— Ах вот как, — с довольным видом сказал Карл. — Тогда, девушка, у меня для вас новости.

— Какие?

— Она приедет. Я разговаривал с ней вчера по телефону, и она обещала.

— Карл! — Я подпрыгнула на сиденье машины.

— А насчет денег не беспокойся. Папа с Брон оплатят поездку, как бы в подарок ей на Рождество.

— И она на это согласилась? — выдохнула я. Мамина независимость вошла в поговорку. Брон несколько раз предлагала оплатить проезд и ей, и мне, но мама все время отказывалась — вежливо, но твердо.

— Как же тебе удалось ее уговорить? — воскликнула я. В свете мелькающих фонарей я увидела, как он улыбается.

— А вот это наш с твоей мамой секрет, Айрис Мэдден.

— Карл, ну пожалуйста. Не дразни, скажи.

— Как-нибудь потом. По крайней мере, не сейчас.

— Почему?

— Когда скажу, поймешь.

Я уже знала, что больше спорить бесполезно. Решив сохранить достоинство, я погрузилась в молчание.

— Ты не рада? — Теперь его голос звучал уже несколько озабоченно.

— Очень рада, у меня прямо камень с души свалился. А то ведь пришлось бы скоро уезжать. Не могла же я бросить ее в одиночестве на целую зиму.

— Так я и думал. — Он явно собой гордился. Позже, тем же вечером, я терзала его и так, и этак, требуя сказать, как он заставил маму отступить от ее правила никогда и ни от кого не принимать одолжений, даже от собственной сестры, но он только улыбался и качал головой. Ну ладно, решила я, подожду и спрошу у мамы.

Как чудесно было просыпаться утром и с радостью встречать новый день, а не гадать, в каком настроении сегодня будет Биван, и не молиться, чтобы ничего не случилось. Какой же дурочкой я была, что позволяла так собой помыкать. Теперь-то я знала, что любовь и слепая страсть — разные вещи. Больше я никого не полюблю, повторяла я себе, а Карл показал мне, как из взаимной симпатии и уважения рождается дружба. И настоящей любви тоже не бывает без этого уважения друг к другу. Мел права. Я тоже позволила вытирать о себя ноги. Не удивительно, что Бив обращался со мной как с подопытным кроликом.

Когда мне прислали официальное разрешение остаться в Канаде и работать на ферме, я почувствовала, что начинаю новую жизнь. Биван Уильямс остался позади, в неприятном прошлом, а передо мной открывается новое будущее.

Письма начали приходить в первых числах декабря.

Дядя Реджис всегда поднимался по утрам самым первым. По словам Брон, он страдал бессонницей. Каждое утро около семи он шел на кухню и ставил чайник. Карл и Мелани спускались к завтраку вместе, чуть позже него; я уходила на работу к полудню, поэтому приходила сварить себе кофе и поджарить тосты не раньше девяти. К этому времени Реджис уже получал всю почту.

В тот понедельник я обнаружила, что рядом с моей тарелкой на столе лежит голубой авиаконверт. Я с удивлением взяла его в руки, потому что никак не ожидала получить от мамы второе письмо так скоро. Первое, полное энтузиазма, пришло всего два дня назад; она писала, как предвкушает провести Рождество и Новый год в Канаде, невзирая даже на то, что для этого придется лететь на самолете.

Сердце подпрыгнуло у меня в груди. Конверт был надписан совсем не маминым уверенным почерком. Эти торопливые небрежные закорючки я узнала сразу. Аппетит тут же куда-то пропал. Я спрятала письмо в карман джинсов, залпом выпила кофе и бросилась наверх, к себе в комнату. Сев на кровать, я дрожащими пальцами вскрыла конверт. Только бы он написал, что между нами все кончено! Только бы это было прощальное письмо!

Все оказалось еще хуже, чем я думала: это были длинные драматические излияния с просьбами простить все горе, которое он мне причинил, согласиться приехать домой и дать нам обоим еще один шанс.

