Было видно, что несчастная женщина колебалась. Несомненно, она часто становилась свидетельницей тайных сборищ, на которых обсуждались те или иные подлые делишки. Вероятно, ей угрожали отомстить самым жестоким образом, если она заговорит.

– Вам нечего бояться, – настаивал молодой полицейский. – Обещаю вам, никто никогда не узнает, что вы говорили со мной. Потом, возможно, вы не скажете мне ничего нового. Нам многое поведали о вашей жизни, не говоря уже о том, что с вами грубо обращались Полит и его мать.

– Мой муж, сударь, никогда грубо со мной не обращался, – гордо ответила молодая женщина. – Впрочем, это касается только меня.

– А ваша свекровь?

– Возможно, она была немного несдержанной. Но по сути у нее доброе сердце.

– Тогда какого черта вы бежали из кабаре вдовы Шюпен, если там вы были счастливы?

Добродетельная Туанона покраснела до корней волос.

– Я спасалась, – ответила она, – по другим причинам. Туда приходило очень много пьяных мужчин. Всякий раз, когда я оставалась одна, некоторые в своих шуточках заходили слишком далеко… Вы возразите, сказав, что я умею постоять за себя. Это правда. Возможно, я терпела бы… Но в мое отсутствие всегда находились мерзавцы, которые поили моего малыша водкой. Однажды, вернувшись домой, я нашла его почти мертвым. Он был уже окоченевшим, холодным… Пришлось бежать за доктором…

Добродетельная Туанона внезапно замолчала, широко раскрыв глаза. Багрянец схлынул с ее лица, она стала мертвенно-бледной. Прерывающимся голосом она крикнула, обращаясь к сыну:

– Тото!.. Несчастный!..

Лекок огляделся и вздрогнул. Он все понял. Этот ребенок, которому не было и пяти лет, подполз к нему на четвереньках и шарил в карманах его пальто. Он воровал у Лекока, обкрадывал его, причем очень ловко.

– Так вот!.. Да, – воскликнула несчастная женщина, заливаясь слезами, – да, и это тоже было! Как только я упускала малыша из виду, эти негодяи забирали его с собой. Они водили его по людным местам, учили залезать в карманы прохожих и приносить им все, что он там находил. Если прохожие замечали неладное, эти негодяи принимались громко ругать ребенка… Они даже били его… Если никто ничего не замечал, они давали ему су на леденец и забирали все, что ему удалось украсть.

Молодая женщина закрыла лицо руками и еле слышно добавила:

– Но я не хочу, чтобы мой малыш стал вором.

Она, это несчастное создание, умолчала о том, что человек, который уводил ребенка и учил его воровать, был его отцом, ее мужем, Политом Шюпеном. Но оба полицейских это хорошо понимали. Преступление мужчины было до того ужасным, а страдания женщины до того мучительными, что они сами были взволнованы до глубины души. С этого момента Лекок думал только о том, как бы сделать эту мучительную сцену более короткой. Впрочем, неподдельное волнение несчастной матери свидетельствовало о ее честности.

– Послушайте, – сказал Лекок немного грубовато, но не вызывающе, – еще два вопроса, и я отпущу вас. Не было ли среди завсегдатаев вашего кабаре мужчины по имени Гюстав?..

– Нет, сударь, точно нет.

– Допустим!.. Но Лашнёр… Вы же должны знать Лашнёра?

– Этого я знаю.

Молодой полицейский не смог сдержать радостного восклицания. Он думал, что наконец-то он ухватился за кончик ниточки, которая выведет его к свету, к правде.

– Что это за человек? – живо спросил он.

– О, он не похож на мужчин, которые приходят в заведение моей свекрови, чтобы покутить. Я его видела только один раз, но это врезалось в мою память. Это было в воскресенье. Он приехал в экипаже, остановился на пустырях и разговаривал с Политом. Когда он уехал, мой муж сказал: «Видишь того старика? Он поможет сколотить нам состояние». Он выглядел почтенным господином…

– Достаточно, – прервал молодую женщину Лекок. – Теперь, моя славная, вам придется дать показания следователю. Внизу нас ждет экипаж. Если хотите, возьмите ребенка с собой, но поторопитесь. Быстро спускайтесь, быстро…

Господин Семюлле принадлежал к числу тех магистратов, которые дорожат своей профессией, любят ее беззаветной любовью, отдаются ей телом и душой, вкладывают в нее всю свою энергию, ум и проницательность.

