Шел год 1807-й. Июнь уже перевалил за середину, и российская эскадра под флагом вице-адмирала Сенявина наглухо закрыла Дарданелльский пролив, блокировав неприятельский Стамбул. Флот султана попытался было отогнать русских моряков от своих берегов, но, завидев Андреевский флаг, побежал…

Российская эскадра, несмотря на малые силы, бросилась в погоню, и вскоре неподалеку от Афонской горы враг был настигнут. Напрасно турецкий командующий Сеид-али тешил себя мыслью, что московиты не посмеют задирать вдвое превосходящего противника. Сенявин – посмел!

По команде с русского флагмана: «Спуститься на неприятеля!» – корабли один за другим шли прямо под тучи турецких ядер. Впереди остальных спешил в сражение 74-пушечный «Рафаил». Командир «Рафаила» каперанг Лукин уже поздравил команду с новой баталией и теперь зорко следил в зрительную трубу за происходящим. Уже на подходе к своей кильватерной колонне турки буквально засыпали передовой линейный корабль ядрами. С треском рвались паруса, рушился рангоут, падали убитые и стонали раненые матросы.

– Перебита брам-рея! Разбит вельбот! Убито семеро! – докладывали капитану помощники. Но Лукин внешне оставался совершенно безучастным.

Над шканцами одно за другим пронеслось несколько ядер.

– Дмитрий Александрович! Прикажете открывать огонь? – подошел к командиру старший офицер.

– Рано! – лаконично ответил тот. – Сходимся на пистолетный! Как заряжены пушки?

– В два ядра! – приложил пальцы к треуголке капитан-лейтенант Быченский.

– Хорошо! – кивнул Лукин. – Пройдите еще раз по декам и ободрите людей!

«Рафаил» стремительно пожирал расстояние до ближайшего неприятельского корабля. Вот он уже почти рядом. Вот стали видны не только прорехи в парусах, но и испуганные лица турок.

– Теперь пора! – скомандовал капитан. – Залп!

Секунда – и над «Седель-Бахри» (так назывался флагманский турецкий корабль) вздымается туча огня и щепы. Снова залп! И падает, путаясь в снастях, сбитый флаг капудан-паши…

Еще несколько раз рафаиловские комендоры разряжают свои пушки в упор и «Седель-Бахри» – гордость и опора турецкого флота – трусливо петляя, вываливается из боевой линии, стремясь спрятаться за бортами соседних судов.

Увлекшись охотой на капудан-пашу, Лукин вырвался значительно вперед всей остальной эскадры и оказался один на один с целым неприятельским флотом. Но пугаться времени не было! Бой разгорался, ядра свистели вовсю.

Несмотря на серьезные повреждения в парусах, «Рафаил» дерзко прорезал турецкую боевую линию прямо под кормой спрятавшегося было «Седель-Бахри». Русские пушки в несколько минут буквально вычистили продольными залпами палубу вражеского флагмана. Одновременно Лукин учинил погром и на соседнем «Месудие», который вскорости, бросив строй, также бежал, гася языки пожаров.

– Ну и пекло! – утер пот со лба командир «Рафаила» и малость огляделся. – Эко нас угораздило забраться в самую середку турецкую!

На ближайшем вражеском корабле воинственно размахивали ятаганами, желая абордажной схватки.

– Что ж! – оценил ситуацию Лукин. – Нам сей трофей знатный не помешает! Кличьте абордажных!

Хрипло запела сигнальная труба, ударил дробью корабельный барабан. Взволнованные важностью момента, лейтенанты Максим Ефимьев да Иван Панафидин, торопясь, строили матросов. В лейтенантских руках хищной синевой сверкали обнаженные шпаги.

– Ребята, не робей! Счас пойдем турку абордировать! – кричали они в запале.

Но до абордажа дело так и не дошло. Лукин смел ретирадными коронадами воинственных ятаганщиков, и неприятельский капитан счел за лучшее отвернуть в сторону. Одновременно «Рафаил» разнес вдребезги. попавшийся ему на пути турецкий фрегат и разогнал целую свору бригов, крутившихся неподалеку в ожидании легкой поживы…

Все это может показаться невероятным, но это подлинный факт. Пока вице-адмирал Сенявин с эскадрой наседал на турок по всему фронту, командир «Рафаила» Лукин громил их с тыла.

Утром, на исходе десятого часа, Дмитрий Александрович подозвал к себе лейтенанта Панафидина.

– Только что турками сбит кормовой флаг! Потрудитесь поднять новый!

