А теперь вот это. Убит. Посреди своего чертового выступления. Прямо в зале, в котором он пел всего несколько минут назад. Это было уже слишком. Пресса схватится за эту историю мертвой хваткой и не отпустит ее.

Несколько репортеров всунули свои микрофоны в лицо Грейс.

«Детектив Грант! Есть сообщения о том, что Сергея убил дикий зверь. Это правда?»

Она проигнорировала их, проталкиваясь вперед.

«Почему внутри Карнеги-Холл не было лучшей охраны, детектив?» – спросил другой репортер.

Третий журналист выкрикнул: «Ходят слухи, что это был серийный убийца. Его окрестили «Мясник Бетховен». Как вы это прокомментируете?»

Дойдя до конца зала, детектив повернулась к репортерам лицом.

Толпа притихла.

«Мясник Бетховен?» – переспросила она. – «Неужели они не могут придумать ничего получше?»

Не успели они задать другой вопрос, как она резко вышла из зала.

Грейс прошла вверх по задней лестнице Карнеги-Холл в окружении своих детективов, которые информировали ее в пути. Правда заключалась в том, что она едва слушала их. Она устала. На прошлой неделе Грейс исполнилось 40 лет и она знала, что не должна чувствовать себя такой уставшей. Но длинные мартовские ночи больше были ей не под силу, и Грейс нуждалась в некотором отдыхе. В этом месяце это было третье убийство, не считая самоубийств. Детектив нуждалась в теплой погоде, некоторой зелени, мягком песке под ногами. Ей хотелось оказаться в таком месте, где никто никогда не убивает, где люди даже не помышляют о самоубийстве. Ей хотелось другой жизни.

Грейс посмотрела на часы, войдя в коридор, ведущий за кулисы. Час ночи. Даже не глядя, она уже знала, что место преступления было запачкано. Почему они не вызвали ее сюда раньше?

Ей следовало бы выйти замуж – как мать и говорила ей – в 30 лет. У нее был тогда парень на примете – не идеальный, но, в целом, неплохой вариант. Но Грейс тогда волновала только ее карьера, в этом она была похожа на отца. Она думала, что этого хотел бы ее отец. Теперь ее отец был мертв, а она так и не узнала, чего ему на самом деле хотелось. А Грейс устала. И она была одинока.

«Никаких свидетелей», – сообщил один из шедших рядом с ней детективов. – «Криминалисты говорят, что убийство произошло между 22:15 и 22:28. Следов борьбы нет».

Грейс не понравилось это место убийства. До нее здесь уже побывало слишком много людей. Каждый ее шаг будет освещен. Неважно, как хорошо она проведет расследование, все лавры в итоге будут присвоены кем-то другим. Слишком много отделов было вовлечено в расследование, а это означает различную политику. Наконец, Грейс прошла мимо остальных журналистов, и вошла за огороженную территорию, предназначенную только для отдельных офицеров. Когда она шла по следующему коридору, все, наконец, утихло. Грейс снова могла думать.

Комната в гримерную комнату Сергея была слегка приоткрыта. Грейс протянула руку, надела латексную перчатку и осторожно открыла дверь. Она видела все это на протяжении своей двадцатилетней службы в качестве полицейского. Она видела убийства людей самыми различными способами – даже такими, которое она не представила бы себе даже в самых страшных кошмарах. Но она никогда не видела ничего подобного.

Не потому, что все здесь было окровавлено. Не потому, что здесь произошло ужасное насилие. Было что-то другое. Что-то сюрреалистическое. Было слишком спокойно. Все находилось на своих местах – кроме, разумеется, тела. Музыкант сидел, откинувшись в своем стуле, его шея была обнажена. И там, где падал свет, были две идеальных дырочки, прямо в его яремной вене.

Крови не было. Нет следов борьбы. Одежда не разорвана. Все остальное было в полном порядке. Казалось, словно сюда спустилась летучая мышь, высосала его кровь до последней капли, после чего улетела прочь, не тронув ничего другого. Это было жутко. И невероятно страшно. Если бы кожа жертвы не стала абсолютно белой, Грейс подумала бы, что он все еще жив, что он просто уснул. Она даже поборола искушение подойти и пощупать его пульс. Детектив знала, что это было бы глупо.

Сергей Раков. Он был молод. И, судя по тому, что слышала Грейс, он был высокомерным ничтожеством. Могли ли у него уже появиться враги?

