Тогда на слова эти внимания особого не обратили: мало ли о чем говорят за столом офицеры. Теперь, вспоминая их, понимали сотоварищи Сакена, что поступок свой совершил он вполне обдуманно, ибо был готов к подвигу своему давно…

А через несколько дней на берегу Буга было найдено изувеченное тело героя. Сакена опознали лишь по чудом уцелевшему Георгиевскому кресту, который был получен кавторангом за восемнадцать морских кампаний.

Вот как описывает подвиг Сакена будущий знаменитый российский флотоводец адмирал Дмитрий Николаевич Сенявин в своих воспоминаниях. В ту пору, будущий адмирал являлся морским адъютантом Потемкина и был в курсе всей событий, происходивших на юге России: «26-го мая, рано поутру, турецкие – 9 кораблей, 6 фрегатов, 10 корветов и до 40 лансонов и кирлингичей показались у Кинбурна. При тихом и переменном ветре, стали подходить к Очакову и становиться на якорь. В это время находились у Кинбурна дубель-шлюпка наша, вооруженная с носа двумя 3-пудовыми гаубицами, на бортах имела по три шестифунтовые пушки, и две из них поворачивались на корму. Командир сего дубель-шлона был капитан-лейтенант Иоган Сакен, славный морской офицер. По точным обстоятельствам Сакен должен был идти на Глубокую пристань в соединение с флотилиею. Откланиваясь, он графу Суворову за завтраком, между прочим, говорил: «Меня турки даром не возьмут», так точно и поступил.

Около полудня, простившись с графом, Сакен приехал на галион свой, снялся с якоря и поставил все паруса. Ветер ему благоприятствовал, тогда же, в то же самое время турки до 15-ти линейных и столько же гребных судов вооруженных сделали за ним погоню. Сакен был тогда от нас, как казалось, ни опасности, но проплыв с половину расстояния, к несчастью Сакена, ветер стал тихнуть, в это время турки на парусах и на веслах приближались к нему примерно. Сакен придержался к камышам левого берега, в сумерки ветер совершенно заштилел и турки приблизились к нему на пушечный выстрел, Сакен храбро отпаливался и наносил большой вред туркам, но отбиться совершенно никак не мог. Сакен решился, наконец, послал всех людей на бак и приказал, чтобы они понуждали людей бывших тогда на буксире, как можно сильнее грести, сам вошел в свою каюту, под полом которой была и крюйт-камера, и в тот же почти миг взорвал свое судно и сам с ним вместе взлетел на воздух. Турки в то время почти были готовы вскочить на судно, и некоторые уже готовились приставать, но со взрывом судна ужаснулись и с криком «алла, алла» возвратились назад. Команда почти вся спаслась в камышах. Убитых было 4 унтер-офицера и 27 рядовых.

Сей поступок Сакена остается на произвол судить каждому по-своему. Сколько голов, столько и умов! Я знаю только то, что поступок Сакена не был чужд сердцу Императрицы. Она изволила щедро наградить старую мать и двух сестер Сакена».

Императрица Екатерина II, узнавши о подвиге командира дубель-шлюпки, велела наградить всех родственников Сакена большими пожизненными пенсиями. Тяжело переживал смерть Христофора Ивановича Сакена и Суворов. Узнав о происшедшем вскоре сражении флотилии Нассау-Зигена и жестоком разгроме турецкого флота, он поспешил откликнуться на эту весть: «Здесь поговаривают, принц, что Вы за Сакена воздали с лихвой. Ежели это правда, так дай Бог, чтоб и далее было не хуже…»

Предоставим слово историку: «Сакен был несчастною, но славною и не бесполезною жертвою, принесенною для чести и пользы нашего флага. Самоотвержение, им оказанное, изумило неприятелей, и после этого события они не имели духу сваливаться с нашими судами на абордаж… Данный Сакеном урок всегда удерживал их в почтительном расстоянии…»

Прошло много лет, и черноморскую волну вспенил быстроходный минный крейсер. На борту его сверкало золотом: «Капитан Сакен». А над палубой реял Андреевский флаг, такой же, что и много лет назад развевался над судном, которое вел в свой последний бой Христофор Иванович Остен-Сакен.

