Утром следующего дня на флагманском «Ратном» собрался совет капитанов. Решали: спускать десант или нет. Контр-адмирал выступил против десантирования. Свое мнение Пустошкин аргументировал веско:

– Погром в порту и крепости мы навели. Все суда неприятельские, что на здешнем рейде находились, сожжены. Пускать же солдат в город нельзя, потому как кратковременное занятие Трапезунда обернется бедой для всего Причерноморья и унесет тысячи жизней невинных! Чума шуток с ней не прощает!

Переживший в молодости подобный кошмар в Херсоне, адмирал знал, что говорил. Возражений ни у кого не было.

В течение дня русские орудия сокрушали крепостные стены. Особенно доставалось прибывшим под Трапезунд анатолийцам. Неся огромные потери, они вынуждены были в беспорядке бежать за ближайшие холмы. В сумерках разрядив, свои пушки в последний раз, корабли повернули форштевни на север – на Севастополь.

Пока шли обратно дозорными фрегатами захватили еще несколько призов. Имена давали с юмором. Так они и остались в истории нашего флотам «Антип», «Трофим»,»Христофор» и «Петр» и даже названное забавы ради шебека «Малая шайка».

10 июля эскадра уже входила на Севастопольский рейд. Траверсе итогами экспедиции остался недоволен, хотя открыто и не высказывался, ибо Петербург расценил действия Пустошкина совершенно правильными.

В декабре того же года Семен Афанасьевич стал вице-адмиралом и директором штурманского училища в Николаеве. Война закончилась, и Пустошкин новому назначению был несказанно рад. Он возвращался к семье. Прошло еще несколько лет и адмирала отозвали в столицу.

– Все возвращается на крути своя! – вздохнул наш герой, ознакомившись с бумагой. – Когда-то мичманом ведь в Кронштадте начинал. Так что прощай понт Эквсинский! Здравствуй понт Балтический!

Определили в Петербурге Пустошкина состоять при морском министре. Занимался он там баллотировкой флотских чинов, да подготовкой кадет. В 1816 году за четверть века беспорочной службы получил Георгия 4-й степени, а через год – Владимира. Затем было назначение членом адмиралтейств-совета. Ведал там старый адмирал ремонтом судов, инспектировал порты и верфи, проверял приходящие в министерство жалобы.

Дома тоже забот хватало. Тяжело заболела жена и на Семена Афанасьевича обрушились многочисленные хлопоты. Одна за другой пошли свадьбы: дочь Маша за князя Алексея Урусова, Меланья за надворного советника Ниротморцева, Надежда за надворного советника Федора Эллинского, все разлетелись… Осталась при отце с матерью лишь младшая Александра.

В памятном декабре 1825 года во время гвардейской смуты Пустошкин проявил твердость и решимость. Едва в столице начался мятеж, он, не дожидаясь исхода дела, поспешил в Кронштадт и самолично привел тамошний гарнизон на верность Николаю. Узнавши о картечном расстреле на Сенатской площади, Семен Афанасьевич опечалился, но о действиях своих не сожалел;

– Не пристало никому противу законной власти выступать! Сие есть якобинство предерзостное!

Затем была кропотливая и неприметная с виду, но чрезвычайно важная работа в комитете для образования флота, куда собрали цвет российской морской мысли, лучших из лучших: Дмитрия Сенявина, Гавриила Сарычева, Фаддея Беллинсгаузена. В апреле 1831 года Пустошкин уже полный адмирал. Эполеты с тремя орлами вручал ему на Пacxy сам император Николай. А вскоре Семен Афанасьевич простился с делами флотскими. Высочайшим указом был определен он в сенаторы. Отныне знания и опыт свежего уже шли на решение дел общегосударственных!

Биограф адмирала писал: «Прослужив более полустолетия верою и правдою престолу и Отечеству, С.А. Пустошкин спокойно мог оглянуться на пройденное им поприще и обозреть круг своей деятельности с душевным наслаждением и с уверенностью, что жил на свете не даром, что трудился для пользы Отечества, по мере сил и способностей, и внес свою лепту в сокровищницу общественную…»

Ранней весной 1846 года по дороге в сенат адмирал простудился и слег. Здоровье его с каждым днем ухудшалось. Врачи лишь извинительно качали головами:

– Перед старостью лекарства бессильны!

