— Инночка, расскажите мне, сколько ваш Тема проводит времени за уроками?

— Не знаю, Марья Семенна… по-разному.

— Но как же так? Он ведь в пятом?

— Да, в пятом.

Нас семеро в комнате. За исключением зануды Марьи Семенны, все бабы свойские. И жить, в общем, можно. Главный плюс нашей конторы — режим. Два дня в неделю работаем дома. Собственно, в эти-то дни и работаем. В издательстве в основном треп, перекуры и отовариванье, конечно. Как я попала сюда? По протекции Люды, моей давней школьной подружки. Зачем? Хотелось после отъезда Мишки переменить обстановку. Сменила и не жалею — место не хуже прежнего. Похоже, что я здесь осела уже до конца. И перспектива меня не пугает. «Сегодня двадцать четвертое?» — спрашивает Аня. У нее лучший стол. В самом теплом и светлом углу. «Двадцать четвертое», — отвечает Людмила. Странно, как я могла не заметить его приближения? А он наступил уже, Мишкин день. Отодвигаю журнал, встаю и иду в кабинет к Топорову. «Владимир Сергеевич, мне очень нужно уйти…» Предлога искать не хочется, врать — врать тем более. Он терпеливо ждет объяснений. Потом говорит очень веско: «Что ж, если нужно… пожалуйста». И я выхожу, а он смотрит мне вслед удивленно, но почти сразу же обо мне забывает.

От повторений острота восприятия все же стирается. В первый раз я прошла этим путем ровно пять лет назад. И было это, в общем, случайно; просто я среди дня вдруг оказалась у здания своей школы и постояла минутку, поулыбалась той девочке, знавшей-все-лучше-всех, а от школы пошла к дому Саши Еремина. Он жил с матерью в коммунальной квартире, но комната была очень большая, поэтому спорить, читать стихи, просто балдеть чаще всего собирались именно там. Там я и познакомилась с Мишкой, и мы стали ходить уже всюду вместе, и вместе попали в квартиру Альберта Степановича, а от него — в мастерскую Алеши Касаткина. С Касаткиным, Таней, Аликом Разумовским и Галей мы потом ездили «по Руси», а через два года Касаткин женился на Фире. «В отъезд собрался?» — прокомментировал эту женитьбу Альберт Степанович. Но до отъезда был еще год, и я успела сдружиться с Фирой и изреветься на их отвальной. Ну а потом отвальные шли уже косяком, и на каких-то я была даже веселой, и все же ни разу не ездила в аэропорт. Не могла, не хотела, боялась накликать беду. Касаткин. От дома, где была мастерская Касаткина, надо пройти до дома родителей Мишки. Моя свекровь Софья Ильинична болела ровно полтора года, и все это время я ставила Богу свечки, молила, чтобы он продлил ей жизнь. Как-то раз Мила Бинкина отвела меня в синагогу — до этого я робела, я никогда не была там, а вместе с Милой пошла и потом приходила уже одна: все с той же молитвой. За три дня до смерти Софья Ильинична позвала меня: «Береги Мишу, — сказала она. — Он из тех сильных мужчин, которым необходима опора. Ты поняла меня? Поняла?» Она смотрела, как смотрит, наверно, гипнотизер. И мне очень хотелось, чтобы она смогла убедить меня… А что потом было? Да, потом я боролась за то, чтобы стать опорой. Но разве за это можно бороться?

От дома Софьи Ильиничны я иду к своему. Сюда я когда-то въезжала шальной от счастья, забывшей про все на свете. Скорее, скорее, скорее, ведь завтра гости, ведь Темке три года… Я стою, прислонившись к стене. Смотрю в окна четвертого этажа. Пятое от угла кухня, потом Темкина комната, потом наша. Из двух десятков гостей, веселившихся тогда в этой квартире, живы и не покинули нашего города — трое.

С усилием отвожу взгляд от окон, перехожу через улицу, вхожу в дом.

В то лето, когда родился Артем, на даче жили в Зеленогорске. Трехкомнатную квартиру сняли внизу (чтобы не мучиться с коляской), приобрели стиральную машину (вообще-то это, конечно, лишний предмет, но когда появляется новорожденный — она просто необходима), ввезли два холодильника: большой и маленький.

