— Я ведь пока не знаю, — пояснила Марианна. — Прошу дать мне время объясниться с дочерью и спросить совета у мужа.

— Итак, миледи, — констатировал он с принужденной вежливостью, — если вы находите возможным допустить молодое увлечение, которое я назвал фантазией, то я могу допустить, насколько я изучил обстоятельства, что здесь есть только один человек, о котором может идти речь: это капитан Синдгэм.

Последние слова он произнес очень резко и пронизывающе глядя на Марианну. Она покраснела от его взгляда, но, овладев собой, гордо проговорила:

— Я уже ответила вам, лорд Чарльз, что мне не представлялось повода испытывать сердце моей дочери. Но если у нее окажется влечение к капитану Синдгэму или к кому-либо другому, то я никогда не решусь насиловать ее чувства.

Лорд Чарльз побледнел.

— А если капитан Синдгэм предложит своей супруге только скромное, а не уважаемое положение, вы и тогда будете думать, что любовь может наполнить жизнь счастьем?

— Сударь! — воскликнула Марианна, сверкая глазами. — Вы говорите об отсутствующем!

— Что же? — холодно воспротивился лорд. — Я предостерегаю вас, потому что желаю добра и вам, и вашей дочери, даже если бы вы захотели мне отказать. Капитан Синдгэм, миледи, — не то, чем он кажется. Я несколько раз пробовал заставить его говорить о его семье в Англии, и всегда он уклонялся от разговора.

На лице Марианны показалось такое неподдельное удивление, такое негодование, что у лорда не осталось сомнения в том, что ей ничего неизвестно о тайне, окружающей капитана.

— Синдгэм… — произнесла она. — Синдгэм не такой человек, чтобы давать сведения там, где он не признает себя вправе их давать; и я себя не считаю уполномоченной разузнавать о семействе человека, которого к нам в дом ввел мой муж и которому он безгранично доверяет. Мой муж его знает и, конечно, даст о нем сведения тем, кто будет иметь право на них.

— И я, миледи, имею такое право — как гость вашего дома, как английский дворянин! Я имею право знать, с кем я сижу за столом в вашем доме, особенно когда до меня доходят предостережения вроде этого.

Он вынул из кармана записку, найденную им у себя на столе, и передал ее леди Гастингс. Она пробежала ее глазами. Злобное негодование вспыхнуло в ней.

— И вы пошли, лорд Чарльз, чтобы достать таким образом эти сведения?

Он опустил на секунду глаза, вспыхнув. Затем опять заговорил высокомерно:

— Я требую сведений везде, где мое личное достоинство дает мне на это право.

— А я, сударь, — заявила Марианна, вставая, — не отвечаю на безымянную клевету, направленную на человека, пользующегося доверием моего супруга и навлекшего этим на себя много ненависти и зависти. Если вы желаете ответа, то спросите самого капитана.

— Вы за него заступаетесь? — спросил лорд. — Это неосторожно по отношению к вашей дочери… Наконец, вы создаете между нами враждебные отношения, чего не следует делать, если вы заботитесь о положении вашего мужа.

— Мой муж, — заверила с гордостью Марианна, — сам привык заботиться о своем положении и, кажется, не нуждается ни в чьей поддержке.

— А все же ему следовало бы, — холодно и резко уведомил лорд Торнтон, — позаботиться и приискать себе друзей в Англии. Он играл в опасную игру и слишком высоко поднялся, но еще в старом Риме говорили, что всего один шаг от Капитолия до Тарпейской скалы.

— Если мой муж не сможет обойти Тарпейской скалы, — возмутилась Марианна, — не прибегая к проискам, то он лучше бросится в пропасть, чем с краской стыда на лице станет подниматься на Капитолий.

Лорд низко поклонился и вышел. Марианна гордо и вызывающе поглядела ему вслед.

— Что за кичливость! — пробурчала она. — Бедная Маргарита! Я думала, что юные мечты твоего сердца спокойно превратятся в действительность. Теперь же и тебе предстоит борьба, от которой я так охотно бы тебя уберегла.