Любимица отца Александра поила тяжелобольного с ложечки, читала Святое писание. Чувствуя, что жить ему осталось недолго, велел адмирал звать в столицу своего старшего сына Семена, что состоял в то время выборным дворянским судьею в Новгородском совестном суде. Когда ж тот приехал, взял Семен Афанасьевич в руки штоф работы старинной, с голубями да лаврами и надписью «Непременного» и передал сыну:

– Отдаю тебе сосуд сей, что был мне в свое время отцом на счастье завещан. Храни и ты его!

19 апреля 1846 года в десять часов пять минут пополудни Семена Афанасьевича Пустошкина не стало. Погребли старого адмирала на Волковом кладбище. В надгробный камень вставили образ Божией Матери, с которым умерший не расставался в морских походах…

Семен Пустошкин не был великим флотоводцем, не совершал необычайных подвигов и открытий. Он лишь честно и ревностно служил своей Родине – России, положив на это всю свою жизнь. Но согласитесь, разве этого мало, чтобы заслужить память и доброе слово потомков?

В Санкт-Петербурге, на одной из старых аллей кладбища Новодевичьего монастыря, лежит обвитый морской цепью гранитный валун. На камне надпись: «Капитан 2-го ранга Измаил Матвеевич Зацаренный, 1850–1882 гг.» У подножия камня – якорь как символ последнего земного пристанища моряка.

…Шел 1877 год. Вступившись за порабощенных и угнетенных братьев-болгар, Россия объявила войну Турецкой империи. В ночь на 15 июня русская армия, форсировав Дунай, вступила на многострадальную землю Болгарии. Освободительная война началась.

В эти дни тяжелый груз забот лег на плечи главного командира Черноморского флота генерал-адъютанта Аркаса. Адмирал был моряком многоопытным, штормов и боев прошел немало, но сейчас и он терзался в сомнениях: удастся ли ему сдержать удар турецкого флота? Основания для этих сомнений были веские. После окончания Крымской войны России строжайше запрещалось держать на Черном море крупные морские силы. Турция же, напротив, с каждым годом все больше и больше наращивала свой флот. К 1877 году она имела несколько мощных броненосных эскадр. Россия могла противопоставить этому лишь две круглые “поповки”, предназначенные для защиты устья Дуная, да несколько старых деревянных корветов. Вся надежда адмирала была на береговые батареи да на несколько быстроходных пароходов, переданных ему на время войны.

– С этими силами, помолясь, против супостата и двинем! – объявил Аркас своим флагманам. – Вот только бы еще офицеров опытных прислали, тогда б совсем распрекрасно было! А кабы еще пушчонок подкинули…

Офицеров ему прислали, в остальном же велели обходиться своими силами. Прибывших распределяли прежде всего на отряд судов активной обороны, куда входили переданные флоту пассажирские пароходы. Среди присланных в Севастополь был и лейтенант Зацаренный.

Лейтенант был выходцем из небогатой, но большой и дружной офицерской семьи. Отец его, пехотный подполковник, был страстным почитателем великого Суворова и по этой причине своему первенцу дал весьма оригинальное и необычное имя в честь одной из побед великого полководца – Измаил. А потому, когда докучливые приятели интересовались, не является ли его имя мусульманским Исмаилом, Зацаренный неизменно ответствовал им:

– Наоборот, господа, имя мое самое что ни на есть русское, так как это имя русской победы!

Согласно предписанию, лейтенанту Зацаренному назначалось явиться на пароход “Великий князь Константин”, что чадно дымил трубами у Угольной пристани.

– Кто пароходом командует? – поинтересовался он, получая предписание в штабе флота.

– Макаров Степан, тож, как и вы, из лейтенантов! – отвечал ему красноносый канцелярский чиновник.