«Ты знаешь, как ты мне нужна, как мне без тебя отчаянно плохо. Ты сказала, что все поняла, и обещала никогда не покидать меня. Я больше никогда тебя не обижу. Это был урок для меня. Ради Бога, Айрис…»

И так далее, все в том же безумно-отчаянном стиле, играя на моих чувствах, на моем сочувствии, напоминая мне, как счастливы мы были в самом начале. Долго я сидела, чувствуя себя виноватой и недоброй, но в общем тоне письма было что-то еще, истерическое и несдержанное, убеждавшее меня в том, что я мудро поступила, разорвав эти отношения. Наконец я положила письмо в ящик стола и стала переодеваться, чтобы идти на работу. Позже решу, отвечать Биву или нет.

Вести себя весь день как ни в чем ни бывало — и непринужденно обмениваться шутками с другими продавщицами оказалось очень трудно. Покупателей было мало, поэтому Питер Хейс отослал двух девушек на склад перебирать товары. Бедняга становился сам не свой, стоило ему встретиться со мной глазами. Наверно, волновался, не рассказала ли я Брон о них с Мелани, хоть я и обещала молчать. Карл со Стивом уехали на какую-то конференцию в Буффало. Я вздохнула свободнее. В последнее время Карл так быстро улавливал перемены в моем настроении, что сразу мог заподозрить что-то неладное и прямо спросить, в чем дело. Во вторник и среду я получила от Бивана еще три письма, таких же диких и по стилю, и по содержанию. Я на них не отвечала. Не могла. Мне очень хотелось поговорить с Карлом, посоветоваться. Но я сдерживалась. Мне почему-то было стыдно.

Как меня угораздило влюбиться без памяти в такого слюнтяя и нытика? Теперь, когда мои чувства к нему остыли, мне хотелось избавиться от всего, что напоминало о том периоде моей жизни.

Три следующих дня прошли спокойно, писем не было, и я немного расслабилась. В четверг утром пришло сразу два письма. Наверное, глупо было их вскрывать, но нужно быть очень волевым человеком, чтобы не прочитать адресованные тебе письма или бросить телефонную трубку. У меня на такое сил не хватает. Очутившись у себя в комнате, я распечатала оба письма.

Эти были совершенно другими: оскорбительные, грубые, они пестрили выражениями, самым мягким из которых оказалось «бессердечная, гулящая сука без стыда и совести». В конце концов он обвинил меня в нарушении клятвы выйти замуж. На этот раз смолчать и оставить все при себе у меня уже не хватило сил. Переждав приступ дурноты, я сгребла все письма в охапку и выбежала из дома.

В эти часы Карла обычно можно было найти во флигеле, где у него был кабинет, в глубине сада. К счастью, там он и оказался, сидел за столом и что-то писал; больше в кабинете никого не было.

— Карл, у тебя найдется для меня минутка? — Несмотря на то что я решила сохранять спокойствие и выдержку, голос у меня дрогнул. Карл вскочил с места.

— Конечно. В чем дело?

Я молча протянула ему письма, не в силах выдержать его обеспокоенный взгляд.

— П-прочти их, пожалуйста. Особенно два сегодняшних.

Он придвинул стул.

— Хорошо. Посиди пока.

Я напряженно присела на краешек, наблюдая за ним, пока он читал. На его лице ничего не отражалось, даже под конец. Он дочитал и взглянул на меня.

— И давно ты их собираешь?

— С прошлой недели, а эти два пришли сегодня утром. Я… Я не знаю, как заставить его угомониться. Я ему не отвечала.

На мгновение он задумался, затем улыбнулся.

— По-моему, это не так уж сложно. Нарушение клятвы! Пусть только попробует: после того, что он навытворял, его в любом суде на смех поднимут. Он одержимый. И попросту блефует.

— Ты уверен?

— На все сто. Слушай, Айрис, можно я этим займусь?

— Если хочешь… А что ты сделаешь?

— Не слишком ли давно тебе надоедает этот тип? Если он перешел уже на такой… бред, по-моему, пора принять меры.

— Какие?

Карл довольно резко ответил:

— Уильямс просто пытается играть с твоим сознанием, принуждая тебя к полному подчинению, — только это ему от тебя и нужно. Он, если хочешь, самый настоящий псих, первого разряда. Можешь не повторять, я не спорю, наверное, ему нужен психотерапевт, но это уже не твое дело. Так я понимаю?

— Д-да, наверное.

Он испытующе заглянул мне в глаза.