Она поспешила в свой кабинет и села к письменному столу, чтобы просить совета и руководства у того, кто в ее глазах олицетворял божественную мудрость и волю. Долго она писала, исписывая один лист за другим, и, когда наконец окончила свое письмо, к ней вошла Маргарита. Щеки девушки покрывал румянец, а глаза сияли более обыкновенного. Марианна запечатала письмо, а затем прижала свои губы ко лбу своего ребенка.

«Нет, говорила она самой себе, нет, ее счастье — это моя первая обязанность, и никакое облако не должно омрачать утра этой юной жизни, если только я могу устранить это облако…»

Лорд удалился к себе. Несколько минут он ходил взад и вперед с опущенной головой и с мрачно сдвинутыми бровями. Затем он велел подать себе лошадь и направился во двор, где конюх держал его лошадь под уздцы. Он ожидал, как всегда, появления капитана и решил в возможно дерзком и настойчивом тоне отделаться от него. К удивлению, он не увидал, как обыкновенно, лошади капитана около своей. И когда он сел верхом и тихо направился к наружным воротам, ничего не изменилось. Конюх спокойно проводил его глазами, и он покинул дворец.

Внезапно у него блеснула мысль, и насмешливая торжествующая улыбка заиграла на его губах.

«Если хочешь сражаться, — подумал он, — то надо наточить оружие. Если предлагают выбор между дружбой и враждой, то надо показать, что можешь быть врагом и на что способен враг».

Он сильно пришпорил свою лошадь и быстро, как стрела, помчался по дороге в форт Вильям.

Скоро он достиг крепости. На оклик часового у подъемного моста лорд заявил, что желает посетить коменданта, и прибавил, что капитан Синдгэм не мог его сопровождать. Солдат, не раз видевший лорда в форте в сопровождении капитана, не осмелился спросить письменного пропуска. Лорд переехал подъемный мост, бросил конюху повод своей лошади и пошел к хорошо ему знакомой квартире коменданта.

Лорд Торнтон подошел к майору Смису, поседевшему на службе и командовавшему в отсутствие майора Иофама, и довольно красноречиво объяснил ему, почему он явился без капитана Синдгэма. Затем он выразил желание удостовериться в силе сопротивления крепости, если на нее нападут с гор или со стороны моря.

Майор Смис уверил лорда, что почтет за особую честь объяснить ему все и что он сам убедится в полной безопасности и невозможности взять форт.

Лорд ловко и легко повел разговор об индийских делах, похвалил управление сэра Уоррена Гастингса и с сожалением заметил, что этот богатый и значительный человек грешит страшным произволом и не подчиняется никаким авторитетам. Старый майор не только спокойно его выслушал, но даже согласился с лордом.

— Несколько лет назад, — продолжал лорд, — его произвол привел к столкновению, и он мог для многих офицеров и чиновников компании иметь весьма печальные последствия, если бы тогда в соответствующем заведении не посмотрели на его выходки сквозь пальцы. Помните то время, когда сюда приезжал генерал Клэверинг и шла война с рахиллами?

— О, это была ужасная, жестокая война! — воскликнул майор. — Столько храбрецов погибло, принеся жертву кровожадной толпе Суджи-Даулы. Она была необходима, но все же у всякого истинного солдата болело сердце.

— Можно было обойтись и без жертв, — сказал лорд. — В Англии ваша война казалась бесчеловечной и ненужной жестокостью; но хуже всего, что не только чиновники компаний, но офицеры и солдаты здешней армии и этого форта отказались повиноваться английскому генералу, который явился с поручениями и полномочиями компании.

— Но нам дали строгий приказ, — отвечал майор Смис.

— Он мог бы, — небрежно заметил лорд, — строго говоря, всех подвести под неумолимый военный суд. Теперь дело обстояло бы много хуже, если бы сюда опять прислали уполномоченного для исследования обстоятельств и передали бы ему управление, отозвав на это время губернатора хотя бы в Лондон, чтобы получить от него объяснение.

— Напрасно! — покачал головой майор Смис. — Поверьте мне, милорд, губернатор не потерпит никакого вмешательства, никакого контроля.

— В Лондоне внимательно изучают теперь здешние дела; и я уверен, что сам губернатор не возражает, чтобы иметь возможность оправдаться. Конечно, положение вещей сложилось бы иное, — прибавил лорд, — если бы теперь прислали сюда английского генерала или другого сановника для расследования.