Был на исходе апрель 1783 года и новгородские дороги тонули в непролазной грязи, В одинокой коляске, что едва тащилась по разбитой колее, сидел молодой розовощекий человек. На коленях он держал огромную треугольную шляпу с пышным плюмажем. То был лейтенант российского флота Пустошкин. Не далее как несколько дней назад получил он от маменьки тревожное письмо и вот теперь торопился из Кронштадта в родовое сельцо Чернецово. Мать просила сына о срочном приезде, причиной тому была тяжелая болезнь отца.

Вот, наконец, и родные косогоры, деревушка, старый деревянный помещичий дом на пригорке. Отец уже не мог выйти встретить сына, лежал в перинах, обессиленный старостью и недугами.

Всю неделю провел Семен подле него: поправлял подушки, поил чаями и настоями. Незадолго до кончины Афанасий Федорович призвал к себе сына:

– Благословляю тебя на верную службу, на радость и счастье в жизни!

Затем велел жене принести старинный хрустальный штоф с голубями, лавровыми венками и надписью «Непременно».

– Сын мой, Сеня – сказал старик, плача. – Даю тебе сей скудельный сосуд, что возвращен нам из степей южных, куда ноне и ты служить едешь. Принадлежал он брату моему Митрию, что погиб под крепостью Очаковом в войну турецкую. Друзья переслали мне сей сосуд как память. Возьми его с собой наудачу. Знай, что за богом молитва, а за царем служба никогда не пропадают! Да помни, что мы Пустошкины, не из блистательных, но из старательных!

Голова старика бессильно упала в подушки. Рядом вытирала слезы платком мать Евдокия Макарьевна…

Путь лейтенанта Пустошкина лежал через всю Россию в далекий и неизвестный Херсон. Семен имел притом задание особое, важности чрезвычайной! Вел он в далекие херсонские степи партию рекрутов. Дело это в те времена было настолько многотрудным, что тем из начальников, кому удавалось довести дать больше половины людей давала ордена как за боевые подвиги, ну а кто умудрялся малую часть потерять, тех знали поименно, а Семен Пустошкин не потерял ни одного человека… Черноморский флагман Федот Клокачев самолично перед всеми целовал смущенного лейтенанта.

– Будешь состоять при мне! – объявил он Пустошкину.

– В чем же будет у моя обязанность? – вопросил тот.

– Дел всем хватит! – отвечал вице-адмирал. – Мы ведь целый флот строим – Черноморский!

А вскоре на Херсон обрушилась беда, сравнимая, разве что набеге татарским. Имя ей было – чума. Люди вымирали тысячами. Смерть не щадила никого от молоденьких рекрут до седых адмиралов. Умер и первый черноморский флагман Клокачев, не стало многих иных знающих и опытных. Но, несмотря на все потери, работы не прекращались ни на день. Круглосуточно строились верфи и на них тут же приступали к закладке кораблей и судов. Время не ждало, и дорог был каждый день!

Новый черноморский начальник вице-адмирал Сухотин был немногословен и строг. Едва первые корабельные корпуса закачались на днепровской волне, тотчас зачитали его приказ о начале первой морской кампании» Семен Пустошкин получил назначение на корабль с громким именем «Слава Екатерины».

– Хватит по речкам прятаться, пора учиться штормовать в морях открытых! – напутствовал Сухотин своих питомцев.

Первые походы и первые испытания свежим ветром и волной Жак первая любовь, память о них остается на всю оставшуюся жизнь! Уже через год Семен был аттестован как исправный и старательный офицер, которому можно поручить самостоятельное дело.

Наградой за труд стал маленький номерной транспорт. И пусть пушек на нем не было вовсе и команды всей полтора десятка, но был на этом суденышке Семен уже полноправным капитаном, а от того гордости его не было предела. Как лихо входил он тогда на Ахтиарский рейд, как лихо швартовался. Знай, мол, наших!

В мае 1786 года Пустошкин внезапно был вызван в Херсон. Принимал его главный командир черноморских портов контр-адмирал Николай Мордвинов – прекрасный администратор, но неважный флотоводец, известный либерал, но капризный барин и сибарит, Пустошкин Мордвинову нравился своей хозяйской основательностью и служебным старанием.