Лукин стоял на трапе, ведущем на шканцы, облокотясь на фальшборт.

Быстро исполнив приказание (неприятель не должен видеть российский корабль без флага), Панафидин бросился доложить командиру. Прыгая через две ступени, лейтенант уже взбегал на шканцы, и тут турецкое ядро, пущенное с ближайшего вражеского корабля, поразило командира в грудь. Легендарный храбрец и силач без стона повалился на палубу, забрызгав близстоящих своей кровью. Панафидин поднял перешибленный надвое командирский кортик… (Этот кортик он сохранит до конца своих дней как самую дорогую реликвию.) Тело Дмитрия Александровича было тут же завернуто в холстину и перенесено в его каюту. В командование корабля вступил старший офицер Быченский.

Тем временем вице-адмирал Сенявин продолжал крушить турок с фронта. Прошло совсем немного времени, и неприятель дрогнул, а затем, не выдержав яростного напора, побежал в такой панике, что по пути сжигал свои поврежденные корабли.

Поражение турок в сражении при Афонской горе было полным. Султан недосчитался в тот черный для себя день шести лучших кораблей. Дарданелльская «бутылка» отныне была наглухо запечатана русскими моряками.

Но радость крупной победы была омрачена смертью командира «Рафаила». Русский флот лишился в тот день своего любимца. По обычаю похоронили Дмитрия Александровича в море. Вот как описывает погребение лейтенант Павел Панафидин:

«Наконец настала горестная минута расстаться нам с почтенным нашим капитаном. Со всеми почестями, должными начальнику корабля, опустили его в воду, под голову человек его положил большую пуховую подушку, тягости в ногах было мало, и тело его стало вертикально, так что место его головы, впрочем, закрытой, осталось на поверхности воды. Вся команда в голос закричала, что «батюшка Дмитрий Александрович и мертвый не хочет нас оставить». Простой сей случай так нас поразил, что мы все плакали, пока намокшая подушка перестала его держать на поверхности воды. Он от нас скрылся навсегда. Мир тебе, почтенный, храбрый начальник. Я знал твое доброе, благородное сердце и во все время службы моей не был обижен несправедливостью! Тебе много приписывали неправды, твой откровенный характер был для тебя вреден, и твоя богатырская сила ужасала тех, которые тебя не знали…»

Завершилась русско-турецкая война, и эскадра Сенявина вернулась в родные воды. Шли годы… Некоторые из воспитанников Лукина уже носили адмиральские эполеты, другие, давно вышедши на пенсию, занимались делами житейскими, но разговоры вокруг имени его не утихали, наоборот – с каждым годом появлялись новые, порой невероятные подробности, о которых друзья погибшего никогда и не слышали. Может, это и вынудило в 1857 году выступить на страницах «Морского сборника» Павла Ивановича Панафидина. Бывший бравый лейтенант «Рафаила» бесхитростно поведал правду о своем командире. Так появились знаменитые «Письма морского офицера», ставшие классикой отечественной маринистики.

Родом Лукин был из тульских дворян. Осиротел рано, и опекал мальца дядюшка. Мальчишка рос смышленым: читал запоем книги, сочинял стихи, а в минуты озорства гнул подковы да валил наземь жеребцов. Когда стукнуло Дмитрию четырнадцать годов, дядюшка решил, что пришла пора определять его в люди, и сдал в Морской корпус.

– Дело морское – многотрудное, – делился своими соображениями опекун на родственном совете. – А потому до буйства и шалостей там недосуг! На службе морской из Митюхи скорее человека сделают, нежели в драгунах али гусарах каких!

Годы корпусные пролетели быстро и беззаботно. Учеба Дмитрию давалась легко, да и жили кадеты весело. Выпуск же Лукина совпал с большой войной: королевская Швеция дерзнула еще раз попытать военного счастья в споре с Россией. Конечно же, мичман Лукин просился на боевые корабли, но его отправили в далекий заснеженный Архангельск, где на Соломбальской верфи спускали на воду линейный корабль «Александр Невский». Затем – переход с отрядом контр-адмирала Повалишина в Копенгаген, где «Невский» вошел в состав стоявшей там русской эскадры. Зиму корабли простояли, вмерзшие в лед; офицеры тем временем отдыхали от дел ратных на берегу. Гуляли от души. Дмитрий Лукин, как всегда, во всем стремился быть впереди прочих, а потому веселился с чисто русским размахом, прокутив к весне в копенгагенских ресторациях половину своего имения.