С утра тетя Агнесса уходила с Артемом гулять на просеку — неторопливо прохаживаясь между высокими елями, иногда перебрасывалась двумя-тремя репликами с приятным седовласым дедушкой, ежедневно прогуливавшим здесь же свою годовалую внучку. Мама в эти часы стирала, прибирала квартиру и приносила обеды из железнодорожного ресторана, а Лиза занималась. После рождения Артема она была в академке, но так как прошлый год (беременность) и позапрошлый (роман, замужество) в значительной степени для занятий пропали, теперь нужно было наверстывать. Во всяком случае, так решили мама, тетя Агнесса и Ба. Логика в их решении ощущалась, и Лиза особенно не возражала.

Положив слева книгу, а справа тетрадь, она конспектировала жизнеописание восточного философа, о котором ей предстояло написать диссертацию. Повествование, рассказывающее о событиях столетней давности, впору было сравнить с приключенческой повестью. Детство и юность философ провел в экзотических декорациях островной родины, затем дважды пересекал океан и на старости лет очень забавно описал разные казусы, возникавшие при общении его соотечественников с чужой и непонятной им цивилизацией. Например, шок при виде носового платка. Философу и его спутникам приходилось призывать на помощь все свое воспитание, чтобы, не моргнув глазом, наблюдать за действиями людей, почитающих себя образованными и просвещенными, но раз за разом сморкающимися в одну и ту же тряпочку.

После обеда отдыхали. Когда Артем подавал голос, шли всей компанией гулять: в лес (по дорожкам) или к заливу. Есть несколько фотографий этих прогулок, сделанных приезжавшими гостями. Мама вела гостям строгий учет, и в августе оказалось, что их было двадцать восемь, трое — с ночевками. На фотографиях группа вокруг Артема выглядит очень мило. И тетя Агнесса (которой исполнилось пятьдесят шесть), и мама были в то лето подтянуты и моложавы. Лиза смотрелась хуже. Она была крупноватой и всегда очень стеснялась этого. Но сейчас, возле коляски, окруженная всеобщими улыбками, одобрением и похвалами, цепенела и ежилась все-таки меньше, чем когда-либо прежде.

Артем же радовал безоговорочно. Он был не криклив, отлично набирал вес, в начале лета хорошо держал голову, а в конце — ползал и сидел. Знакомые, приезжавшие с окрестных дач и из города, привозили ему разноцветные — пластмассовые, резиновые, деревянные и металлические — игрушки, а также развивающие игры: например, кубики с азбукой, лото и конструкторы. «Очаровательно, но немножко на вырост», — смеялась тетя Агнесса, глядя на викторину «Герои древности и их подвиги». «Ах, не скажите! Ребенок многое воспринимает бессознательно», — отвечал Аристарх Казимирович, и дальше шла лекция, доставлявшая всем несомненное удовольствие.

«Ах!» слышалось то и дело. Такого веселого лета было просто и не упомнить. Взрослые самозабвенно складывали картинки, стреляли в цель, строили башни и обсуждали достоинства автомобильчиков — немецких и наших. «Мужчины, конечно, беседуют о машинах! Мужчины всегда найдут повод поговорить о машинах. Но хватит, пора обедать, к столу!» Дамы вполголоса спрашивали у Лизы, хватает ли молока. «Да, и с избытком». Весы стояли на почетном месте. До и после кормления Артема взвешивали. Гордая собой Лиза еще застегивала в спальне блузку, а блестяще прошедший контрольную процедуру новый Гвидон уже был надежно устроен среди диванных подушек, и все оживленно готовились к чаю, раскладывая на блюде пирожные из «Севера» и обсуждая маршруты прогулок. В сторону Щучьего озера? Нет, к «финской» даче.

Дом, в котором все это происходило, стоял в ряду прочих, себе подобных. Сверху они, наверно, смотрелись как пластинки конденсатора или как секции батареи парового отопления. Между двумя параллельными ребрышками — цветник, качели, песочница, крики и смех детей от двух лет до двенадцати. Здесь же коляски. Иногда, очень редко, рядом с колясками видны полускрытые за газетами папы, но в основном скамейки оккупированы молодыми и старыми женщинами, усердно работающими языком, а иногда еще и спицами. Кроме того, имеются «самостоятельные» коляски, за которыми — предположительно — наблюдают из окон. «Не понимаю, как эти младенцы спят! — Тетя Агнесса в недоумении пожимает плечами, округляет глаза и вскидывает бровь. — И почему детям надо носиться в пыли, мне тоже неясно. До просеки всего четверть часа. Там тишина; воздух пьешь с наслаждением. И, представьте себе, кроме нас гуляет только один дедушка — преподаватель Академии художеств».