетесь делать…

Лекок так яростно взмахнул рукой, что старик в ужасе отступил назад.

– Несчастный!.. – закричал молодой полицейский. – Выдать наш план врагу!..

Впрочем, Лекок быстро успокоился. Во-первых, причиненное зло невозможно исправить, во-вторых, у этой истории была и хорошая сторона. Она снимала все сомнения, возникшие после посещения гостиницы «Мариенбург».

– Но сейчас не время размышлять, – продолжил молодой полицейский. – Я чувствую себя разбитым. Снимите с кровати старый матрас. Это для вас. И давайте спать…

Лекок был предусмотрительным молодым человеком. Прежде чем лечь спать, он завел будильник, поставив стрелки на шесть часов.

– Таким образом, – сказал он папаше Абсенту, задув свечу, – мы ничего не упустим.

Однако Лекок не учел своей чрезмерной усталости и паров алкоголя, еще затуманивавших мозг его старого коллеги. Когда часы на церкви Святого Эвстахия пробили шесть часов, будильник исправно зазвенел. Однако пронзительного звона чудесного механизма было недостаточно, чтобы прервать тяжелый сон обоих полицейских.

Вероятно, они спали бы и дальше, если бы около половины восьмого дверь не содрогнулась от двух мощных ударов кулака. Лекок вскочил, удивившись, что в комнате уже стало светло, и сразу же разозлился, что принятые им меры предосторожности оказались напрасными.

– Войдите!.. – крикнул он утреннему визитеру.

В те времена у молодого полицейского еще не было врагов, и он мог беспечно оставлять ключ в замочной скважине. Дверь тут же приоткрылась. В проеме показалось хитроватое лицо папаши Папийона.

– О!.. Мой славный кучер!.. – воскликнул Лекок. – Есть новости?

– Прошу прощения, буржуа, но меня привела сюда все та же причина. Вы же знаете, тридцать франков, которые заплатили мне плутовки… Я не буду спать спокойно, пока не отработаю эту сумму, возя вас. Вчера вы воспользовались моим экипажем на сто су, значит, я вам должен двадцать пять франков.

– Но это безумие, друг мой!..

– Вполне возможно!.. Но это мое личное дело. Я поклялся простоять под вашей дверью одиннадцать часов, если вы не воспользуетесь моими услугами. Два франка и двадцать пять сантимов в час, и мы в расчете. Решайте сами.

Папаша Папийон умоляюще смотрел на Лекока. Было ясно, что отказ обидит его до глубины души.

– Хорошо, – сказал Лекок, – я нанимаю вас на утро. Только должен предупредить, что нам придется совершить настоящее путешествие.

– У Кокотки крепкие ноги.

– У нас с коллегой есть дела в вашем квартале. Необходимо разыскать сноху вдовы Шюпен. У меня есть все основания надеяться, что комиссар округа сообщит нам ее адрес.

– О! Мы поедем туда, куда вы скажете. Я в вашем полном распоряжении.

Через несколько минут они пустились в путь. Папийон, гордо восседая на облучке, щелкал кнутом, и экипаж катился так быстро, словно седоки пообещали сто су чаевых.

Только папаша Абсент грустил. Лекок простил его и даже пообещал никому ничего не говорить, но сам-то он себя не прощал. Он не мог успокоиться, что его, старого полицейского, провели, как наивного провинциала. Если бы он не выдал тайны следствия! Но он их не очень хорошо понимал, и одно это обстоятельство усугубляло трудности стоявшей перед ним задачи.

Долгая поездка дала свои результаты. Секретарь комиссара полиции тринадцатого округа сообщил Лекоку, что жена Полита Шюпена проживает с ребенком на улочке Бют-о-Кай. Он не мог сказать номер дома, но описал его.

Сноха мамаши Шюпен была родом из Оверни. Она жестоко поплатилась за то, что предпочла парижанина своему соотечественнику.

Приехав в Париж в возрасте двенадцати лет, она поступила на работу в качестве служанки на крупную фабрику в Монруже. Там она и осталась. После десяти лет лишений и упорного труда, она, су за су, накопила три тысячи франков. Но тут по воле злого гения она встретила на своем пути Полита Шюпена. Она влюбилась в этого ничтожного, циничного мерзавца, а он женился на ней ради денег.

Пока были деньги, то есть в течение трех-четырех месяцев, супружеская чета жила с грехом пополам. Но вместе с последним су Полит исчез и с удовольствием стал вести прежнюю жизнь. Он лентяйничал, совершал мелкие кражи, развратничал.

Отныне Полит приходил к своей жене только для того, чтобы обворовать ее, когда подозревал, что она сумела отложить немного денег. И периодически она позволяла ему лишать себя всего. Он, в надежде на постыдные доходы, хотел, чтобы она скатилась еще ниже, но она дала ему отпор.

Именно из-за этого отпора старуха Шюпен возненавидела свою невестку. Эта ненависть выражалась в таком дурном обращении, что однажды вечером несчастная женщина была вынуждена бежать в той жалкой одежде, которая на ней была.

Возможно, мать и сын рассчитывали, что голод сделает то, чего не смогли сделать их угрозы и советы. Но их подлые расчеты не оправдались.

Секретарь добавил, что эти факты были широко известны и все отдавали должное отважной овернке.

– Даже прозвище, – сказал он, – которое ей дали, – Добродетельная Туанона[14], было пусть грубой, но искренней похвалой.

Получив эти сведения, Лекок сел в фиакр. Улочка Бют-о-Кай, куда своих седоков быстро доставил папаша Папийон, немного походила на бульвар Малерб. Неужели там живут миллионеры? Об этом нельзя было догадаться. Достоверно было известно одно: обитатели улочки знали друг друга, как в деревне. Первый же встречный, у которого молодой полицейский спросил о госпоже Полит Шюпен, вывел его из затруднительного положения.

– Добродетельная Туанона живет вон в том доме, справа, – ответил он. – На самом верху лестницы, дверь напротив.