Что, черт возьми, могло это с ним сделать? Она удивилась. Животное? Человек? Новый вид оружия? Или же он сам с собой это сделал?

«Угол нападения исключает самоубийство», – сказал детектив Рамос, стоя радом с ней со своим блокнотом, как всегда читая ее мысли.

«Я хочу знать все, что у вас есть на него», – сказала Грейс. – «Я хочу знать, кому он должен денег. Я хочу знать, кем были его враги. Я хочу знать его подружек, его будущих жен. Я хочу знать все. Должно быть, он насолил не тем людям».

«Да, мэм», – сказал он и поспешил выйти из комнаты.

Почему они выбрали именно это время для того, чтобы убить его? Почему во время антракта? Было ли это какое-то послание?

Грейс медленно прошла по покрытой ковром комнате, делая круг, глядя на Сергея со всевозможных углов. У него были длинные черные волнистые волосы, он был невероятно красив, даже мертвый. Какая потеря.

В эту минуту неожиданно в комнате поднялся шум. Все офицеры тут же обернулись. Подняв глаза, они увидели, что включился небольшой телевизор в углу. Показывали запись ночного выступления. В комнате зазвучала «Девятая симфония» Бетховена.

Один из офицеров подошел к телевизору, чтобы выключить его.

«Не нужно», – попросила Грейс.

Детектив остановился на полпути.

«Я хочу это услышать».

Грейс стояла, пристально глядя на Сергея, когда его голос заполнил комнату – голос, который был жив еще несколько часов назад. Это было жутко.

Грейс еще раз прошлась по комнате. На этот раз она опустилась на колени.

«Мы уже поработали в этой комнате, детектив», – нетерпеливо произнес агент ФБР.

Она заметила кое-что краем глаза. Протянув руку, Грейс просунула ее глубоко под гладкие кресла. Она вытянула шею и повернула руку, наконец, найдя то, что искала. Грейс стояла с красным лицом, держа в руках маленький кусочек бумаги.

Все другие детективы смотрели на нее.

«Корешок билета», – сказала она, изучая его рукой в перчатке. – «Mezzanine Right, место 3. С сегодняшнего концерта».

Грейс подняла глаза и пристально посмотрела на всех своих детективов, которые беспомощно отводили взгляд.

«Вы думаете, что это принадлежит убийце?» – спросил один из них.

«Что ж, я знаю одно», – ответила она, последний раз глядя на мертвую звезду русской оперы. – «Это не принадлежало ему».

Кайл шел по коридорам, застеленным красным ковром, пробираясь сквозь плотную толпу. Как обычно, он был раздражен. Он ненавидел толпы и ненавидел Карнеги-Холл. Однажды, в 1890-х, он был здесь на концерте, который не прошел хорошо. Он не прощал обиды так легко.

Высокий воротник его черной туники прикрывал его шею и обрамлял лицо. Когда Кайл проходил по коридору, люди расступались перед ним. Офицеры, охранники, журналисты – целая толпа уступала ему дорогу.

«Людьми так легко управлять», – подумал он. – «Малейший гипноз и они уходят с пути подобно овцам».

Вампир клана Блэктайд Кайл видел все за свои 3000 с лишним лет. Он был здесь, когда люди убили Христа. Он был свидетелем Французской Революции. Он наблюдал за тем, как оспа распространилась по Европе – и даже поспособствовал этому. Не осталось ничего, что могло бы его удивить.

Но сегодняшняя ночь поразила Кайла, а он не любил удивляться.

Как правило, он просто позволял своему присутствию говорить за него, и пробирался сквозь толпу. Несмотря на все свои года, он выглядел молодым и привлекательным, а потому люди уступали ему дорогу. Но сегодня вечером у Кайла не было терпения, особенно учитывая обстоятельства. Его волновали вопросы, оставшиеся без ответов.

Какому же вампиру хватило наглости вот так открыто убить человека? Почему он выбрал такой общественный способ, не имея другой возможности, кроме как позволить телу быть обнаруженным? Это шло против правил их расы. Был ли ты с хорошей или с плохой стороны этой расы, но существовала черта, которую ты не можешь пересечь. Никто не хотел привлекать такого внимания к их расе. Это было нарушением их убеждений, что влекло за собой только одно наказание – смерть. Долгую, мучительную смерть.