Будучи следователем, он привносил в поиски истины стойкую страсть врача, борющегося с неизвестной болезнью, энтузиазм художника, изматывающего себя в погоне за прекрасным.

Теперь становилось понятно, как властно завладело умом господина Семюлле это запутанное дело кабаре вдовы Шюпен, вести которое было ему поручено. В этом деле он обнаружил все, что должно вызывать интерес: размах преступления, неясные обстоятельства, непостижимую тайну, окутывавшую жертв и убийцу плотной завесой, странное поведение загадочного подозреваемого.

В этом деле присутствовал и романтический элемент, связанный с присутствием двух женщин, следы которых потерялись, и неуловимого сообщника.

Но самыми притягательными были результаты, вызывающие тревогу. Самолюбие всегда заявляет о своих правах. И господин Семюлле думал, что успех будет тем более достойным, чем серьезнее трудности. Он надеялся победить, ведь у него был такой расторопный помощник, как Лекок, новичок, в котором он распознал необыкновенные способности и таланты.

После утомительного дня господину Семюлле даже в голову не пришла мысль избавиться от тирании забот и отложить все хлопоты на следующий день. Он поспешно поужинал, буквально проглатывая еду, выпил кофе и вновь принялся за работу с еще большим пылом.

Он взял с собой протокол допроса так называемого ярмарочного артиста и изучал его, как горный инженер, который бродит вокруг осажденной крепости, пытаясь найти слабые места, на которые должны быть направлены главные удары.

Господин Семюлле внимательно анализировал все ответы, взвешивал каждое слово, каждую фразу. Он искал брешь, куда мог бы вклиниться, задав каверзный вопрос, похожий на мину и сумевший взорвать всю систему защиты.

Этой работе он посвятил добрую часть ночи, что не помешало ему встать раньше, чем обычно. К восьми часам он успел побриться и одеться. Сложив бумаги, выпив чашку шоколада, он отправился в путь.

Но господин Семюлле забыл, что снедавшее его нетерпение не кипело в жилах других. И он очень скоро в этом убедился.

Когда следователь подошел к Дворцу правосудия, тот едва просыпался. Еще даже не все двери были открыты. В коридорах заспанные привратники и клерки переодевались, меняя городскую одежду на официальную форму. Уборщики, засучив рукава, подметали и стирали пыль, но очень осторожно, стараясь не привести в движение кучи этой самой пыли, которые росли с каждым днем.

Стоя у окна гардеробной, женщины, сдающие напрокат костюмы, трясли адвокатскими мантиями, унылыми черными одеяниями, магическими тогами на судебных заседаниях, на которых льются потоки красноречивых слов и летят рои веских аргументов. Во дворе несколько помощников поверенных в делах весело разговаривали, ожидая, когда откроется канцелярия или бюро регистрации.

Господин Семюлле, которому надо было посоветоваться с прокурором Империи, сразу направился в прокуратуру. Но там еще никого не было. Немного раздосадованный, он пошел в свой кабинет и стал смотреть на часы, чуть ли не удивляясь, как медленно двигаются стрелки.

В десять минут десятого появился Гоге, улыбающийся секретарь, и удостоился приветствия: «А, вот и вы, наконец-то!» После этих слов у Гоге не осталось никаких сомнений относительно настроения славного следователя.

Тем не менее Гоге пришел раньше. Движимый любопытством, он очень спешил. Он хотел извиниться, оправдаться, но господин Семюлле так резко заткнул ему рот, что у Гоге пропало всякое желание отвечать.

«Вот, – думал секретарь, – сегодня утром ветер подул с плохой стороны».

Пригнувшись от порыва ветра, Гоге философски надел нарукавники из черного люстрина, сел за свой маленький стол и принялся раскладывать по размеру перья и готовить бумагу. Казалось, он с головой ушел в эту работу.